Владимир Михайлов - Медные трубы Ардига Страница 18

– Ра, – сказала она. – Эта парочка ушла и вряд ли вернется.

– Надеюсь, что нет, – согласился я.

– Пусть отойдут подальше. Мы ведь не знаем, по прямой ли, зигзагом или еще как-нибудь они ходят. Обождем здесь, тут наверняка мы не наткнемся на них, а они – на нас.

– Гм… – изрек я задумчиво.

– И потом… тут такое хорошее местечко – уютное, даже, пожалуй, располагающее…

– К чему?

– К тому, – сказала она. – Думаешь, он случайно тут к ней полез?

«Временами, – подумал я, – Люча выражается слишком уж, так сказать, неделикатно. Полез! Могла бы сформулировать и помягче».

– И пахнет как сильно! – добавила она.

Я и сам почувствовал, каким сильным был здесь все тот же ардигский аромат, определенно каким-то образом влиявший на физиологию, если не на психику. И подумал: как бы ни выражалась моя милая, но, по сути, придумала хорошо. В конце концов, мы прилетели отдыхать и, станут нас искать или нет, собирались предаться именно этому занятию, если, конечно, ничто не помешает.

Впрочем, я был сейчас почти уверен, что беспокоить нас не станут. У наших возможных преследователей существовало, как я успел понять, какое-то ограничение во времени. Может быть, им надо было возвращаться на производство, становиться ко всяким станкам и машинам – хотя, скорее, садиться к ним, сейчас уже давно никто не правит вахту на ногах. Прогресс. Так или иначе, у них времени было в обрез, а у нас – хоть завались.

Так, во всяком случае, считал я в те минуты.

4

– Похоже, этот мальчик все-таки был прав, – пробормотала Лючана в полудреме. – Я его понимаю. Давно уже я так себя не чувствовала…

Так прекрасно – вот что она имела в виду. И была права. Вообще, если подумать, за достаточно долгие годы нашего брака таких дней, даже если не полагаться на естественную память, а порыться в летописи, что исправно вели наши мики, найдется в лучшем случае десятка полтора, и они разбросаны по разным годам и месяцам, умещаясь в коротеньких промежутках между окончанием одной операции и началом следующей. Иными словами, из полагающегося вроде бы медового месяца мы не использовали и половины – и вот сейчас возникла возможность разом наверстать все упущенное. Во всяком случае, последний час, проведенный на полянке среди кустарника, на пятачке любви, как уже успела окрестить это местечко Люча, сулил именно такое развитие событий.

Мы лежали обнявшись, отдыхая, наслаждаясь послевкусием любви, теплой тенью от кустов, принимавших на себя удары прямых солнечных лучей, отсутствием кусачих насекомых, некусачих тоже и вообще всего, что могло бы помешать полному и давно желанному расслаблению. Радовавший нас аромат, которым был пропитан воздух, казалось, все усиливался, и я подумал, что вот так можно провести и целый месяц – и этого не покажется слишком много, а смысл жизни заключается именно в таком, отключенном от всего мира времяпрепровождении, когда это самое время даже не замечаешь, оно перестает существовать. Никакие заботы повседневности не отвлекают от простых и глубоких мыслей, которые ощущаешь, хотя и вряд ли можешь выразить словами; не мысли скорее и не просто чувства, а какое-то ощущение, которому нет имени – люди еще не сумели назвать его, а значит – овладеть им, и оно приходит лишь тогда, когда само захочет – как вот сейчас, например…

Словом, такая благодать была вокруг, что даже та частица моего «я», которой полагалось постоянно бдеть, чтобы при малейшем подозрении подать сигнал тревоги, даже эта частица задремала во мне, хотя мое состояние не было медиативным, а только при медитации можно позволить себе такую незащищенность, потому что тогда тебя охраняют другие, куда более могущественные. Но сейчас все вокруг так и источало волны мира и надежности, и я вслед за Лючей забылся в редком и чудесном ощущении счастья.

Забытье было невероятно сладким, какое возникает, наверное, лишь у детей, еще не научившихся разграничивать себя от остального мира, и мы были сейчас как дети, к тому же нас еще и стали покачивать (почудилось мне), медленно, плавно, усыпляя, как если бы мы оказались вдруг в колыбели. И это сопровождалось песней, колыбельной песней без слов, но с очень выразительной, ласковой мелодией. В таком состоянии наши тонкие тела могут покинуть плоть и пуститься в мгновенный облет Вселенной, наслаждаясь чувством полной свободы и единения со всем высоким, чем наполнен обычно не воспринимаемый нами мир…

…Комаров здесь, как уже сказано, не было, но что-то начало вдруг противно зудеть, колоть и помешало совершенно раствориться в качающемся мире. Лень было пошевелить рукой, чтобы отогнать это «что-то», к тому же руки мои обнимали Лючану и им очень не хотелось делать что-нибудь другое. Я все-таки заставил одну оторваться от теплого и родного тела жены и изобразить пару вялых движений в воздухе. Зудеть, однако, не перестало; напротив, звук вместе с неприятным ощущением усилился, во мне возникла клеточка досады и тут же стала стремительно делиться, разрастаясь, заставляя вспомнить, что кроме нас двоих в мире существовало еще множество всяческих явлений…

Понимание возникло как взрыв, как падение в холодную воду, заставило рывком сесть и включить все свои рефлексы на полную мощность, чтобы понять: это неведомое существовало и в мире грубых физических тел и явлений.

Нас и в самом деле колыхало. Все то, что нас окружало и на чем мы лежали, а именно – толстый слой примятой еще до нас высокой травы. Медленными, широкими качками, все усиливающимися, так что почувствовалось даже легкое головокружение. И песня была, только теперь я не назвал бы ее колыбельной. То был боевой клич природы, самого Океана, голос ветра, низкий, но все повышающийся. Воздух над полянкой не пребывал более в истомной неподвижности, но засуетился, бросаясь из стороны в сторону, отражаясь от стены кустарника, теперь уже не уверенно-неподвижной, но объятой крупной дрожью, которая вряд ли идет на пользу этим хрупким растениям. И в самом деле: вот уже начали падать ветки, или то, что было похоже на ветки, и, значит…

Землетрясение?! Вот уж везет, как утопленникам…

– Ра! – донеслось снизу удивленно-озабоченное. – Тут вода! Мне мокро!

– Вставай! – и я протянул руку, чтобы помочь Лючане побыстрее принять вертикальное положение. Расставил ноги пошире, чтобы устоять: почва теперь ходила под ногами, словно палуба небольшого корабля при очень свежем ветре. Песня все более походила на вой. А вода, которой испугалась Лючана, уже покрыла всю полянку, и теперь мы уже стояли в ней по щиколотку.

– Бегом к лагерю!

Это пришлось прокричать ей в самое ухо, нормальный голос не был бы услышан: ветер выл теперь, как расположенная по соседству батарея сирен, стремящаяся своим воем подавить психику противника, его волю к сопротивлению.

– Держись за меня! – Я протянул ей руку, и Лючана крепко сжала мою ладонь. – Смотри под ноги!

Это было легче сказать, чем сделать, потому что небо с необычайной скоростью затягивали мрачнейшие тучи и с каждым мгновением наползающая темнота становилась все гуще. Ветер, как я понял, шел с оста и нес холодный воздух, я ощутил кожей прохладу. Но это сейчас казалось лишь мелкой неприятностью. Низко летевшие тучи обещали дождь, но и это не очень пугало – во всяком случае, пока он не начался. Все это были мелочи жизни.

Главное же мы увидели слишком поздно – тогда, когда оно уже нависло над нами и никакой возможности укрыться от него больше не оставалось. Да, собственно, ее, этой возможности, не было и раньше.

То, что нависло над нами, было волной. Однако слово это не дает никакого представления о том, что мы увидели, подобно тому, как характеристика «четвероногое млекопитающее» равно применима и к мыши, и к слону и никакой конкретной картины в воображении не вызывает. «Цунами» было бы значительно ближе к увиденному нами, но и это слово в тот миг показалось бы мне слишком мелким – если бы, конечно, я тогда был способен мыслить словами.

Думать, однако, было некогда ни о происхождении этой угрозы и вообще ни о чем, кроме одного: спастись! Но как?

Эта неимоверная вода – летящее море, так, может быть, следовало его именовать – гнала перед собой малую воду, не она сама, конечно, но вызванный ею ветер, масса воздуха, которую волна толкала, вытесняя из нужного ей пространства. И хотя волна фактически (это я понял только потом) была вовсе не так близко, как показалось из-за ее гигантской высоты, но эта предшествующая ей малая вода поднималась все выше и выше; таким вот странным образом удовлетворялось наше желание искупаться. Купание оказалось, так сказать, с доставкой на дом.

И еще я успел на мгновение вспомнить о потопе из Писания. Да, вот это больше всего подходит. Но от этого нам не легче.

Еще хуже оказалось то, что заросли кустарника, еще недавно казавшиеся чуть ли не высыхающими под жарким солнцем, с появлением воды стали прямо на глазах наливаться массой и больше не падали под все нарастающим ветром, но, наоборот, как бы встряхивались и шире и свободнее расправляли свои ветки, а стволы квази-деревьев, только что казавшиеся безнадежно высохшими, точно так же оживали и вовсе не собирались ломаться, падать, выдираться с корнями; наоборот, создавалось впечатление, что они только этой погодки и ждали. И это, как почудилось мне, давало какую-то надежду уцелеть: раз лес собирается выстоять, то, может быть, и нас укроет от удара все приближающегося, вставшего на дыбы океана? Если мы окажемся с ним лицом к лицу, вряд ли нам удастся действовать по своей воле. Он если не расплющит нас о стволы или о грунт (если деревья смогут хоть как-то смягчить удар), то, во всяком случае, понесет нас неизвестно куда. Единственным нашим укрытием мог оказаться корабль – и до него нужно было добраться во что бы то ни стало.