Борис Громов - Терской фронт (сборник) Страница 15

Широко и доброжелательно улыбаюсь сидящей за письменным столом полной женщине лет пятидесяти.

– Здравствуйте, а я, видимо, к вам.

– Так, похоже, наш «неизвестный герой» объявился. Ну, молодой человек, ты просто фурор произвел в нашем болотце: появляешься неизвестно откуда, всех подряд спасаешь, нохчей бьешь чуть ли не тапкой, как тараканов на кухне…

– Если б всех спас, было бы просто здорово, – искренне вздыхаю я, вспомнив вдруг умоляющие глаза умирающего Юрки.

Лицо женщины сразу становится серьезным и грустным.

– Да, тут ты, парень, прав. Жалко ребят. Но тут таким никого не удивишь: Терской фронт, тут у непримиримых, считай, в каждой семье кровники. Который год война, а все конца и края не видно. Уже, считай, два поколения на этой войне выросли. Ой, что-то меня в философию занесло! Давай сюда свои трофеи.

Протягиваю ей мятые лоскуты ткани из кармана. Она раскладывает их перед собой, разглаживает, внимательно изучает. Потом достает из верхнего ящика толстый гроссбух в кожаной обложке.

– Ну, давай оформлять. Фамилия, имя, отчество.

– Тюкалов Михаил Николаевич.

– Год и место рождения.

– Эээ, – быстренько перегоняю свой возраст под «местное время», – две тысячи шестой, Московская область. Город нужен?

– Ой, да какая теперь-то разница? Достаточно и области.

Да уж, кому теперь интересны названия стертых с лица земли и засыпанных радиоактивным пеплом городов бывшей Московской области.

– Род занятий?

– Наемник.

– Дата, время и место огневого контакта?

– Сегодня утром, около восьми, Мертвые Земли, село Алпатово.

О, как загнул! А главное, тетка все это восприняла совершенно спокойно, как должное. Похоже, начал врастать в местные реалии.

– Есть ли свидетели огневого контакта?

– Да, Старосельцев Тимофей Владимирович и его дети: Егор и Оксана.

– Ну, вот и закончили с бюрократией. Вот тут распишись.

Пока я расписываюсь, женщина открывает обшарпанный несгораемый шкаф у себя за спиной.

– Награду как возьмешь? Серебром или золотом?

– Лучше золотом.

Смахиваю со стола в ладонь золотую монету, прощаюсь и выхожу в коридор. Возле «дежурки» меня останавливает давешний лысый дежурный.

– Эй, парень, тебе надо будет с комендантом по поводу происшедшего поговорить, но он в Ханкале. Ты остановиться где решил?

– В «Псарне».

– Ясно. В общем, ты лучше никуда не отлучайся, как комендант вернется, мы за тобой посыльного пришлем.

– Договорились, товарищ лейтенант! – шутливо козыряю ему, подражая американским воякам из кино.

Тот только ухмыляется и кивает в ответ. Забрав на проходной свои вещи и оружие, топаю по указанной мне Старосельцевым улице, которая и впрямь метров через сто приводит меня к основательному одноэтажному дому, обложенному диким камнем, с цокольным полуподвалом. Вход, что характерно, ведет именно в него. Над широкими деревянными дверями, распашными, будто в салунах из американских вестернов, только полноценного размера, висит не без таланта нарисованная вывеска. На ней – три здоровенные серые кавказские овчарки, мохнатые, с оскаленными огромными белоснежными клыками и купированными ушами-пенечками. Лапами они опираются на ярко-красную надпись, сделанную шрифтом, стилизованным под старославянский – «Псарня». А ниже уже вполне нормальными черными буквами: «Трактир и гостиница». Да уж, прав был Тимофей Владимирович, пройти мимо, не заметив, сложно.

Спускаюсь вниз по ступеням и вхожу в полутемный зал. По дороге я все пытался себе представить, как может выглядеть «логово» наемников. Фантазия рисовала нечто среднее между салуном на Диком Западе и тавернами из книжек про Конана-варвара: каменные стены, чад факелов, большущий камин, в котором жарится на вертеле здоровенный кусок мяса, а то и целая туша какого-нибудь бычка или барана, орущие песни пьяные и давно не мывшиеся бугаи-посетители с бандитскими харями, обвешанные с ног до головы оружием. Бред, конечно, но больше на ум ничего не приходило. Реальность разбивает все мои безумные фантазии. Вид трактир имеет вполне обычный: десяток столов, стойка бара с тремя пивными кранами. В дальнем углу – широкая деревянная лестница с перилами на второй этаж, который на самом деле первый. Позади стойки видны полки, заставленные бутылками. Разве что бросается в глаза отсутствие стульев, которые заменяют массивные деревянные скамьи, да и столы сделаны им под стать. Такую мебель двигать упреешь, зато и в драке в качестве подручного средства использовать не получится, и сломать трудно, даже если специально постараться. А еще на стене за спиной крупного, похожего на бросившего спорт борца-вольника, пожилого бармена висят бесшумный автомат «Вал» с оптическим прицелом и растянутый треугольник некогда черной, но здорово выцветшей и полинявшей косынки. Ну да, Владимирыч ведь говорил, что хозяин трактира – бывший наемник. Кузьма Четверть, кажется. Скинув баул на пол, себе под ноги, и положив на него сверху АКС, здороваюсь с барменом.

– Кузьма, – представляется он. – Местный бармен и, до кучи, хозяин.

– Михаил, посетитель.

Улыбаясь, жмем друг другу руки.

– Ты покушать или на постой остановиться?

– Вообще-то на постой, но покушать тоже не мешает.

– Ну, для коллеги, – Кузьма кивает на мою бандану, – номер на одного – пять рублей серебром в сутки, трехразовое питание в стоимость включено, но спиртное в эту цену не входит. В номере душ. Прочие «удобства» – во дворе. Нужна баня – заказывай заранее, часов за пять хотя бы, чтоб протопилась. Стоит три рубля. Если надо какие вещи постирать, тоже можно. Там оплата зависит от количества тряпья. Сегодня завтрак ты уже пропустил, так что за первый день с тебя возьму не пять рублей, а четыре. Обед – через час. Если очень есть хочешь, меню вон, на стене висит, но, не обессудь, за отдельную плату. Какие вопросы есть?

– Розетка в номере имеется? Мне аккумулятор для радиостанции зарядить надо.

– Есть розетки. Если зарядный «стакан» нужен, то могу на прокат дать. Станция какая у тебя?

– «Стакан» у меня свой. Заплачу пока за три дня, а там глянем.

– Хорошо, тогда четырнадцать рублей с тебя. Поселишься в третьем номере.

Кузьма берет у меня деньги, достает из-под стойки ключ и показывает на лестницу.

– Комната там, подходи на обед, не забудь. Сегодня кубанский борщ и свиная отбивная с картошкой.

– Ну, теперь точно не забуду. Пожрать вкусно я большой любитель.

Номер оказывается вполне приличным, небольшим, не больше десяти «квадратов», ну так мне тут не в футбол играть. Маленькая прихожая, из которой можно попасть или в душ, или в комнату. Душевая – самая обычная, я по ходу своей кочевой военной жизни на такие насмотрелся: неглубокая, примерно по щиколотку, ванночка, вмурованная в пол, и торчащий прямо из стены смеситель с краном и гибким шлангом душа. На стене справа – маленькое зеркало с проволочной полочкой под ним, ну да, умыться, там, физиономию побрить. Пол и стены выложены простенькой, местами сильно потрескавшейся кафельной плиткой. С одной стороны – предельный аскетизм, с другой – я все-таки далеко не «аглицкая королева», приходилось и в ведре мыться, и в ледяной грязноватой горной речке. А тут горячая вода есть, уже немало! Заглядываю в комнату. А ничего себе так. Даже уютно. Широкая кровать, невысокая тумбочка рядом, напротив – стол и пара мягких стульев. Встроенный в стену шкаф-купе, почти как у меня дома… был… когда-то… только без зеркальной панели во всю дверцу. Стены покрашены желтой краской. На стене в изголовье кровати – ночник с матовым плафоном-шаром и розетка. Под потолком – люстра, почти такой же матовый шар, что и у ночника, только в два раза больше. На полу – плетенный из множества матерчатых лент коврик. Единственное окно смотрит во внутренний двор, но сквозь него почти ничего не видно, похоже, весь двор густо оплетен виноградной лозой. На стене рядом с окном – небольшой прямоугольный радиоприемник без названия в пластмассовом потемневшем от времени грязно-белом корпусе. Ни шкалы диапазонов, ни каких-нибудь кнопок. Из всех «органов управления» – ребристое колесико громкости, до половины «утопленное» в корпус приемника, которое если до упора повернуть влево, еще и кнопка «выкл.». Помню-помню я такие агрегаты. Я в детстве у бабушки в деревне такие видел. Называется это чудо техники «радиоточка» и принимает только один канал. Интересно какой? Тот, у бабушки, «Маяк» принимал. Как сейчас помню: «На волне «Маяка» – программа «Рабочий полдень»». А тут что? Поворачиваю ручку громкости. Сквозь треск эфирных помех слышен голос какой-то певички, что-то поющей про большую любовь. Песня незнакомая, но и так все ясно. Попса… Попса никогда не меняется… Хмыкнув, вырубаю приемник и, стянув с головы бандану, кидаю ее на кровать. Нормально, жить можно!