Игорь Подгурский - Инквизитор Красной Армии. Патронов на Руси хватит на всех! Страница 18

Когда Аким приземлился после третьего за сегодняшний день вылета, то почувствовал во всем теле страшную усталость. Захотелось лечь прямо на взлетке, не отходя от «Ньюпора». Напряжение полета сменилось апатией. Организм требовал отдыха. Хотелось лечь на траву аэродрома и бездумно смотреть в небо, глядя на облачка, проплывающие в вышине. Прапорщик поборол нахлынувшее желание, сказал мотористу, что идет отдыхать. Переставляя ватные ноги, побрел к себе в землянку. Не успел раздеться, только расстегнул летный комбинезон, как явился вестовой штабс-капитана Буслаева с приказанием немедленно явиться в штаб.

Не понимая, в чем дело, пошел вместе с солдатом.

Аким стянул с головы летный шлем, собираясь возразить, что он недавно с вылета.

— Ничего не выйдет, — опередил его начштаба, угадав все по кислому выражению лица летчика. — Ирхин и Сатаров еще не вернулись, у поручика Волкова отказал мотор…

Поплавков представил себе этого поручика. Он летал на новеньком «Спаде» — лучшем аэроплане, какой имелся в отряде. Сегодня, когда все военлеты с утра поднялись в воздух, Волков не летал… Вместо этого он целый день возился с мотором своего самолета. Одним словом, гнида.

Обидно, что другие летают за этого труса. Начштаба отлично понимал истинную причину «аварии», но не захотел отправлять Волкова на задание…

— Аким, у меня к вам небольшая просьба, — штабс-капитан заговорщицки подмигнул. Со стороны это больше походило на нервный тик. — Батенька, завтра командир отправляет командующему сводку о действиях отряда за декаду. Ничего не поделаешь, это наше начальство такое… родное. Уж извини, другого нет и не будет. Приказать тебе не могу, поэтому прошу. Возьми, пожалуйста, пару бомбочек, спусти на ту самую переправу, которую обнаружил. С воздуха гостинец пруссакам будет как раз. Командир галочку в реляции поставит. Ты ж его знаешь: не это, так что-нибудь новое придумает, чтобы отличиться. Выручай, дорогой, всего парочка бомбочек.

Поплавков хотел было возразить, сказать, что его аэроплан-авиаразведчик и не приспособлен к бомбометанию, что ему даже бомбы положить некуда. Но начштаба говорил так просто, во взгляде его было столько уверенности в своей правоте, что прапорщик согласился. Их командир Яблонько самодур и очковтиратель, разве это для кого-то секрет? Стоит попробовать. В жизни, да и в армейской жизни, нет ничего невозможного.

Уничтожить переправу приказано командованием армии. А штабс-капитан не надеялся, что Волков выполнит приказ добросовестно. Полетает, нарезая круги на безопасной высоте, и вернется как ни в чем не бывало. Не нашел или заплутал. Попробуй проверь, «Спад» — одноместный самолет. Это и стало причиной вызова Акима.

Поручик и до этого не отличался смелостью. Небо не звало и не манило его к себе. Не раз бывало: его «Спад» готов к полету, а он выйдет на взлетную полосу, поднимет над головой носовой платок и, если тот шевельнется, радостно скажет:

— Ветер силен. Не полечу.

Скажет и уйдет.

Начальник штаба зеленел от бешенства, но ничего поделать не мог. Поручик ходил в любимчиках у командира. Подполковник когда-то успел послужить с его отцом в Петрограде и отзывался о нем с придыханием как о блестящем офицере с высокой штабной культурой. Волков-старший готовил бумаги на доклад без единой помарки…

— А с Райхертом вообще беда приключилась, — продолжил штабс-капитан.

— Сбили? — выпалил Аким. Настроение и так скверное, а тут еще беда приключилась.

— Подбили, — вздохнул штабс-капитан. — С наблюдательного пункта доложили: Райхерта подбили на немецкой территории. Он перетянул через линию вражеских окопов. Но до наших недотянул. Спланировал на нейтралку. Сел на проволочные заграждения перед нашими окопами. Артиллеристы не растерялись, поставили заградительный огонь. Под огневой завесой пластуны вытащили нашего бедолагу. Райхерт цел, только сильно заикаться начал, ничего внятно объяснить по телефону не смог. Я только понял, что при посадке шасси сломались, — было видно, что штабс-капитан за многословием пытается скрыть волнение. — На наблюдательном пункте у пехотинцев, похоже, поэт сидит. Вы только представьте, батенька, как он доложил. Аэроплан, словно подбитая птица, опустив крылья, повис на проволоке. Какова метафора?

Прапорщик пожал равнодушно плечами. Что тут сказать. Никакие образные сравнения не волновали. Главное — Райхерт цел, а самолет? Да хрен с ним, с самолетом. Заберем «Спад» у Волкова, все равно не летает.

— Из штаба армии пообещали, что истребители Четвертого авиаотряда будут патрулировать в нашей зоне ответственности. Небо наши от чужих прикроют. Держись повыше, и все будет нормально. Зенитки не достанут. Кстати, вы знаете немецкий? — огорошил прапорщика Буслаев.

— Немного латынь, — осторожно ответил Аким. Начштаба умел ставить людей в тупик неожиданными вопросами. — Мы что, пленного взяли? Если он латынь знает, то смогу спросить, кто правил Римом. Учил в гимназии. Твердая четверка, — в голосе прапорщика прорезались горделивые нотки. — Поверьте, с моим учителем это немало. Еще тот зануда был.

— Верю, но это не совсем то, — начштаба потер подбородок. — Есть одна задумка. До или после, неважно, бомбометания, хорошо бы сбросить вымпел. Пусть германцы знают, кто у них в тылу шурует.

Поплавкова осенило:

— Сейчас дежурит по отряду прапорщик Денисов. Когда мы отмечали тезоименитство его высочества, — Аким замялся. Тогда Денисов смешал разведенный спирт с клубничным вареньем, объявив красную жидкость с плавающими в ней раздавленными ягодами коктейлем «Шасси в воздух». — У нас еще патефон сломался. Так вот, он пел Лили Марлен на немецком. Наверное, знает.

— Предположим, патефон не сломался, а его разбил поручик Гаравский, когда собрался с ним ехать в полковой лазарет к медичкам, — поправил его штабс-капитан. Он не любил неточностей и предпочитал называть вещи своими именами. — Помню. Я тогда на следующий день запретил полеты, чтобы вы в воздухе лбами не столкнулись. Слышал вашу песню. Душевно поете. Значит, говоришь, Денисов. Голос хороший, а вот слуха нет. Хороший летчик. Выше всех похвал. Вот только форму носить не умеет. — Без всякого перехода начштаба громко рявкнул: — Дежурный, ко мне!

Глотка у начштаба была луженая. Настоящий командирский голос. В полуоткрытую дверь просунулась голова дежурного:

— Вызывали, господин штабс-капитан? У меня на проводе корректировщики.

Прапорщик Денисов был верен себе. Портупея скособочена, пряжка где-то на боку. Шлейка, пропущенная под погоном на правом плече, перекручена.

— Подождут, — отмахнулся начштаба. — Зайдите, батенька. Говорят, вы немецкий знаете? Песни на нем поете. Самородок вы наш.

Дежурный по штабу улыбнулся.

— Есть такое дело. Немного, — он незаметно показал Акиму кулак.

— Не надо скромничать, — серьезно сказал Буслаев, — и знаки нехорошие показывать товарищу по оружию тоже не надо. Так что с немецким?

— Учил в университете.

— Долго?

— Отчислили со второго курса, в самом конце второго семестра.

— То, что надо, — начштаба радостно потер руки. Было непонятно: он радуется, что того отчислили или что он знает немецкий. — Просто чудно! — Не надо смущаться, как красна девица. В авиации грамотные люди до зарезу нужны, — Буслаев показал, как нужны, проведя ребром ладони по горлу. — Садитесь, батенька, на мое место. — Он встал из-за стола. Подошел к поручику и поправил портупею.

Перед молодым человеком на столешницу лег вымпел — треугольный кусок белой ткани со свинцовым грузом на конце.

— Надо написать какую-нибудь гадость про Вильгельма. Да позабористее, чтобы проняло и надолго запомнилось. Сможете, голубчик?

— Это судьба… — поручик облизнул вмиг пересохшие губы. — Меня со студенческой скамьи вышибли за то, что написал ругательство на доске в лекционной аудитории на перемене. Я не успел закончить фразу, что это Васька из второй группы, э-э… скотина эдакая. Профессор не поверил. Решил, что это про него. За это меня и отчислили. Давно мечтал повторить.

— Судьба, — эхом повторил Аким.

— Что хоть написали, лингвист вы наш? — неподдельно заинтересовался начштаба. — Переведите.

— Простите, не могу. Язык не поворачивается сказать вслух, — Денисов густо покраснел. — Могу написать.

— Тогда пишите, — штабс-капитан сунул летчику в руку синий химический карандаш.

Недоучившийся студент начал старательно выводить буквы на белом полотне. От усердия даже язык высунул. Фуражку сдвинул на затылок, чтобы не сползала на глаза. Он старательно выводил острые буквы готического шрифта. Слова складывались в длинные предложения. Похоже, Денисов поскромничал про ругательство, адресованное неизвестному Васе. Текст послания не уместился на одной стороне вымпела. Военлет расписался. Буквы становились меньше, текст изощреннее. О его содержании можно было лишь догадываться. Если уж профессора, закаленного постоянным общением со студентами, проняло, то уж немцам точно мало не покажется.