Александр Шорин - Другой мир за углом (сборник) Страница 15

– Я приветствую моего господина и буду рада выполнить любую его прихоть.

Она видит огромную спальню и доброе, морщинистое лицо диктатора Марко: тот сидит в домашнем халате на краю огромной кровати и смотрит на неё.

«Далеко», – думает она, – «слишком далеко от меня».

В легком восточном танце кукла начинает приближаться к жертве, улыбаясь как можно обольстительнее. Лицо диктатора по-прежнему лучится добротой и не выражает ни изумления, ни страха.

Она приближается ближе… ближе… И, наконец, не выдержав, с криком вонзает прямо в это лицо свои ядовитые ногти.

…Когда в спальню влетели двое охранников, то увидели странную картину: сидящего на кровати Марко с исполосованным лицом, который спокойно смотрел на стоящую перед ним обнажённую девушку, с безмерным изумлением разглядывающую свои руки: ногти на них были сломаны, а между пальцев сочилась какая-то жидкость, совсем не напоминавшая кровь.

Когда её уже начали полосовать лучи лазеров (особенно старался тот, у которого было перебинтовано ухо), она успела произнести несколько слов:

– Кукла! Он же кукла!

Но те её не слышали: они увлечено занимались своим делом – не каждый день им удавалось пострелять в живую мишень.

– Это не тётя, внуча. Это кукла. Идём, нам пора.

Прихрамывая, старик пошёл назад к воротам, через которые по-прежнему ежеминутно въезжали контейнеровозы.

Конечно, он был прав: кукла хоть и напоминала настоящее человеческое тело, но вокруг страшных ран не было крови. А приглядевшись, можно было заметить, что грудь и живот разворочены только затем, чтоб достать кой-какие детали, необходимые для обеспечения искусственного интеллекта.

Искусственного интеллекта диктатора Марко – самой могущественной куклы в этой части света.

Театр чувств

Девушку звали Анни. Она носила длинные тёмные волосы, часов не носила вовсе и была очень романтичной. А ещё она умела ловить свои сны, увлекалась чтением книг и застывшим, почти забытым ныне искусством: рисовала картинки акварелью и маслом.

– Но она же ещё совсем маленькая, – говорила её мама по вечерам своей подруге, с которой они обожали пить на кухне «чай с разговорами», – ей всего семнадцать.

На что та укоризненно качала головой с тяжелыми медными кудряшками (венерианская мода) и говорила всегда одно и то же:

– Для развития это, конечно, замечательно, но очень уж примитивно. Всем известно, что искусство должно затрагивать все органы чувств, не акцентируясь на каком-то одном. Неужели картинки могут сравниться с Театром Чувств?

Маме было немного стыдно: она знала, что её подруга права. Она прятала глаза и каждый раз смущённо обещала поговорить с дочерью. Но потом, когда подруга уходила («Ах, меня ждет гость!») намеренье это куда-то улетучивалось, и ей снова казалось, что жизнь хороша и так, а дочка повзрослеет и без этого разговора.

Анни, однажды услышавшая такой разговор, пожалела маму. И, несмотря на то, что ей вполне хватало её снов, картинок и книг, она подумала: «Может быть действительно пора меняться?».

Проще всего, конечно, было бы пойти в Театр и испытать всё на себе, но Анни приняла совсем другое решение.

Забросив подальше свои картинки, она смело сбрила налысо свои чудные темные волосы, надела на руку самые большие часы, какие удалось отыскать, и отправилась в Театр Чувств… но вовсе не затем, чтоб стать одним из его зрителей – нет.

По рассказам она знала – там всегда не хватает Сестер Усердия: этот труд считается полезным, но работать туда шли очень немногие. Впрочем, вы же знаете: в наше время вообще немногие хотят работать….

Взяли её сразу и с радостью – приобщение молодых к труду считалось хорошим тоном. Пьер, добродушный толстяк, заведующий персоналом Театра, показал ей, что она должна делать.

– Это чистая формальность, – говорил он ей, – все полностью автоматизировано: от прикрепления ремней скафандра до отсоса, если (хи-хи), вдруг сфинктеры слабенькие или еще какая беда. Твоя же задача – только наблюдать. Почему-то считается до сих пор, что кто-то должен наблюдать за этим визуально. Но это так – на всякий случай. Можно сказать – формальность. Дублирование электронных систем. Дань традиции…

Когда-то Театр Чувств считался опасным – говорили, что человек может заработать инфаркт или сойти с ума, погрузившись в иллюзорный мир, затем и нужны были Сёстры, которые всегда были рядом, чтобы помочь. Теперь же им оставалось лишь следить за тем, чтобы правильно пользовались таймером.

Пьер провел её в небольшую комнату, где были всего четыре абсолютно изолированные друг от друга кабинки.

– Наверняка тебе будет скучно, – сказал Пьер, указывая на две занятые кабинки, в которых застыли неподвижные человеческие фигурки.

Но она покачала головой: ей с детства нравилось за чем-нибудь наблюдать – будь то течение воды, полет облаков или дождь.

Пьер ей, кажется, не поверил. Пробормотал:

– Если захочешь уйти, просто скажи об этом. Вот кнопка, с помощью которой ты сможешь со мной связаться в любую минуту. Я пойму.

Она кивнула, улыбнулась ему застенчиво. Ей хотелось остаться одной, но она не решалась прямо сказать об этом. И лишь когда Пьер ушел, вздохнула свободно.

Усевшись в кресло, Анни пододвинула его поближе к прозрачной кабинке с застывшей фигурой человека. Там она сразу разглядела белокурого юношу без скафандра, кожа которого немного поблескивала от поля, которое обволакивало его обнажённое тело: это была современная кабинка, в которую нужно было погружаться нагишом.

«Вряд ли мамина подруга при всей её раскованности пользуется такой кабинкой, – подумала Анни, – скорее предпочитает «скафандр» с отсосом и прочим…».

Вокруг головы юноши был пузырь воздуха, всё остальное тело было полностью погружено в жидкость. Оно слегка двигалось, но не плавая, а словно паря в невесомости. Его член, который здесь, в Театре, по традиции называли «узлом Приапа», был похож на мертвую змею. Торс, покрытый цветными татуировками, был мощным, мускулистым, но абсолютно расслабленным. Глаза юноши были полуоткрыты, но вместо зрачков из-под век выглядывали белки глаз, что делало его похожим на мертвеца.

Анни прижалась щекой к стеклу. Оно было прохладным и слегка влажным. Она закрыла глаза и попыталась представить, что чувствует сейчас этот юноша. Сначала не получилось, а потом… потом она вдруг разрыдалась. Перед ней больше не было юноши в кабинке, наполненной жидкостью – в чистом поле у дороги стояла виселица, а на ней в петле болталось безжизненное тело. Холщовые штаны с пятном в промежности, опущенная на грудь голова, страшный, вывалившийся из рта язык. Ещё секунда – и она почувствовала то, как это происходило: рывок веревки, хруст в шейных позвонках, удушье, мир, наполненный красным…

…Пьер стоял прямо над ней, возвышаясь, как исполин. Его добродушное лицо излучало озабоченность.

– Тебе плохо? Давай, давай, поднимемся!

Он приподнял её и аккуратно посадил в кресло. Отошёл на минуту и вернулся со стаканом какого-то прохладного напитка. С трудом вложил в её трясущиеся руки. Её плечи ходили ходуном, пальцы не слушались, и стакан едва не выскользнул, но Пьер мягко, но настойчиво поднес к её рту руку со стаканом. Она глотнула и стало чуть легче.

– Что случилось? Что с тобой произошло? – спросил он.

Она сделала еще глоток и сумела поднять голову, но на его вопросы так и не ответила. Лишь замотала головой.

Он посмотрел на неё внимательно.

– Позвать врача?

Она вновь замотала головой. Потом сказала тихонько, хриплым шепотом:

– Можно мне на улицу?

Аккуратно поддерживая за локоть, Пьер вывел её в сад. Там, среди зелени, стояла беседка, возле которой бил небольшой фонтан, в котором купался воробей. Анни присела на скамейку и уставилась на птицу так, будто видела такую сцену впервые. Попросила:

– Можно я здесь посижу немного?

– Конечно. Только я побуду рядом, хорошо?

Ответный кивок.

Они долго молчали, потом Пьер вновь спросил:

– Что с тобой случилось, девочка?

– Я умерла… Вместе с ним. – Она показала подбородком в сторону помещения, где располагались кабины Театра.

– Он видит то, что моделирует его воображение на основе сценария. Это вымысел, девочка, это не взаправду. Это Театр Чувств, понимаешь? В нём каждый может увидеть и почувствовать всё, что угодно.

– Даже смерть?

– Даже смерть.

– А зачем… Зачем это нужно?

Пьер немного помедлил с ответом. Потом сказал:

– Многие выбирают самые сильные чувства: любовь, ненависть, смерть. Здесь это… безопасно.

Анни вскинула на Пьера покрасневшие, но сверкающие глаза, провела рукой по бритой голове и отчетливо произнесла:

– У меня всё будет по-настоящему. Никакого театра!

Встала, чуть пошатнувшись, и зашагала прочь. Пьер потянулся было к телефону на поясе, но передумал. Просто стал смотреть, как удаляется её худенькая фигурка. Потом поднялся и зачем-то сказал вслух: