Запертый (СИ) - Михайлов Дем Страница 19

— Ты затеял опасную игру, сурвер! — крикнула та, что была повыше и покоренастей — Ты нанес увечья моей любимой! Я вздрючу тебя, Амос! Я вздрючу тебя, гнида! Бойся!

Дверь захлопнулась.

— Вашу же мать — выдохнул я в сумрак комнаты — Нет ну вашу же мать! Я ведь просто хочу жить мирно! Ни перед кем не прогибаясь! Никого не боясь! Жить как честный правильный сурвер! Как нас и учили! Холи-сука-сурв! Да какого же черта?!

Выговорившись, но не испытав ни малейшего облегчения, я медленно приподнялся, встал и включил свет. Первое что увидел — катящийся по полу знаменитый резиновый мячик. Долбанный попрыгунчик, что способен порадовать детишек, но может и нехило так сотрясти чьи-нибудь мозги… Мне повезло, что мяч ударил в плечо — угоди он в и без того слишком много получивший черепной котелок…

Переведя взгляд чуть дальше, я глянул на стол и мое лицо перекривила настолько сильная гримаса бешенства, что вскрылись разом все заклеенные раны и по лицу потекла кровь.

— А-А-А-А-А! — заорал я, чувствуя, как что-то набухает в затылке — А-А-А-А-А-А-А-А! Су-у-у-у-ки-и-и!

На столе в крошеве битого стекла лежали сбитые с полки механические часы. Мамины. Те самые с эмблемой Россогора, механические, заключенный в кусок ненастоящего хрусталя.

— Убью — выдохнул я, сквозь резко сузившийся черный тоннель глядя на разбитые часы — Убью! Убью за это! Убью!

Ноги подкосились. Я сполз по стене и затих у двери, рядом с сумками. В одной сумке заблеванная одежда терпилы. А другая полна вкуснятины и воспоминаний о красивой девичей груди. Какую сумку ты выберешь, сурвер? Сделай свой выбор… сделай…

С этой мыслью я и отключился, уронив голову на начавшее ныть плечо.

Очнулся я там же. Вот прямо там же. И в той же неудобной позе. Из темного забытья меня вывела боль сразу нескольких видов. Я и подумать не мог, что однажды в моем теле сойдется боль жгучая и постоянная, боль с редкими острыми приступами ошеломляющей силы, тупое нытье в челюсти и колотье в ребрах, что-то ворочающееся и непонятное в руках, ногах и плечах. Прежде чем я сумел разлепить заплывшие глаза и начал что-то соображать, я услышал чьи-то жалобные стоны, глухое ворчание и редкое аханье, удивительно хорошо совпадающее с приходом очередного приступа злобной болевой вспышки. Не знаю сколько времени мне понадобилось чтобы понять — стонал и всхлипывал я сам.

Шевельнулся. Перевалился на наименее сильно болевший бок. От всплеска боли я взвыл в голос, но спустя пару секунд мучения столь же резко утихли, а тело отозвалось тысячи облегченных уколов, а затем и нытьем переполненного мочевого пузыря. В висках пульсировала горячая кровь, но меня хотя бы не тошнило. Более того — я опять чувствовал зверский аппетит. Теперь к нему добавилась еще и жажда.

Я поступил просто. С трудом приподнявшись, подтащил себя к двери, оперся о нее, машинально подняв руку и опустив щеколду. Следом дотянулся до выключателя и следующий десяток секунд провел в очередных муках, платя за свою тупость — вместе с пришедшим ярким светом в голове взорвалась боль уже нового типа.

— За все надо платить — пробормотал я, глядя на осколки разбитых часов на столе — За все надо платить…

Пока я бормотал всякую ерунду, мои руки, действуя почти самостоятельно, вытащил из сумки банку с маринованными огурцами. Скрипнула отвернутая крышка, горлышко припало к вспухшим губам и по рту ударила еще один вид боли — соль попала в незажившие раны. Хрипя, булькая, я осушил литровую банку, выхлебав весь маринад. Запустил обмотанные пластырем грязные пальцы в горлышко, выудил хрусткий огурец и отправил его в рот, вяло заработав челюстями. Но с каждым новым укусом челюсти работали все лучше. Я буквально пищеводом ощутил как соленая волна прокатилась по глотке и пересохшему пищеводу, смывая остатки блевоты, как вздрогнул пустой закисленный желудок, принимая слишком опасную, но такую вкусную еду и воду. Дожрав огурцы, я мысленно извинился перед Галатеей и ее мамой — я вымою! — и выпустил содержимое мочевого пузыря в банку. Ее не хватило, чтобы вместить все. И я не удивился, когда поднял банку и в жидкости почти бурого цвета увидел темные сгустки. Кровь в моче… насколько это плохо, сурвер? Отбиты почки? Вроде как раз там почти ничего не болит…

Скрипнув крышкой, бутылка с водой поддалась моему напору. Хрустнуло три таблетки обезбола на зубах. Я разжевал их в порошок, в липкую массу и только затем залил в рот воды, прополоскал все хорошенько и проглотил, снова ощущая привкус крови. Воду я выпил всю, а затем моя рука сама собой сжалась на банке с куриным паштетом. Ложки у меня не было, но пальцы легко заменили ее, и я не останавливался, пока не выскреб каждый кусочек и не облизал каждый палец.

Да…

Да…

Меня по-прежнему ломало и трясло от боли. И я уже понимал какую большую ошибку сделал, не купив ничего противовоспалительного. Хотя бы пару таблеток. Но я исправлю эту ошибку — чуть позднее…

Попытавшись определить сколько сейчас времени и не преуспев, я осторожно отодвинул от себя стеклянную банку с кровавой мочой и только затем начал медленно подниматься, охая при каждом движении и застывая по полминуты в одной позе, когда спина не хотела разгибаться дальше, а отбитые ноги вообще протестовали против любого движения.

Но я поднялся.

Постоял, покачиваясь и принялся стягивать с себя футболку. Справившись, я бросил все снятое рядом с дверью, открыл сумку с грязной одеждой и вытряхнул содержимое на пол. Сумку с банками я отнес к столу и там, с трудом усевшись, сожрал лепешку, зачерпывая ее кусочками тушенку и делая большие глотки воды. Закончив с этим, я упал на незастеленную кровать и почти мгновенно отрубился. Но я еще помнил, как проорал что-то невнятно-матерное в ответ на стук в дверь. Не знаю стучали ли дальше — я уже спал.

Полночь.

Вот сколько времени было сейчас.

Значит я проспал никак не меньше двенадцати часов — с перерывом на еду и принятие лекарств. Правда выяснил я это не сразу. Сначала пришлось побороться с собой не на шутку. Моя душа снова играла в труса…

Проснувшись во второй раз, я сполз с кровати и понял — тело окаменело. Вообще не хотело двигаться и болело так, будто я ломал его при каждом движении. Поняв, что надо с этим что-то делать и делать срочно, я с трудом оделся в чистое, собрал в сумку грязные шмотки и пустые банки, сгреб немалую часть денежных запасов, шагнул к двери, взялся за щеколду и… отступил.

Мне было страшно открыть не то, что дверь, а даже щеколду чуть сдвинуть. Кто-то войдет и изобьет меня. Только запертая дверь может защитить меня. И надо бы еще и внутренний замок вдобавок закрыть.

«Иди вперед» — попросил я сам себя — «Амос. Открой дверь и иди вперед».

Тело не шевельнулось. Я так и стоял как дешевый уродливый манекен в витрине заброшенного магазина.

«Иди вперед, сурвер!».

Губы попытались слезливо задрожать, но из-за онемения у них ничего не вышло. Зато рывками пошла вниз нижняя челюсть, чтобы набрать запас пространства для начала того самого позорного дрожания. В глазах разом повлажнело. Напряглись ягодицы, а колени мелко и противно начали потрясываться.

— Амос сжал анус — пробормотал я — Амос зажал трусливое очко и трясется у двери…

Тело затряслось, верхние зубы впились в нижнюю губу, силой прикусывая ее. Обжигающая боль заставила вспомнить о лекарствах и заодно вернула мне контроль над телом. Щеколда вышла из паза, я дернул дверь и шагнул вперед так широко, как только мог. Смотрел я не под ноги, а по сторонам.

Полутемный манеж встретил пустотой. Нет никого там, где из сумрака показывались члены гребанного Шестицветика. Постояв у открытой двери и не дождавшись ничьей атаки — а я вроде как ой как многим насолил — я запер дверь, демонстративно пожал единственным нормально слушающимся плечом и побрел отдавать долги.

Там у разбуженной и слегка недовольной Галатеи я узнал сколько сейчас времени, а заодно купил две таблетки противовоспалительного «Анти-Инф-3» и литр питьевой воды. Вернул банки, рассчитался и пошел в еще одно место, где я точно смогу хоть немного облегчить свои мучения.