Владимир Стрельников - Ссыльнопоселенец Страница 17

Тем временем, видимо что-то для себя решив, собака завалилась на бок, и подставила мне свое брюхо. При этом широко разинув пасть и вывалив язык набок в своей собачьей улыбке.

— Давай уж брюхо, почешу, — я усмехнулся и потискал животину, вызвал приступ яростного энтузиазма, взвизгивания, взбивания хвостом мокрого песка на досках тротуара. Амстаф перевернулась, вскочила на ноги, и облизала мне лицо, здорово обслюнявив.

— Ну все, хватит! — от того, что эта зверюга положила мне на плечи передние лапы, я вышел из неустойчивого равновесия на корточках, и принял устойчивое на заднице. Короче, шмякнулся на зад, придавленный немалым весом рюкзаков, винтовки и еще хоть и тощей, но сильной и увесистой собаки. С благодарностью приняв помощь в виде руки лавочника, я встал, отряхая брюки. Хорошо все-таки, что не пристрелил его!

— Спасибо, — поблагодарил я негоцианта. Поглядел на хоть и прихрамывающую, но весело припрыгивающую вокруг меня собаку. Молчунья, кстати, несколько раз взвизгнула, разок утробно взрыкнула, но не гавкнула. Не люблю пустолаек. И даже таких отличных охотничьих собак, как именно лайки из-за этого не люблю, гавчут по делу и без него. — А ошейник найдется для этой красавицы? И это, фунт вяленой оленины, пожалуйста. Раз уж я ее взял, то надо накормить. Да-да, тебя, — я усмехнулся, и, нагнувшись, погладил виляющую хвостом со скоростью вертолетного винта псину.

Тощая она все ж таки, для конца осени. Это учитывая, что в лесу ей мало кто противостоять может, видимо, просто недостаточно скорости и ловкости, чтобы догнать того же зайчонка, например. Да и птенцы оперились и подросли, уже на крыло встали, так что жила эта собатинка только подачками. Надев на собаку ошейник из толстой коричневой кожи с мощной латунной пряжкой, я начал с рук ее кормить вяленой олениной, отрывая тонкие волокна мяса от тонкой и твердой пластины. Хромка ела жадно, но аккуратно, чуть прихватывая зубищами краешек следующей порции, и глотая почти не пережевывая. Вдруг она отодвинулась и глухо зарычала.

— Ты чего, псина? — впрочем, уже я услышал негромкие шаги.

— Ах, какая сцена, — сбоку послышался умильный голос. Обернувшись, я увидел издевательски ухмыляющегося шерифа. Его мать, как он так тихо по дощатому тротуару в сапогах ходит?

— Да, очень сентиментальная, — кивнул я, отмечая, что его левер все так же лежит на локтевом сгибе левой руки, а правую он держит на шейке ложи, положив большой палец на курок. Лавочник тихо отошел в сторону. — Люблю собак, особенно своих. Вы что-то имеете против?

Блин, моя винтовка стоит рядом с курковкой, вроде как и рядышком, но вот успею ли я ее схватить. Хотя…

— Вы не любите собак, даже таких красивых? — нагнувшись, я левой рукой погладил голову оскалившейся Хромки. А потом выпрямился, держа в правой вынутый из спрятавшейся под напузным рюкзаком кобуры „тейлорс“. — Так это ваше дело, шериф.

— Ты слишком много говоришь, новичок, — здешний охранитель закона нахмурился, но пока не дергался.

— Я не нарушал ваших законов. Моя собака тоже. Есть на улице нельзя мне, про собак там ни слова не написано, — я слегка развернулся, держа револьвер прижатым к рюкзаку, а запястье к правому боку. И мой большой палец тоже лежал на курке. Если он только попытается взвести свой мультук — буду стрелять, и будь что будет.

Шериф, увидев револьвер, нахмурился еще сильнее, но не сильно испугался.

— Здесь я решаю, что закон, а что нет!

— И с этим согласны все жители этого города? Шериф, я сейчас уйду, уйду с собакой. Решай сам. Или ты выполняешь законы, которые вы сами написали, или ты стоишь над законами. Но тогда я все едино уйду, или попытаюсь уйти, — у меня пересохло во рту и зазвенело в ушах, а воздух стал удивительно душный.

— Готов умереть за эту блохастую давалку? — шериф вроде как слегка отступил. Но именно слегка.

— Каждый когда-либо умрет, шериф. Я не хочу сейчас, но она уже друг, — тоже не нажимать, не давить. Он сам должен иметь возможность разрулить это дело. Я для того про закон и сказал, это слышал лавочник и замерший на противоположном тротуаре мужик с парой бочат на коромысле. — Ты как, готов умереть за друга?

— Ты психованный маньяк, опасный для жителей нашего города. Если ты в течение получаса не покинешь территорию Щучьего — буду стрелять без предупреждения! — шериф круто развернулся, и пошел в сторону салуна.

Вдруг в салуне, вроде, коротко грохнул выстрел, раз, другой, третий. Из распашных дверей вылетел какой-то мужик, упав в грязь и корчась от боли. В окна вылетел другой, высадив раму со стеклами. Шериф, оглянувшись на нас напоследок, рванул к месту проишествия. У моей правой ноги глухо и с ненавистью рычала собака. Мощное тело мелко подрагивало, под шкурой гуляли мышцы, того и гляди, собака готова была броситься на шерифа.

— Тихо, тихо, успокойся, — я взял ее за ошейник, переложив револьвер в левую руку. Блин, неужели колени подрагивают? Вестерн, мать его об стену, чуть в дуэль не попал. Пару раз глубоко вздохнув, я повернулся к лавочнику, с интересом наблюдавшему за мной. — Как отсюда выйти, наикратчайшим путем?

Блин, на самом деле, надо валить, с шерифа станется не засечь время. И время!

— И это, сколько сейчас времени? — отпустил ошейник псины я только перешагнув через нее и сжав коленями, потрепав ее по холке. А сам вытащил из нагрудного кармана незаведенные часы. Они так и остались пока в коробочке.

— Двадцать пять минут пятого, — негоциант вытащил свои, тоже карманные, но в позолоте. — Лучше через ворота, не стоит идти через огороды. Частная собственность, еще пристрелят. Ворота есть за портом и там, за салуном, на юго-западе.

Я поглядел в сторону салуна. Народу возле него собралось уже немало, приехала какая-то колымага, запряженная серой грустной клячей. Нет, туда мы не пойдем. Мне надо на юг, там вроде как ближе, но это слишком очевидно. Пойду мимо порта.

— Ну, тогда всего наилучшего, — заведя часы и поставив стрелки на указанное время, я положил часы в карман и взял свой новый дробан, вложил револьвер в кобуру, накинув петельку на курок. Поднял винтовку, закинул ее за спину, устроив поудобнее. — Хромка, рядом! — пожав руку лавочнику, я отпустил собаку, и развернулся в сторону порта. — Пойдем отсюда, псина, у нас долгий путь.

Каблуки сапог гулко топали по навесному тротуару в центре поселка, потом с чавканьем вжимали в грязь полусгнившие доски настила. Пройдя мимо проулка, где буквально пару часов назад я снова убил, и где меня едва не убили, я только глянул в него, мимоходом. На выбоины в стене какого-то сарая никто не обратил внимания, и слава богу.