Юрий Силоч - Железный замок Страница 17

Воспаленный мозг, вопреки хозяину, провёл причинно-следственную связь между затылком и лопаткой. Сам, оставляя личности наёмника роль стороннего наблюдателя. Перехватив лопату двумя руками, так, чтобы острие было направлено прямо в красный затылок, Табас медленно, как во сне, поднял импровизированное оружие, с удивлением думая: а что же будет дальше? Ударит или нет?

Стоявшие рядом наёмники увидели, что Табас готовится проломить сержанту череп, подобрались и быстро обменялись взглядами друг с другом, без слов определяя, кто что будет делать в случае, если юноша таки снесёт сержу голову. Всё было решено и распределено в доли секунды, Табасу осталось лишь сыграть свою роль.

И в тот самый момент, когда он уже был готов напрячь мышцы, ставшие вдруг чужими, одеревеневшими и плотными, как осмолённые канаты, что-то сбило его с ног и опрокинуло лицом на землю. Табас уткнулся носом в горячую глину, ещё не высохшую на солнце, и едва не сбил сержанта с ног. Мир прояснился, в нём появились звуки и запахи, тело вновь вернулось под контроль.

— Охренел, боец?! — пошатнувшийся было сержант повернулся к лежавшему на земле подчинённому, равнодушно глядевшему в его разъяренное лицо.

— Солнечный удар, — голос раздавался рядом с Табасом, за его спиной, вне поля зрения, хрипло-знакомый. — Серж, разрешите привести в чувство?

Яростная морда начала мало-помалу разглаживаться.

— Разрешаю, — и серж тут же, забыв про то, что случилось секунду назад, продолжил орать. — …Сидишь тут, яйца раскатал, а мы херачим, как экскаваторы!..

Ибар помог Табасу подняться и насильно затащил под тент. Там он бросил напарника на землю и посмотрел на него так, что по коже наёмника-салаги побежали мурашки.

— Я не…

— Ах ты сука!.. — Ибар с силой пнул напарника. Голенище сапога смягчило удар, но это особенно помогло — он едва не сломал Табасу ногу. Он взвыл и, всхлипывая, откатился, стараясь сбежать, ощущая какой-то иррациональный животный страх, вырывавшийся наружу в виде истеричного хихиканья.

Подкованная железом подошва сапога ударила молодого наёмника в грудь и вдавила в деревянную стенку окопа, Табас отчетливо ощутил, как ему в лопатку упёрся какой-то твёрдый сучок.

— Заткнись! — процедил сквозь зубы наёмник. — Хватит! — рыкнул он чуть погромче, когда увидел, что его напарник готов снова зайтись в приступе хихиканья. Ибар усилил нажим, буквально выдавливая из груди Табаса весь воздух, и стоял, глядя на то, как тот корчится в бесплодной попытке вдохнуть.

Табас, чувствовавший в груди ужасную боль и пытавшийся безуспешно продавить в лёгкие хоть немного воздуха, едва не потерял рассудок. Он отчаянно засучил руками и ногами по пыли, инстинктивно ухватил ступню Ибара, силясь оттолкнуть его и совершить, наконец, спасительный вдох, но ничего не помогало. Силы уходили, в глазах потемнело, казалось, ещё немного и конец. Только когда Табас ослабил хватку, поняв, что теряет сознание, напарник убрал ногу.

Табас поспешно завалился вбок, кашляя от боли в груди и судорожно вдыхая воздух, казавшийся таким сладким. В мире снова появились краски и звуки, в ушах всё ещё гулко стучал пульс.

— Ты успокоился? — спросил оскалившийся Ибар.

— Ты чуть не убил меня! — вскрикнул Табас срывающимся голосом.

— А ты чуть не убил сержа, — обожжённый наёмник наклонился и взглянул на напарника сверху вниз.

— Тебе-то что? — пробурчал юноша, отводя взгляд.

— Да то, что ты, идиот сраный, не подумал о том, что в случае бунта нам первым придёт конец. Так хоть какие-то шансы выжить есть, — Ибар ронял слова тяжело, как камни, и под их весом голова Табаса всё сильнее опускалась. — А ты чуть их все не просрал. Терпи! — сказал он так, что Табасу стало ужасно стыдно за своё помутнение. — Не веди себя, как чмо.

И Табас не вёл.

Все следующие дни — долгие и жаркие, и ночи — расцветавшие взрывами и трассерами, к счастью, достаточно далёкими для того, чтобы перевернуться на другой бок и заснуть, Табас терпел и искренне старался никого не убить.

Однако в Вольном полку хватало и менее уравновешенных людей. Короткая перестрелка с больным дизентерией, не желавшим уходить в лагерь к заражённым, показательный расстрел двух дезертиров, каких-то слишком уж помятых, заросших, худых и нескладных, — всё это наводило жуть своей будничностью. Солдаты из расстрельной команды, десять минут торчавшие на солнцепеке, совсем размякли от жары и вполголоса — Табас слышал — говорили о том, как хорошо было бы поскорее уже прикончить своих бывших сослуживцев и уйти под тент.

Да, гражданский Табас гарантированно сошёл бы с ума от всего этого, но Табас военный, ощутивший на своей шкуре многое из того, чего никто ощутить не хотел бы, держался, даже в мыслях не допуская слабости. Он настойчиво отгонял от себя возникавшие то и дело в мозгу манящие картины родного города и ждал.

Мысль, что он, вполне возможно, ожидает собственную гибель, беспощадно изгонялась из сознания.

8

В предрассветный час, когда солнце уже окрасило верхушки редких перистых облаков алым цветом, а Гефест завис над горизонтом, постепенно становясь темнее, будто был огромным раскаленным железным шаром, выкатившимся из кузницы и теперь остывавшим, с территории, занятой дикарями, южный ветер принёс далекие, как будто почудившиеся, гулкие «Тум-м-м». Следом за ними небо прорезали, оставляя после себя белые полосы взбудораженного направляющими воздуха, «тумбочки» Первого Артиллерийского.

Ибар, не спавший в этот поздний час и изучавший противоположный берег красными глазами, под которыми пролегли огромные тени, увидел направлявшуюся к позициям Вольного полка смерть и преобразился.

От усталости не осталось и следа — движения его были упруги, а голос зычен, решителен и бодр.

— Подъем! — заорал он, спрыгивая в окоп. — Подъем! Бомбят! Вставай! — он встряхнул мирно сопевшего Табаса, дремавшего в пыли на дне окопа, так, что едва не вытряс из него душу. — Подъем! — и побежал куда-то дальше.

Едва продрав глаза и выглянув из окопа, Табас застыл от леденящего душу осознания того, что именно сейчас произойдёт. Ибар кричал где-то рядом, поднимая спящих солдат, а его напарник боролся с мощным инстинктом самосохранения, что кричал на всех частотах: беги!

Вылезай из окопа, бросив всё, что может замедлить, и беги на север. Туда, где не стреляют. Подальше от линии обороны, которую скоро накроет залп огромных «тумбочек», что смешает землю, бревна и человеческую плоть в однородную горелую кашу.

Туда, где сидят за рядами колючей проволоки ополченцы, не столько защищающие свои дома, сколько присматривающие за Вольными через прорези прицелов, чтобы не сбежали раньше времени, не ослабив орду дикарей как можно сильнее ценой собственных жизней, давным-давно проданных за ежедневный паёк и сумму на банковском счёте.

Со стороны эти размышления не были заметны — всё выглядело так, будто Табас стоял и смотрел остановившимся взглядом на то, как белые линии тяжелых снарядов разрезают светлеющее предрассветное небо на ломти. А на самом деле внутри наёмника бушевал целый шквал эмоций, главенствующей из которых был страх, который оставшись без присмотра, мог обернуться безумной паникой. Опомнившись, Табас сорвался с места и побежал вслед за своим напарником, который точно знал, как выжить. Побежал так, будто за ним гнался оживший ночной кошмар.

— …А мы рванём вперед, — голос Ибара заставил наёмника отвлечься от собственных переживаний. Помятый и пропылённый, с головой, замотанной в грязные бинты, обожжённый что-то втолковывал сержанту, а тот — вот чудо — не перебивал, не пытался орать, а молча слушал и кивал. Что-то в его образе было категорически неправильно. Какая-то деталь всё переиначивала и ломала. В первое мгновение Табас подумал, что непривычно видеть сержанта, слушающего солдата с уважением, не перебивая, но присмотревшись, молодой наёмник разглядел-таки, в чём было дело. В утренней полутьме глаза сержанта выглядели двумя чёрными провалами: зрачки были неестественно расширены, почти полностью скрывая радужную оболочку, а внутри — было видно даже на некотором отдалении — плескался целый океан ужаса, грозивший затопить всё вокруг.

Словно огромные воронки, ведущие в ничто, они притягивали взгляд, и Табасу стоило огромного труда отвернуться, лишь потому, что он почувствовал: ещё немного — и он сам сойдет с ума, и никакой Ибар ему уже не поможет.

— Прямо на пули? — прохрипел серж. За спинами наёмников послышались какие-то крики — это просыпались и разбегались по своим позициям обречённые ополченцы. В городе натужно взвыла сирена тревоги.

— Да! — раздражённо рявкнул Ибар. — Не пойдём туда — накроют! Всех! Никого не останется! Понял? — оскалившийся обожжённый наёмник, фигура которого излучала что-то звериное, нечеловеческое, был больше похож на командира, чем сержант, стоявший ссутулясь, с бессильно опущенными огромными руками.