Ольга Швецова - Стоящий у двери Страница 13

Приказ соблюдать тишину касался всех, кроме движка, который тарахтел на минимальных оборотах. «Машинист» готов был в любой момент его заглушить, если в небе покажутся крылатые тени основных обитателей Быково. Помельче городских птеродактилей по размеру, они были не менее опасны при нападении: прокусить стальную клетку не смогли бы, но шум привлечет к отряду еще кого-нибудь. Доронин подумал, что ночные хищники могут вообще полагаться на тепловое зрение, а этого добра их отряд излучает в избытке: не один только Лысый сидит в поту от страха, постоянно ощупывая защитную решетку. Хоть на здоровье боец больше не жаловался, стало получше. В городских развалинах он был отличным сталкером, но тут с тоской смотрел в сторону деревьев, неуютно чувствуя себя, когда вокруг на несколько метров голая земля. То есть не земля, а снег, нетоптаный и белый, а впереди – еще и нетронутый следами колес. Только сзади тянулись две тонкие параллельные линии – нитки, которые приведут обратно. Остальные сидели тихо, некоторые в задумчивости, Сафроненко ерзал на скамье, – «тихий час» давался ему нелегко, а Илья-Нумизмат сцепил пальцы: полная невозможность достать монетку раздражала его не меньше, чем молчание – Сафроненко. Денис крутил головой, поглядывая на небо: луна светила сквозь тонкие облака и глаза не слепила. Снова скрипнула скамья под здоровяком. Ну, куда ж он с такой агорафобией подался? Хотя за обещанную свободу можно и потерпеть. Только Индеец, почему-то прозванный так за умение метать ножи, сидел спокойно, будто спал. Командир мысленно ругал всех: кто рассказывал тут страшные истории, запугивая отряд, и тех, кто слушал. Слегка пнул мыском ботинка Пищухина, чтоб тот не вертелся на обе стороны, показал, куда смотреть, а сам держал под контролем правый сектор обзора. В поле зрения показались остатки зеленой крыши платформы и металлическая полоса на столбе с надписью «Иль…». Интересно, сколько еще «машинист» будет таинственно молчать, если Быково давно проехали? Пришлось громко объявить:

– Ильинская!

– А что, уже?!

То ли парень и вправду задумался, то ли неудачно пошутил.

– Ходу прибавь! Рассвет скоро, а я крем для загара дома забыл.

Двигатель застучал чаще, и ледяной ветер снова начал пробирать до костей.

После Ильинской местность снова стала напоминать город в том виде, к которому Денис привык. Как будто не было по пути ни сосен и новых деревьев, напоминающих зимой мотки колючей проволоки, ни двускатных крыш с остатками печных труб. Это, наверное, и есть Жуковский, потому что другие сталкеры, лучше знакомые с маршрутом, оживились, а вот проводник Мухин почему-то с тоской смотрел на далекие развалины. Может, он помнил город еще до войны?

Дрезина остановилась у остатков большой кирпичной стены, надпись осыпалась с нее, но еще было видно изображение крылатой машины – самолета.

– «Отдых», – произнес «машинист».

– А ты тут не командуй! У нас для этого Дредд есть, – ответил Глюк, недоумевая по поводу последовавшего ржания.

Доронин хлопнул его по плечу, стараясь не хохотать слишком громко:

– Это, Першуков, была не команда, это платформа так интересно называется. Ну, давай, первопроходец наш, побегай тут, как в промзоне!

Глюк не любил, когда над ним смеются, поэтому решительно шагнул с дрезины, тут же нырнув в сугроб по самую макушку. Видно, громкое солдафонское «гы-гы-гы» донеслось и туда, потому что первым делом наружу показался средний палец левой руки.

Снег летел во все стороны с саперных лопаток, отряд прокапывал себе дорогу, подальше от насыпи уже можно будет ходить, не проваливаясь по пояс.

– Ну, теперь вы и без меня управитесь, – хозяин дрезины завел движок, собираясь ехать задним ходом. – Обратно встречать, или до конца зимы тут остаетесь?

– Там видно будет, – ответил командир и покосился на проводника. Тот вроде не возражал. – Пошутил я. Завтра вечером обратно, сюда же подойдем.

– Сглазите, по дереву постучите!

– До дерева идти далеко. Я лучше по автомату постучу, он надежнее. И от сглаза хорошо помогает.

Доронин не был уверен, что вся группа соберется тут снова в полном составе. Но если что-то пойдет не так… Он уже решил немного подкорректировать планы руководства: да, приказ подрывнику он отдаст, как и положено, но хоть одного бойца отправит обратно в метро. Кого? Да любого, кто на своих ногах идти сможет. Пищухина, Индейца или Глюка желательно, они самые шустрые. А Сафроненко трепло! Им с Илюхой вообще не светит в живых остаться при неблагоприятном повороте событий. Лысый не пойдет сам. Не Лысый он. То есть лысый, конечно, как и большинство подземных жителей, но зовут Егором Илановым. «Машинист» махнул рукой, глухо свистнув в респиратор за неимением звукового сигнала на дрезине, и покатил назад свою клетку, надежно укрытый от хищников. А людей в округе, похоже, и не было, кроме этих насквозь просвеченных радиацией воротил железнодорожного бизнеса и закопавшихся в бункер пары сотен жителей Жуковского.

Командир повернулся к Мухину:

– Ну, Сусанин, надеюсь, не передумал показать нам свою деревню? В болото не заведешь?

– Нет, болото вон там, а мы пойдем через город. Прямо на Ильича пусть копают, тут и ста метров не будет!

– Слышали команду? Копать на Ильича! – Доронин вытянул вперед руку и тут же опустил, разглядев впереди вождя, известный жест которого он сейчас повторял. Из-под снега виднелось чуть побольше ленинской макушки, и было непонятно, указывает ли он дорогу в светлое будущее. Четверо оглянулись в недоумении:

– На что копать? – поинтересовался Глюк.

– Памятник вон там стоит на платформе. Ленин с Красной линии. К нему и идите.

– Очень мне нужно к нему идти! – ворчал Глюк, – Как он только сюда попал, если он с Красной линии? И что такого натворил, что я обязан его отчество помнить?

– Я тебе сейчас расскажу! – Сафроненко отложил лопату. – Он детей очень любил. Сажал на колени и спрашивал: а что тебе подарить на Рождество? И если ребенок хорошо себя вел, то ему дарили флажок и красный шарфик на шею. Называли таких детей пионерами, летом их отбирали у родителей и увозили в лагеря, а там перевоспитывали в духе коммунистической партии. Дедушка Ленин жил недолго, похоронили его у стен Кремля. А как вынесли тело из мавзолея, так тут-то ядерная война и началась! Потом его мумию коммунисты спрятали, молились на нее, и поэтому их никакая Ганза победить не могла! Говорят, Ленина у них украли, так что теперь еще неизвестно, чья возьмет… Поживем – увидим.

– Если сейчас же лопату не возьмешь – и не увидишь! Из-за тебя все тут уши развесили, не работают!

Хотелось врезать лентяю от души, но добираться до Сафроненко по глубокому снегу тяжело, а бойцы не пропускали командира, нарочно столпившись в прокопанной траншее. Доронин и сам был не прочь посмеяться, но не вместо дела! До рассвета оставалось меньше двух часов, и неизвестно, сколько времени займет путь вдоль узкоколейки через половину города до ограды аэродрома. И оттуда еще топать – не ближний свет! Ночи в марте длинные, но покороче полярных будут. А тут по путям два с половиной километра, да по неизвестному ландшафту, а потом еще до бункера – полтора. Хорошо хоть проводник обещал дорогу ровную и снег неглубокий, но оружие надо держать наизготовку, потому что дрезина-клетка уехала, больше ничего не защищает отряд.

– Лысый, ты как? Деревьев и развалин тут достаточно?

Здоровяк кивнул и указал на голову памятника, до которого было уже недалеко:

– Он тоже лысый. Я его портрет у «красных» часто видел.

– Это когда торговлей занимался?

– Ну да. Лучше уж этот вождь и коммунисты, чем сатанинские жертвоприношения. Народ там нормальный, спрос на Красной линии, как везде: спирт да сало.

– Уй! – Сафроненко наткнулся на что-то в снегу.

– Забыл предупредить – там ограждение! – Мухин отступил назад. – А вот дальше свободно пойдем…

– Боря, как у тебя сегодня прошел день?

Лариса смотрела на него, подперев рукой щеку, и тепло ее взгляда согревало лучше, чем тарелка борща со сметаной, который приготовила женщина. Борис хотел рассказать ей о своих бедах, она всегда всё понимает, слушает, и на душе легче становится. Только вот этой женщины давно уже нет в живых. Он знал, что видит сон, и скоро Лара исчезнет. Но сейчас они были вместе, он опять помнил ее лицо, помнил вкус борща. Прошлое ненадолго вернулось к нему, даря приятную иллюзию, чтобы при пробуждении снова забылось и то и другое. Он не любил дурацких сантиментов, никогда не носил в бумажнике ее фотографию. И как же позже сожалел об этом!

С годами образ Лары потускнел, но боль потери не уходила, не становилась слабее. Только прибавилась еще и печаль, что он не помнит до мелочей, как выглядит любимая женщина. Может быть, потому что любил не только лицо, не только тело? Не замечал, как она выглядит, просто чувствовал: Лариса рядом с ним, значит, всё хорошо. Встречи не были частыми, но каждый раз это было как маленький праздник. А она делала вид, что так и нужно, и Борис только утром вышел за дверь, чтобы вечером вернуться домой. Даже если в прошлый раз приходил к ней месяц назад.