Анна Калинкина - Царство крыс Страница 15

— А я бы сейчас посмотрел балет, — с сожалением вздохнул Профессор. — «Лебединое озеро», например…

Где-то над ними была сейчас Театральная площадь. «Интересно, — подумал Профессор, — уцелел ли Большой и четверка коней наверху?» Он вспомнил массивную люстру, тяжелые складки занавеса, бархат и позолоту. В оркестровой яме настраивают инструменты музыканты, в зале рассаживается нарядная публика, негромко переговариваясь. Видение было таким отчетливым, что Северцев потряс головой. Все это в прошлом и никогда не вернется. Пышные костюмы актеров, роскошное убранство зала, великолепие под стать царскому дворцу. В Малом театре много лет подряд шла пьеса «Царь Федор Иоаннович», даже когда царей в Кремле уже давно не было, — это ли не мистика?

«Что там толковал этот парень про мертвого царя? Наверное, он прав — тени царей никогда и не покидали этого места, почему бы им и теперь не скитаться поблизости? А вот перед царем кривляется юродивый: „Дети отняли копеечку. Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича“. Ах, нет, это уже, кажется, из „Бориса Годунова“. Впрочем, какая теперь разница?.. „Нельзя молиться за царя Ирода — богородица не велит“. — Какая-то важная мысль мелькнула и пропала, зато застрял почему-то в голове царь Ирод в пышной пурпурной хламиде, с длинными седыми волосами, с крючковатым носом. Глядел подозрительно и свирепо. — При чем тут Ирод? Он тоже велел убивать детей. Васька недавно толковал об избиении младенцев, и вроде бы это было связано со станцией Полежаевская — или с какой-то соседней? Он еще говорил, что фашисты ищут одного ребенка. Что за ребенок, зачем он им?.. Как нелепо погиб Васька — плохо жил, глупо умер. Впрочем, он бы в любом случае плохо кончил…»

Профессор понял, что потерял мысль окончательно. Попытался восстановить ход своих рассуждений — почему-то это казалось важным. Сначала он думал, что никогда больше не побывает в театре. А ведь, казалось бы, какие невероятные декорации появились наверху теперь! Какие грандиозные спектакли можно было бы ставить, какие фильмы снимать на руинах! Мечта любого режиссера. Вот только со съемочным оборудованием теперь напряженка, да и вряд ли найдутся актеры-добровольцы, готовые в буквальном смысле умереть ради искусства.

Об этом он думал? Кажется, он вспоминал еще «Бориса Годунова». В Большом театре ставят пьесы из жизни царей, а с площади напротив неодобрительно взирает на все это памятник Карлу Марксу. Профессор захихикал, и Марина с изумлением посмотрела на него — она не видела в ситуации поводов для веселья. «Нет, все не то!» — подумал он. Мысль, казавшаяся важной, ускользнула окончательно.

А Игорь вспомнил одну старуху с Проспекта Маркса, которая рассказывала, что была когда-то в этом самом театре балериной, танцевала лебедя. Верилось в это с трудом — старуха была худая, но крепкая и жилистая, очень вредная и драчливая. Седые волосы расчесывала на прямой пробор, остричь отказывалась категорически, очень прямо держала спину. На лице у нее постоянно была боевая раскраска — она подкрашивала глаза и губы всем, что под руку попадалось, даже сажей за неимением лучшего. Игорь однажды слышал, как другая старуха сказала ей в спину: «Подумаешь! Была седьмым лебедем у пятого пруда, потом и вовсе выгнали, а строит из себя невесть что». Игоря заинтересовало больше всего упоминание про пятый пруд. Это каких же размеров был театр, если в нем столько всего помещалось? Не зря, видно, называли его Большим. И еще о чем-то шептались старухи, но то было уже из области баек, какие взрослому мужчине слушать не пристало. Но Игорь был уверен, что в подземельях театра их ничего хорошего не ждет. Он подумал про Ваську, который так никогда и не побывал в настоящем театре. Как и он сам, впрочем: Громов был слишком мал, когда верхнему миру пришел конец. А пьесы-агитки, которые ставились иногда на Красной линии, вряд ли были похожи на настоящий театр. По крайней мере, никаких танцующих лебедей в тех пьесах не подразумевалось, а все больше революционные солдаты и матросы да ударники труда…

Вскоре им попался тот самый проход, уходивший вправо, перпендикулярно основному руслу, на который Игорь еще по пути обратил внимание. Создавалось впечатление, что дыра появилась в результате оползня или взрыва, но потом была расширена человеческими руками. Игорь посветил фонариком, но видно было плохо. Его смущало, что идти придется по одному, друг за другом. Если там притаился какой-нибудь хищник, он с легкостью убьет их по очереди.

Профессор же очень оживился:

— Я же говорил — тут все ходами изрыто! Если не к Кузнецкому мосту выйдем, то в подземелья Лубянки. А еще дальше — подземелья Китай-города, там когда-то знаменитый вор Ванька-Каин скрывался и клады свои схоронил. Там долго потом скелеты прикованные находили.

— Ну, и на что тебе сейчас те клады? — поинтересовался Игорь. — Лучше бы склад продуктов найти или лекарства — это другое дело.

— А может, мы на бункер какой-нибудь наткнемся? — размечтался старик. — Говорят, по всей Москве таких законсервированных объектов видимо-невидимо — на случай войны как раз строились. Вот если найдем такой — там и снаряга может быть, и оружие, и запасы еды. Если знать такое место, с голоду не умрешь.

Они свернули в узкий боковой проход. Потом еще раз свернули. Некоторое время шли, пригнувшись, низким коридором, кое-где попадались подгнившие деревянные подпорки. Этот ход выглядел куда более древним, чем туннель, по которому текла река.

— Надо бы запоминать дорогу или метки на стене оставлять, — озабоченно сказал Игорь.

— Тсс! — сердито прошептал Профессор. — Здесь нельзя так громко разговаривать. Даже дышать лучше через раз. А в сторону вон той подпорки лучше вообще даже не глядеть.

Игорь, конечно, тут же поглядел. Обычная подпорка, ничего особенного, только хлипкая очень.

— Неизвестно, сколько лет этим туннелям, но, несомненно, тут все уже обветшало и держится на честном слове, — неодобрительно покосившись на него, проворчал Профессор. — В любой момент все это может обрушиться нам на головы от малейшего сотрясения воздуха и похоронит нас здесь.

Проход стал еще уже. Теперь это был просто прорытая в земле нора. Игорь посветил вперед — там, кажется, проход опять расширялся или выходил в более просторный коридор — не поймешь. Женя шепотом сказала, что ей страшно.

— Возвращайтесь на берег реки и ждите меня там, — велел Игорь спутникам. — За мной не ходите, даже если услышите шум. Если не вернусь через час, идите вверх по течению. А там уж придется вам самим решать, что делать.

Марина как будто хотела возразить, но промолчала, только вздохнула. Профессор тоже молчал. «В сущности, он заварил всю эту кашу, ему бы и идти в первых рядах», — подумал Игорь. Но Северцев, судя по всему, предпочитал действовать чужими руками. А Игорь понимал, что толку от старика в разведке не будет, наоборот, он будет только мешать и затруднять движение. Тут и без его постоянного нытья несладко.

Профессора же катакомбы настроили на мысли о бренности всего земного. «Вся Москва, — думал он, — буквально изрыта подземными ходами. Когда-то в них скрывался знаменитый Ванька-Каин, а теперь от него осталось лишь имя, которое уже мало кто помнит, дурная слава да, возможно, несколько припрятанных кое-где кладов, никому более не нужных. Антиквариат и золото с бриллиантами теперь не в чести — оружие, лекарства, еда и снаряжение — куда более желанные сокровища. Десятилетия спустя после смерти Ваньки-Каина бродил по подземельям Гиляровский, затем обживали подземные ходы диггеры — да много всякого народу здесь побывало, по большей части не оставившего по себе памяти. Сейчас вот мы проходим здесь. А пройдет еще совсем немного времени — и уже от нас самих не останется имен… да что там, имен — даже костей не останется! А подземелья по-прежнему будут жить своей неведомой жизнью. В Неглинке будут плавать странные пучеглазые рыбы, по берегам будут бродить белые тараканы. А будут ли еще жить люди или вымрут вскоре окончательно — никому не известно…»

От подземных ходов мысли Профессора загадочным образом перескочили к египетским пирамидам. Наверное, оттого, что в них тоже были тайные ходы и камеры. Старик начал размышлять о великой цивилизации, оставившей такие гигантские памятники и сгинувшей бесследно. Потом вспомнились огромные статуи, которых так много появилось в Москве в последние годы перед Катастрофой. Профессор задумался, можно ли установить прямую связь между размерами памятников и сроками гибели той или иной цивилизации? Возможно, здесь есть прямая зависимость — чем грандиознее сооружения, тем ближе конец? Не исключено, что он на пороге великого открытия. Но настроение у него сразу упало, как только он вспомнил о бездарном брамине Якубовиче, который поломал ему всю карьеру в Полисе. Якубович уверял, что все его гениальные открытия сильно запоздали и никому не нужны. «Как он не понимает — у открытий нет срока давности! Хотя нельзя не признать, что из наблюдений по поводу размеров статуй уже поздновато делать выводы… Обидно, чертовски обидно!»