Мировая жила (СИ) - Дмитрий Парсиев Страница 18

- Так, и что теперь?

- Что-что… либо на девятый километр, либо в клубе до утра…

- Не понял. Что за километр такой?

- Ты совсем что ли? – вдруг обиженно вскинулась Мана.

- Ты забыла, да? – мягко сказал Аким, - Я же из деревни.

- Ах да, извини, - она шумно вздохнула, попыталась успокоиться, - На девятом километре городская станция заправки.

- И что там заправляют?

- Все заправляют. Ходульки, думаешь, на чем ходят? Все приборы эти нифрильные, думаешь, на чем работают?

- Понятия не имею.

- Эх, Акима, деревня – ты деревня и есть. На кой черт ты сюда в город приперся? Рекламы насмотрелся?.. хотя, я в общем-то тоже.

Они некоторое время молчали. Потом Мана вдруг приблизила свое заплаканное лицо вплотную к Акиминому, уткнулась своим лбом в его лоб, заговорила с жаром:

- Слушай, как кончится твоя трехмесячная халява, бери руки в ноги и вали из города обратно в свою деревню. Понял? А еще лучше вали прямо сейчас, пока не засосало тебя здесь. Понял?

- Понял, - серьезно ответил Аким, - Только извини, уже засосало. Глаза твои зеленые. В самый омут затянули

- Дурак! – Мана отстранилась от Акима, и он подумал было, что она обиделась, но она продолжила говорить уже не глядя на него, уставилась куда-то в угол, - После суток на девятом километре в лучшем случае попадешь на месяц в санаторий.

- А в худшем?

- В могилу-у, - Мана едва держалась, чтоб не зареветь, - Ты учти, это все вранье, что в санатории люди полностью восстанавливаются. Один раз скорее всего выкарабкаешься. Повторно из санатория возвращается каждый второй. Третий раз в санаторий ехать бесполезно. Понял?

- Понял, - Аким припомнил разговор в поезде с умирающим парнем, что отказался оставаться на третий раз в санатории. Видать, тот парень отдавал себе отчет, что шансов выжить у него никаких.

Они лежали так неподвижно минуту, потом вторую… Что-то вещала с экрана «имперка», но они оба совершенно не отражали этого вещания. Мана глядела в потолок остановившимся взглядом. А Аким вдруг ощутил чудовищную неловкость. Подумал, что ей сейчас совершенно не до него.

- Слушай, - заговорил он осторожно, - Если хочешь… если тебе не до меня сейчас, могу уйти.

Мана повернула к нему голову.

- Ты сказал, что я тебе нравлюсь…

- Я готов это повторить.

- Не надо повторять, - она улыбнулась, и улыбка эта вышла грустной, - Сделай так, чтобы я забыла про эту клятую лотерею, про этот клятый город, про этот клятый мир… Ты меня понимаешь?

Аким все понял. Привлек ее к себе, обнял, прижал, протопил своим внутренним теплом так, что она стала податливой и мягкой как восковая свеча, растаяла в его объятиях… Через полчаса Мана распласталась в сладком сне, раскидав по подушке рыжие волосы. Аким лежал на самом краешке узкого матраса, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить, не вспугнуть эту притихшую «зверушку».

Он перевел взгляд на экран, продолжавший играть цветной картинкой и вещать голосами. Довольно рассеянно просмотрел рекламу Нифромеда, из которой ничегошеньки не понял. Потом приятный голос оповестил о начале широко любимой передачи с участием «всеми любимой Дары».

С первого же мига появления на экране этой Дары Аким согласился с эпитетом «всеми любимая». Действительно, потрясающе красивая женщина. В сравнении с этой безупречной отточенностью всех черт отступала даже чистая девичья красота Маны, ощущаясь какой-то… простоватой что ли. Одним словом, поначалу Аким просто пялился на эту Дару, а когда осознал это, слегка устыдился, украдкой и с нежностью посмотрел на спящую Ману и только после начал вникать в предмет самой передачи.

Это было что-то вроде новостной и одновременно с этим развлекательной программы о городе. В студии, где велась съемка были рассажены несколько сотен восторженных зрителей, выигравших посещение программы в лотерею. Все они глазели на Дару влюбленными глазами, с открытыми ртами ловя каждое произнесенное слово.

- О-о, сколько здесь сегодня собралось счастливчиков… - оглядывая студию скучающим взглядом, Дара даже не пыталась скрыть, что удивление ее – деланное, что на собравшихся в студии людей ей по большому счету плевать, но, похоже, именно поэтому зрительный зал в студии восторженно заголосил и захлопал. Явственное пренебрежение Дары к собравшимся только усиливало у этих самых собравшихся самоощущение собственной удачливости, что повезло им, ничтожным, оказаться в одном помещении с несравненной Дарой, с безумно любимой Дарой…

- Сегодня мы как всегда будем говорить о том, что всех нас волнует… - вдруг Дара неуловимо изменила выражение лица, она вроде и не прятала, что лицедейство ее показное, но при этом в совершенстве изобразила задумчивость, - А, кстати… - она выдержала паузу по длительности близкую к театральной, - А что нас всех волнует? Может быть кто-то из «счастливчиков» мне подскажет?

- Настоев!.. Зрелищ!.. Больше розыгрышей в лотереи!.. - радостно закричали из студийного зала, а кто-то, перекрывая общий шум, громко надсадно проорал, - Дара! Я хочу тебя!

- Ого! – Дара изобразила удивление, выискивая взглядом этого «крикуна», а зрители разразились дружным смехом, - Надеюсь, ты не кинешься на меня прямо сейчас, дашь мне довести программу?

Весь зал с веселым предвкушением обернулся к человеку, что так откровенно выкрикнул свое сокровенное желание и тут же этого человека узнал. Им оказался постоянный соведущий программы: «наш неугомонный Карди», он же «жизнерадостный толстяк», он же «эксперт-социолог».

- Это опять ты, Карди? – Дара изобразила разочарование, а Аким подумал, что эта Дара – настоящий мастер, может изобразить на лице, что угодно, - А я надеялась, мне сегодня дадут в соведущие кого-то другого… И что это за крик естества: «Дара, я хочу тебя»?.. Можно подумать, ты сообщил какую-то новость…

Зал взвыл от хохота. Аким ни лешего не понимал, догадывался только, что эта пикировка между Дарой и толстяком Карди началась не сегодня и имеет свою в глубь уходящую историю. Карди уже подскочил со зрительского места и семенил толстенькими ляжками. Поднявшись на сцену, он шутовски раскланялся, сорвав бурный аплодисмент. Лучась от радости Карди полез было обниматься с Дарой, но она его оттолкнула, на этот раз она изобразила брезгливость. Отточено так изобразила, будто набирала мастерство бесконечными упражнениями.

- Ой, Карди! Что за вид? Я в ужасе… Признайся, твой галстук жевали собаки? И… о-о-о… твой пиджак! Ты одолжил его полотеру, чтобы вымыть пол?

Карди