Алексей Филиппенков - Воронка Страница 19

Франсуа еще чуть постоял, оскалив зубы от боли, после чего упал сначала на колени, потом на спину, поджав ноги и головой ударившись о землю. Каким бы грубым и циничным он ни был, но сущность человека всегда проявляется, когда он умирает. Его губы дрожали, а зубы стучали друг об друга. В этот момент с ним были Вивьен и Жаклин, он отправлялся к ним. Но с ним был еще и Вернер, который все-таки, находясь в страхе, лег на землю и медленно подполз к раненому другу.

— В-вернер, — чуть слышно простонал Франсуа, взяв немца за руку.

— Месье, Вы держитесь, молчите, и набирайтесь сил. Скоро они отступят, а мы останемся тут, притворившись мертвыми, и доползем до воронки.

— Лё… кие, — захлебываясь в крови, проговорил Франсуа.

— Что, месье, что у Вас?

— Л-л-лёгкие, Вернер, это к-конец. Ты, главное, береги себя, ты еще молод, и у тебя вся жизнь впереди. Не забывай наших бесед.

— Конечно, месье, я никогда не забуду, — отвечал Вернер.

— Вернер, запомни, нет ближе союзника, чем враг.

— Боже, месье, у Вас кровь изо рта, молчите, ничего не говорите.

— Мама, мама, мама… — уже легким шепотом проговаривал Франсуа, уходя куда-то в далекий край, откуда за миллионы лет еще никто не вернулся. Никто и никогда.

Последними его словами были имена его жены и дочери. После того как Франсуа умер, французская пехота стала отступать под гнетом немцев, и Вернер, собрав все силы, схватил винтовку и с криком побежал вперед, в атаку, держа в мыслях человека, который мог убить его в этой толпе, но стал для него самым близким.

Французы отступали к Биашу, и немецкая пехота, догоняя их, вклинилась во французские позиции. Французы уже были морально сломлены, и упорство немцев надломило их окончательно и бесповоротно. Французский батальон стал отступать, в панике бросая все свое оружие, они спасали только свои жизни — единственное, что у них осталось на этом свете. Отступавшие убегали по траншеям в крайний окоп, а из него — в дальнюю линию обороны, которая находилась в низине перед опорным пунктом. Вернер вбежал в Биаш одним из последних, и его переполнял адреналин, словно хотелось еще и еще. Городок предстал перед наступавшими разоренными руинами. Стены домов были единственным, что уцелело. Как таковой, обороны города не было. Позиции в городе защищал только один арьергард, прикрывавший отступление своих солдат. Но и прикрывающие тоже вскоре пустились в бегство.

Немецкая пехота заняла круговую оборону в ожидании контратаки. Выстрелы уже слышались не так часто, и можно было различить стрельбу отдельных солдат. Были слышны лишь стоны, всхлипывания и захлебывания в крови. Солдаты стали оглядываться, ожидая дальнейших приказаний, но майора Райнера нигде не было. Командование на себя взял его заместитель — капитан. Он приказал перенести французские пулеметы на обратную сторону городка, опасаясь, что французы предпримут попытки вернуть Биаш и занять окопы, окружающие городок. Неожиданно майора под руки привели на центральную улочку города, куда сносили большинство раненых. В одном из подвалов оборудовали госпиталь, и там было вполне безопасно для майора. Он получил легкое ранение в ногу и во время атаки остался лежать на нейтральной территории перед городком, но после того как его принесли, он организовал оборону, обеспечил связь с дивизией. Опорный пункт Биаш был взят. Но потери Райнера составляли больше половины, а оставшаяся часть была измотана окончательно. Произойди французская контратака, то она смела бы несколько десятков солдат майора обратно на их позиции. Райнер еще будет проигрывать, но это будет в будущем, а сейчас он победил, это была его маленькая, хотя и Пиррова, победа. Оставшаяся горстка героев — кто они? Те, кто останутся в живых, разбредутся через несколько лет по своим домам, а их имена никто и не вспомнит.

Трупы убитых французов растаскивались в наиболее глубокие воронки и закапывались слоем земли, перемешанной с камнями, кровью и тем, что лежало на поверхности. Тела немцев были отосланы в тыл для захоронения. Город был настолько маленьким, что с одного конца на другой можно было дойти за каких-то пять-десять минут, и Вернера удивило, что за две параллельные улицы сегодня полегло столько народу. В город вбежал уже батальон прикрытия, и безопасность опорному пункту была обеспечена. Рядовой Гольц шел улочками разбитого города, которые вывели его на когда-то красивую площадь. От неё осталось лишь только «мертвое поле», через которое змейкой вились траншеи, местами покрытые досками. Площадь украшала некогда красивая церковь, разрушенные купол и стены которой выдавали лишь частички её былой красоты. Вернер увидел деревянный ящик из-под снарядов и, словно мешок с картошкой, рухнул на него без сил.

Все его мечты испарились, и он все-таки стал тем, кем когда-то себя представлял, — он стал героем, но этим героизмом он не гордился и его не приветствовал. Реальный же героизм вызывал у него слезы и боязнь, тошноту и слабость. Он наконец-то увидел реальность, и она была суровой, кровавой. Он увидел изнанку жизни, через которую прошел, и когда-то он сможет сказать с гордостью: «Я был на Сомме». Глаза этого стеснительного мальчишки по-прежнему выдавали детский максимализм и наивность. Его брови, как всегда, были чуть приподняты вверх, словно он нашкодил и признает это. Он был одним из немногих, кто не потерял человеческого облика, в ком еще жили душа и сострадание. Он не стал тем отважным героем, изменившим ход войны, не убил много врагов и не спас страну. Он увидел настоящую войну, которая окутала его своими лапами, только высвободится из этих лап будет почти невозможно уже никогда. Он — маленький Вернер, от которого ничего в этом мире не зависит. Кем бы он ни был в своих мечтах, но здесь он обычный человек. Какие бы образы он себе ни придумывал и кем бы себя ни представлял, он всегда будет знать, что есть госпожа реальность, и в любой момент она может прийти и показать ему, кто он на самом деле такой. Можно рассуждать о своем величии где-то далеко от войны, в тихой и темной комнатке, но реальность всегда следит за тобой. Мир — это не речка, мостик и луга. Мир — словно злая собака, бегущая за тобой всю жизнь, и она укусит тебя именно в тот момент, когда ты меньше всего этого ждешь. Что бы ты ни сделал в своей жизни, какие бы миллионы ты ни заработал, какую должность ни получил, умирать ты всегда будешь так же, как и любой бедняга, не имеющий даже корки хлеба. Заставь идти в атаку на пулемет президентов и королей всех стран, и все они будут умирать так же, как и Руди Байер, как Франсуа Дюфур, и все их требования и права исчезнут в одно мгновенье. Для кого-то война является концом пути, а для других — это уроки, которые, хочешь или нет, но ты выучишь. Вот что понял Вернер здесь, на войне. Он вечно чувствовал себя изгоем общества, думал, что он отсталый и не вписывается в этот мир. Он всегда считал себя хуже Хайнца, думая, что труслив на его фоне. Но мог бы Хайнц просидеть ночь в воронке с врагом и не сломаться? Мог ли Хайнц пойти в атаку, учитывая, что всю жизнь он только и делал, что флиртовал с девушками? каждый знает, что нет, не смог бы. И война была бы для Хайнца концом его пути, как и для многих молодых мальчишек, кто сложил свои головы на этих полях. Их сотни тысяч, и их имена неизвестны, их лица никто не помнит и не знает, но они творили историю. Поле битвы было усеяно сотнями тел, а ведь каждый из них надеялся, что выживет, но их лица навечно застыли в ужасающей гримасе. Вернер увидел дерево, растерзанное снарядами, черное от копоти, но живое. Он, как и всегда, грустно улыбнулся ему. Наклонив тело вперед, он уперся локтями в ноги и смотрел стеклянным взглядом в землю, положа руки на лоб. В любую минуту его могли убить, и он понимал, что в эти редкие мгновения можно поблагодарить кого-то, что он остался жив и пережил самую страшную ночь в своей жизни. Вся площадь словно заснула, отдавая дань уважения павшим на ней. Вокруг было тихо-тихо, лишь только солдаты, проходившие рядом, своими разговорами нарушали минуты тишины посреди войны. В город вбежал третий батальон для поддержки и укрепления позиций. Все что-то кричали, перетаскивали пулеметы, растаскивали различный инвентарь. Здесь, на войне они — сила, хотя и имен друг друга не знают. Здесь он ощутил то, что никогда не мог понять там, в другой жизни. За кафедрой университета ему не давали списать те, с кем он много лет знаком. А здесь незнакомые тебе люди, не знающие твоего имени, готовы были отдать за тебя собственную жизнь, прикрыть и просто помочь, только потому, что это их долг, и война стала для Вернера домом больше, чем родная Йена. Здесь его понимали и любили. Но война уйдет, окопы заплывут землей, он вернется в родной город и будет слушать от студентов, которые и хлопушек не слышали, как надо поступать в критической ситуации. Ему будут тыкать в библиотеках, в магазинах. С ним будут общаться как с ничтожеством. Но все это впереди, а сейчас Вернер Гольц просто сидит, потупив взгляд в землю. Он всегда будет их помнить, хоть и не знает никого, но никогда не забудет, никогда. Он медленно закрыл глаза, и из них потекли слезы, сильно отличающиеся от тех, что были ночью. В этих слезах были свобода и умиротворение. Мимо площади проходил строй солдат, они тянулись медленной колонной куда-то в другой конец городка. В начале площади, на ступеньках жилого дома сидел фельдшер с листом бумаги, быстрыми штрихами он зарисовал Вернера, сидящего в одиночестве на небольшом клочке земли, около каменных стен. Он не стал подходить к нему и просить попозировать для рисунка, а просто нарисовал откровенную сцену, где человек остается один на один с самим собой, и о чем он там себе думает, знает только он сам. Врач рисовал его со всей откровенностью — маленького человека большой войны.