Змей – история одного злодея - Алексей Юрьевич Булатов Страница 13

Мы гуляли и смотрели на фонтаны, потом стояли минут двадцать около ракеты “«Восток”», восхищаясь ее размером. И много, много мороженого. Ребята пили пиво, а я ел мороженое. Я не проходил мимо любого ларька, покупая все новые и новые порции. На следующий день я поплатился ангиной, но ни на секунду не жалел об этом. Потом мы ехали обратно домой, на метро.

Два года, проведенных в училище, были, наверное, самыми интересными годами в моей жизни. Точнее сказать, что моя жизнь началась четыре года назад, из которых я два года прожил в Афганистане, а два года – в подмосковной Балашихе. За два года я выучил четыре языка, точнее четыре диалекта фарси, и приобрел массу новых знаний и навыков. Вернее, это все были диалекты фарси, которые сильно отличались друг от друга. Мы много раз бывали в Москве, правда, через какое-то время наши появления в Москве кроме отдыха с увольнительными превратились еще и в занятия. Мы не сразу это поняли, но как-то перед выдачей одного из увольнительных наш командир Снегирь вдруг сказал:

– Детство ваше кончается, будьте осторожны.

Мы подумали, это очередное его нравоучение, и поехали отдыхать, как всегда, молодые и богатые пацаны. Но тот день, когда мы вернулись в часть, мы запомнили надолго. Я бы сказал, на всю нашу оставшуюся жизнь. Мы в этот раз решили отдохнуть в парке Горького, там было колесо обозрения и много чего удивительного для нас. И мы с Курского рванули на метро. Там, весело болтая, шли по Крымскому мосту, и уже на площади перед входом в парк произошло нечто, что сломало наше сознание навечно. На площади стояли три черных “«Волги”», на которые мы поначалу и не обратили внимания. Мы прошли мимо и уже почти дошли до входа в парк, как вдруг сзади мне на голову был одет мешок и я получил удар в основание черепа. Ускользающим сознанием я успел сообразить, что этому удару я сам уже обучился в совершенстве.

Очнулся я в полной темноте, подвешенный за больно связанные руки. Все тело болело, но меня не били. Тело болело от вывернутых рук и того, что я висел в этом положении, видимо, уже больше получаса. Руки были связаны очень хорошо, вырваться было невозможно. Я тогда висел и думал, как же так произошло, что нас вот так среди бела дня повязали практически в центре Москвы. Где мы сейчас находимся и что нам с этим делать?

Потом я услышал впереди какой-то шорох, и вдруг яркий свет загорелся впереди меня и раздался голос:

– Фамилия, имя, отчество, номер части?

– О чем вы, я не понимаю.

– Не надо валять дурочку, повторяю вопрос: фамилия, имя, отчество, номер части?

– Сапрыка Дмитрий Анатольевич, но ни в какой части я не служу.

Я понял, что, кто бы меня ни задержал, говорить про академию КГБ я не имею права ни при каких обстоятельствах. А Ф.И.О. я назвал из своего последнего занятия по запоминанию своих сценариев. Там я выбрал Ф.И.О. сам.

Дальше начался самый настоящий ужас. Меня кололи по-настоящему, ровно так же, как нас учили на занятиях, сейчас все это применялось ко мне. Меня били с чувством, с толком, с расстановкой, не оставляя синяков, но очень больно. Я понял, что убивать меня тут не будут и калечить тоже. Это была проверка, я понял это на втором заходе. Но я не понимал ни смысла, ни целей ее. Но в одном был уверен: ни при каких обстоятельствах я не должен называть своих правдивых данных. Поэтому я старался, как мог, выдумывая легенду на ходу. Сейчас я даже уже не могу вспомнить то, что я тогда плел. Меня сняли с крюка и усадили за стул, предложив чаю. По оперативным урокам я понимал, что это только начало, сейчас как бы дают поблажку, чтобы я расслабился. Потом меня опять повесили, опять били, потом опять сняли и опять предложили чаю. Но потом в камеру, где я был, зашел Снегирь.

– Ну теперь ты понял, что детство кончилось?

– Да, так это все занятие?

– В этот раз да, это была проверка, но ведь это могли быть и не наши. Теперь давай разбор полетов, где вы и как накосячили.

И Снегирь начал мне показывать фотографии и рассказывать, где и как нас вели и наблюдали. Фотки были прямо от выхода с части по всем нашим путям в Москве. Даже тот водитель, на той самой моей первой “«Волге”», оказался подставным лицом. И мы получили выговор за то, что говорили о службе в самой машине.

– Вы должны быть на полном контроле, где бы вы ни находились. Сейчас вас взяли в качестве оперативного урока, но могли бы взять и не мы.

– А кто бы нас смог взять тут, в Москве?

– А ты что, думаешь, некому? Если бы тебя тут ломали в этом подвале не мы, по щадящей программе, а ребята посерьезней, с целями совсем не образовательными, сколько бы ты тут выдержал?

– Ну я бы долго выдержал.

– Не хорохорься, ломали еще не таких, как ты, а гораздо крепче. Ты пойми, что есть у них это время, им не нужно спешить. А за два-три года можно стереть сознание у кого угодно.

– Два-три года?!

– Сейчас уже другая война, это тебе не Великая Отечественная, когда нужно срочно добыть информацию, это война, которая идет все время и будет идти всегда. Эта война шире границ конкретных государств и конкретных политических строев.

Он много мне тогда чего рассказывал, но что тогда действительно произошло, так это кончилось детство. Все следующие наши увольнительные и просто походы уже никогда не были просто так. Мы стали смотреть на любую машину и на любого человека, который шел впереди или шел позади. Тогда я только понял, как серьезно относились к нашей подготовке. В общем, все, что мы тогда считали увольнительными, на поверку оказалось оперативными занятиями в городской местности, после которых можно было запросто загреметь на “«губу”» или, еще хуже, попасть в подвал на крюк, на который мы и попадали, и потом опять-таки получить