Артем Мичурин - Песни мертвых соловьев Страница 17

Мерзкая дрожь пробежала вдоль позвоночника. Ладонь взмокла на рукояти ножа. Я медленно повернулся, готовясь огрести прикладом в жбан, но… ничего не произошло. Передо мной по-прежнему были лишь ящики с патронами. И тут послышался шорох, совсем слабый, исходящий из дальнего угла. Я, в полуприседе, стараясь двигаться как можно тише, пошел в его сторону и скоро обнаружил источник – «коварный» враг сидел на стуле, запрокинув голову, и мирно почесывал пузо. Забавный дядька, до сих пор его помню – толстый, розовощекий, что было заметно даже в темноте, с окладистой пышной бородою и мясистым, похожим на картофелину носом. Точь-в-точь как мужик с картинки в журнале Валета. Там еще была елка в разноцветных шарах, белобрысая тетка с косой, круглые настенные часы, показывающие ровно двенадцать, и большая аляповатая надпись «2012» сверху. Я осторожно отодвинул стоявшую рядом «ижевскую» вертикалку подальше, взял нож обратным хватом и с силой ударил. Клинок распорол шею от уха до уха. Мужик дернулся, как марионетка, которую потянули одновременно за все веревки, обхватил левой рукой перерезанное горло, пытаясь правой нащупать свой дробовик, и повалился на бок. Кровь растеклась по полу, заполняя щели и трещины.

Должно быть, очень неприятно просыпаться со вскрытой глоткой. Так вот пялишь бабу во сне или на цветущем лугу прохлаждаешься, и вдруг – херак – вместо бабы и луга темнота, по груди течет что-то липкое и горячее, а ниже подбородка чавкает невесть откуда взявшийся второй рот. Ни хуя не понятно, и просто обосраться, до чего обидно, потому что ничего тут уже не поделаешь, а у тебя были такие большие планы на жизнь.

Я приладил снятую с ящика крышку на прежнее место и рукояткой «АПБ» вдавил гвозди. Незачем оставлять лишние указания на свой малый рост в случае поднятия тревоги.

Окон в складском помещении не обнаружилось, а полоска света в створках ворот могла исходить и от фонаря.

Я вернулся к мертвому охраннику и одернул манжет его куртки. Пусто. Порылся в карманах – складной нож, папиросы, зажигалка, молитвенник… Ага, вот они. Ну не может человек на посту без часов, слишком мучительно ждать сменщика, не зная, сколько осталось. Стрелки потертой «Славы», без ремешка и с покрытым сеткой мелких трещин стеклом, показывали двадцать минут одиннадцатого. Еще немного, и окончательно стемнеет. А пока я решил скоротать время, листая найденную книжицу.

Почти весь текст шел на церковнославянском, но ближе к середине уголки двух страниц были отогнуты, а заголовок вполне по-русски гласил: «Молитва о детях». Мне запомнился небольшой отрывок: «Ангелы Твои да охранят их всегда. Да будут дети наши чутки к горю ближних своих и да исполнят они Твою заповедь любви. И если согрешат они, то сподоби их, Господи, принести покаяние Тебе, и Ты по своей неизреченной милости прости их. Когда же окончится жизнь их земная, то возьми их в Свои Небесныя Обители, куда пусть ведут они с собою других рабов Твоих избранных». Мне понравилось. Я так понял – в небесных обителях порядки от здешних не сильно отличаются. Единственное, чего не просек, – как доставить бугру-Господу отборных рабов. Описания сего механизма в книжке так и не отыскал. Зато под стулом у безвременно усопшего раба божьего нашел сумку с завернутой в полотенце кастрюлькой вареной картошки, термосом травяного чая и тремя огурцами. Темнота, одиночество и отсутствие сосновых досок перед лицом действовали успокаивающе. Нервы улеглись, пропуская на передний план голод.

Вообще-то Валет не одобрил бы такого поведения. Он всегда говорил, что лучше сдохнуть от истощения, чем от перитонита, набив брюхо накануне боя. Но, так как заколотили меня часа в три ночи уже на голодный желудок, я недолго колебался и, послав Валета с его премудростями в жопу, приступил к трапезе.

Полночь я встретил сытым, но сонным. Как гласит народная пословица: «То понос, то золотуха» – не иначе. Вынул из-за пазухи кисет. Бросив мне его в ящик, Хромой наказал жевать листья в случае слабости, и не больше пяти штук за час. Что он имел в виду, уточнить не удалось, крышку закрыли. Самое время проверить. Я достал коричневый, свернувшийся в трубочку листок и положил в рот. На вкус лекарство от слабости оказалось довольно мерзким, с горечью. Первую дозу я пережевал, давясь, но вторая пошла заметно легче, а третья вообще на ура. Сон как рукой сняло. Ломота в затекших мышцах исчезла. На смену усталости пришла удивительная бодрость. По телу будто электрический ток пустили, в крайних фалангах пальцев ощущалось слабое покалывание. И без того не вызывающие нареканий чувства обострились, особенно слух. Я начал различать звук мышиной возни в противоположном конце здания, писк, скрежет крошечных зубов, точащих дерево, стук капель, падающих с протекающей крыши, тиканье «Славы», лежащей у меня во внутреннем кармане. Это было удивительно. Никакая анаша не сравнится. Состояние, близкое к эйфории, при абсолютной кристальной ясности рассудка.

Я бросил в рот четвертый листок, отметив себе в списке дел вторым пунктом после убийства Баскака расспросить Хромого о происхождении сего чудесного растения, убрал кисет и подошел к воротам.

Снаружи кто-то топтался. Медленно ходил туда-сюда, периодически вздыхая и останавливаясь. Из щели в воротах тянуло табачным дымом. Значит, охрана поставлена не только внутри. Это неприятно, но поправимо. Наблюдение через щель за пространством напротив склада новых действующих лиц назревающей трагедии не выявило, и я решил поднять занавес.

Толщина досок на воротах была около полутора сантиметров – для стального сердечника «57Н181С», что поселились в магазине моего «АПБ», не проблема, такой преграды они даже не заметят. Главное – чтобы не застряли у кого-нибудь в заднице, пробив стену соседнего барака.

Я ухватил громадный пистолет обеими руками и, выждав, когда скучающий часовой поравняется с осью ствола, нажал спуск. «АПБ», сухо протрещав, выплюнул пять гильз, и еще пять, на звук упавшего тела. Лучше пошуметь глушеной волыной в здании, чем допустить автоматные трели на улице.

Засов снялся легко. Я распахнул створку ворот и несколькими рывками втащил хрипящего горе-часового внутрь. Мужику на вид было лет сорок. Лысоватый, с проседью. Видимо, стоял спиной ко мне, серая ветровка на груди будто взорвалась, торчащие наружу лоскуты быстро пропитывались красным. Вторая очередь пришлась в область поясницы. Не кричал он только потому, что легкие были разорваны. Глаза уже закатились, но рука все еще пыталась достать тянущийся на ремне «АКС-74У». Клинок, нырнув между четвертым и пятым ребром, пресек это безобразие.

Я вышел и прикрыл ворота. Хоть маскировка и никудышная – пулевые отверстия, кровь и клочья одежды на земле, да уже само отсутствие часового, – небольшую отсрочку она давала. При известном везении.