Андрей Быстров - Эффект проникновения Страница 18

Решено было так. Личная охрана членов Президиума находилась в Кремле, недалеко от кабинета, где собирались члены Президиума. Арестовать личную охрану самого Берия поручили Серову. А мне нужно было арестовать Берия.

Маленков сказал, как это будет сделано. Заседание Совета Министров будет отменено, министры отпущены по домам. Вместо этого он откроет заседание Президиума.

Я вместе с Москаленко, Неделиным, Батицким и адъютантом Москаленко должен сидеть в отдельной комнате и ждать, пока раздадутся два звонка из зала заседаний в эту комнату.

Меня предупредили, что Берия физически сильный, знает приемы джиу-джитсу.

– Ничего, справлюсь, нам силы тоже не занимать…

… Идем в зал. Берия сидит за столом в центре. Мои генералы обходят стол, как бы намереваясь сесть у стены. Я подхожу к Берия сзади, командую:

– Встать! Вы арестованы.

Не успел Берия встать, как я заломил ему руки…»

Цитировать дальше бессмысленно, потому что содержание этого и подобных текстов не имеет ничего общего с истиной. Кажется, сочинители даже не слишком заботились о правдоподобии. Иначе как объяснить возникновение нелепо-мелодраматической сцены рукопашной схватки Жукова и Берия в духе боевиков с Ван Даммом? Не было этого, как не было и самого ареста, и последующего закрытого суда, и расстрела 23 декабря 1953 года.

На самом деле все произошло проще и страшнее.

26 июня 1953 года, вскоре после совещания на «четвертой даче», к особняку Берия на Малой Никитской подъехали два бронетранспортера. Машины беспрепятственно проникли во двор, ибо охрана (черт знает почему, как писал Булгаков в «Мастере и Маргарите») отсутствовала. Из бронетранспортеров оперативно выгрузилась спецгруппа – пятнадцать превосходно обученных убийц, персональная гвардия Тагилова. Никакого сопротивления, разумеется, Берия оказать не мог и не оказал. Убийцам даже не понадобилось входить в дом – Лаврентия Павловича, работавшего в кабинете, застрелили через окно. Труп вынесли на носилках, покрытых брезентом…

Личность Лаврентия Берия оценивают по-разному. Кто-то считает его кровавым монстром, другие утверждают, что он был тайным оппозиционером, готовившим демонтаж сталинского режима. Одно несомненно: это был человек сильный, умный и решительный. В ситуации, создавшейся после смерти Сталина, он один имел возможность противостоять Тагилову и компании. С какой целью и с каких позиций противостоять – вопрос другой, но лишь устранив Берия, Тагилов почувствовал себя в безопасности. На Хрущева, Маленкова и прочих он мог внимания не обращать.

Было бы неверным считать, что подлинная история убийства Лаврентия Берия так уж оставалась тайной за семью печатями для всех. Об истине, например, догадывались помощник Берия по атомному проекту Борис Ванников и сын Лаврентия Павловича Серго. В течение многих лет Серго Берия пытался найти людей, непосредственно участвовавших в убийстве его отца, но не нашел никого.

Поиски и не могли увенчаться успехом – но не потому, что все эти люди умерли.

15

Казино почему-то называлось «Алькатраз». Может быть, его новорусские владельцы не знали, что Алькатраз не райские кущи, а одна из самых мрачных тюрем всех времен и народов… Или наоборот, отлично знали, и в названии казино проявилось их своеобразное чувство юмора.

Владимир Сергеевич Зорин стоял у стола рулетки, в безукоризненном темном костюме, с галстуком-бабочкой, самоуверенный и несколько надменный. У него не было желания играть, тем не менее он пару раз поставил пятидолларовые фишки на черное и выиграл. В роскошном зале (отделка – золото на красном, и по традиции всех казино мира ни окон, ни часов) оставалось не так много посетителей, и только что освободился столик для блек-джека. Зорин подсел к нему, очаровательная девушка сдала две карты. Владимир Сергеевич поднял два пальца буквой «V».

– Сплит, – сказал он. – Я загадал: если будет сплит, это к удаче…

Девушка стандартно улыбнулась. Нечто похожее ей приходилось выслушивать нередко. Карты снова порхнули к Зорину.

– Соррендо, – разочарованно произнес он. – На этот раз нет смысла продолжать.

– Проиграли, Владимир Сергеевич? – осведомился низкий мужской голос из-за его спины. Зорин обернулся.

– Приветствую вас, Евгений Дмитриевич. – Он встал из-за стола. – Я просто развлекался. Недолюбливаю азартные игры. Случайность не моя стихия.

– Тогда вам больше подошли бы шахматы, – заметил Булавин, пожимая протянутую руку. – Помните, что говорил Сервантес? Жизнь – это шахматная партия, после которой пешки и короли одинаково укладываются в ящик…

Они неторопливо направились в сторону бара.

– И шахматы не люблю, – проговорил Зорин лениво. – Да и что это за сравнение жизни с шахматной партией? На шахматной доске все на виду, все понятно. Вот белые, вот черные. Надо только избрать более эффективную стратегию, чем противник, и быть внимательнее его, и вы обязательно выиграете. Разве это похоже на жизнь?

– А вам какое сравнение по душе? – спросил Булавин, устраиваясь на табурете у барной стойки. – Преферанс… Что будете пить?

– Что-нибудь безалкогольное… Апельсиновый сок.

– Сок, отлично… А я позволю себе пятьдесят коньяку, хоть и за рулем… Так вот, преферанс, дорогой Евгений Дмитриевич. Это будет вернее. Представьте себе, у вас на руках пять взяток – ну, слабенькая шестерная при удачном раскладе. Партнеры пасуют, что делать? Можно, конечно, уйти в распасовку, она вам ничем особенным не грозит. Но боже, как хочется играть! Прикуп лежит рубашками вверх, но вы чувствуете, что там два туза, да и обязаны они там быть, не могут не быть… Наверняка два туза. Вы берете прикуп на игру, а там одна мелочь. И делать нечего, приходится играть с тем, что пришло, изворачиваться и надеяться на маловероятную фатальную ошибку партнеров… Вот жизнь, Евгений Дмитриевич. Знание правил – да, стратегия – да, расчет – да. Но всегда есть еще и прикуп, который не виден.

– Вы романтик, Владимир Сергеевич, – заявил Булавин, не без интереса слушавший Зорина.

– Разве? Никогда не считал себя таковым. Хотя, возможно, вы и правы, отчасти. Союзы, подобные нашему, немыслимы без романтической составляющей.

Зорин рассмеялся так заразительно, что мало расположенный к открытым проявлениям эмоций Булавин присоединился к нему.

Посмотрев на большие наручные часы в простои стальном корпусе, Зорин сказал:

– Если мы хотим успеть заехать к вам и кое-что обсудить, нужно торопиться…

– Едем, – согласился Булавин.

Они отправились на двух машинах. «Фольксваген» Зорина ничем не выделялся на фоне заполонивших Москву иностранных автомобилей, но машина Булавина – «Пежо-605» – была значительно дороже и приметнее. Зорин не одобрял такого фанфаронства – впрочем, Булавин не всегда раскатывал на «пежо». Для определенных обстоятельств у него имелась «девяносто девятая» и даже старенькие «Жигули» шестой модели, на которые он пересаживался, когда требовалось подчеркнуть скромность и непритязательность.

Подъездную дорогу к особняку Булавина ярко освещали фонари, но декорированные цветными витражами двери оставались погруженными в полумрак. В холле у лестницы на второй этаж хозяина и гостя встретила Варвара Никитична – не то домработница, не то экономка, эксцентричная неопрятная старуха, единственный человек в мире, кому Булавин доверял безоговорочно. Евгений Дмитриевич перебросился с ней привычными грубоватыми шутками, велел подать чай наверх в кабинет. На лестнице Булавина и Зорина сопровождал великолепный мраморный дог по кличке Полковник (обычно сокращаемой до Полкана), но в святая святых он допущен не был.

Кабинет Евгения Дмитриевича Булавина представлял собой поистине примечательное зрелище. Всегда, в том числе и днем, здесь царила таинственная полутьма – тяжелые шторы никогда не открывались. На стенах разместились коллекции атрибутов африканских магических культов – все подлинное (по крайней мере, так утверждали посредники, добывавшие эти редкости для Булавина). Невдалеке от камина покоился на бронзовом треножнике массивный хрустальный шар. Благодаря изобретательно спрятанным подсветкам его сердцевина будто постоянно излучала некое загадочно-туманное сияние, лишенный опоры взгляд терялся и скользил в никуда. Канделябры черного дерева с изумительной резьбой возвышались справа и слева от необъятного письменного стола. Словом, кабинет напоминал обиталище средневекового философа, алхимика или мистика (кому что больше по душе). Единственной вещью, возвращавшей посетителя в конец двадцатого века, была здесь профессиональная двухкассетная видеосистема «Сони», но она располагалась за складчатым занавесом, отодвигаемым нажатием кнопки. Разумеется, никаких компьютеров на столе. Таковые у Евгения Дмитриевича имелись, но они стояли в другом кабинете, в противоположном крыле дома. Там Булавин часто работал и принимал посетителей, которых по разным причинам не мог или не хотел привести сюда, в сердце своего жилища. Но к Зорину это не относилось. Зорин имел право видеть все.