Проклятие Саана - Александра Лисина Страница 19

Не звезды. Весь мир вдруг сошел с ума, раз откуда-то сверху на нас пролился настоящий ливень из горящих обломков. Наш дом был разрушен. Где-то из-за спины слышались крики тех, кто оказался под завалами. Над садом витал запах гари. Тогда как мама… мама все так же решительно пересекла погибший сад и толкнула рукой узенькую деревянную дверцу, цветы на которой тут же почернели и осыпались вниз мелким пеплом.

А раньше, когда она прикасалась, они, наоборот, распускались…

Что с тобой произошло, мама?

И почему у тебя такое страшное лицо?

— Саан! — неистово воскликнула мать, буквально упав на колени возле пока еще чистого, не тронутого ни грязью, ни огнем алтаря. — Творец наш! Ты всегда был справедлив и честен! Твоею рукой была создана эта земля! Твое благословение когда-то одарило нас немыслимым счастьем! Твоя поддержка давала мне силы пережить все то, что нам уготовано! Но взгляни же на меня теперь! Прочти мою душу! Возьми мою жизнь, но сделай так, чтобы тех, кто нас уничтожил, настигло твое возмездие! Я проклинаю их! Проклинаю! ПРОКЛИНАЮ! И отдаю свою душу во имя мести… ради того, чтобы жил хотя бы мой сын!

С этими словами она выхватила из складок платья короткий нож и, с силой резанув по запястью, окропила белоснежный алтарь щедрой россыпью алых брызг.

И что-то произошло в этот миг. Что-то нехорошее. Мать вдруг застыла, запрокинув голову и вскинув руки с зажатым в них окровавленным клинком. В храме резко потемнело. На умиротворенные лица стоящих напротив нас статуй словно набежала черная тень. А потом мама вздрогнула всем телом и тихо выдохнула… в последний раз.

Ее глаза помутнели. Распахнутый в немом крике рот неестественно застыл. А потом невесть откуда взявшийся ветер с силой ударил ее в грудь и буквально сорвал… разъел… скинул с ее костей всю плоть, после чего снес следом и сами кости, и застывшие, будто в сильный мороз, одежды, оставив лишь пустоту… черноту… лишенную даже мимолетного лучика света тьму, в точности копирующую ее фигуру.

Именно оттуда, из самых ее глубин, на меня взглянули два чьих-то огромных глаза, а затем тьма рванулась вперед, заволокла все вокруг, и мир потонул в ужасающем, полном безумного холода мраке, который принесла на своих черных крыльях внезапно ожившая смерть …

— …Возьми, — с грустной улыбкой произнесла мама, протягивая изысканное золотое ожерелье, увенчанное на редкость крупным, поразительной чистоты аметистом. — И прости меня, если сможешь.

У стоящей рядом с ней женщины… такой же белокурой и неуловимо на нее похожей… дернулся уголок губ.

— Мне не за что тебя прощать, сестра. Ален сделал выбор по зову сердца. Даже не будь ты Верховной, он бы все равно тебя полюбил. Так что мне остается лишь отступить и смириться с поражением.

— Все равно возьми. Как память и в знак того, что наш спор наконец-то окончен.

Женщина неохотно забрала ожерелье.

— Да, борьба окончена, сетра…

— Аллана…

— Нечего больше обсуждать, — качнула головой та, сделав отрицающий жест. — Я ухожу и перед уходом должна пожелать вам счастья. Долгих лет тебе, твоему будущему мужу и вашим детям. Долгих лет твоей земле и всему, что ее составляет.

— Мы будем ждать тебя вечером на балу, — напомнила мама. — У Вильгельма открылся необычный дар, сегодня мы как раз об этом объявим, и я бы очень хотела, чтобы ты, как член совета, при этом присутствовала.

Леди Аллана кивнула.

— Конечно. Непременно буду, а сейчас извини, мне нужно побыть одной.

Мама посмотрела ей вслед с тоской и одновременно с надеждой. Словно хотела что-то сказать или спросить, но так и не решилась. Что-то тревожило ее. Возможно, даже пугало. Быть может, именно поэтому, когда она уходила, цветы на аллее были не чисто белыми, а имели по краям печальную серую кайму?

Я сорвал один из них, когда выбирался из своего убежища. А потом пошел следом за тетей, не понимая толком, что между ними произошло, но очень надеясь, что мамин цвет хоть чем-то ее порадует.

Найти ее покои труда не составило — за тетей Алланой остался в воздухе отчетливый след. Не запах… нет, нечто намного более глубокое и личное. Но я уже научился видеть чужие ауры и совершенно точно знал, что другой такой в нашем доме нет.

Когда я подобрался к ее окну, внутри отчего-то было шумно.

Так странно…

Тихонько заглянув внутрь, я с удивлением обнаружил, что степенная, рассудительная и строгая тетушка отчего-то мечется по покоям раненым зверем. Ругается, буквально выплевывая из себя злые слова. И даже рычит совсем по-звериному, хотя, насколько я помнил, второго обличья, как у оборотней, у нее не было. Да и не нужно оно ведьме — каждая ведьма и без этого сильна настолько, что ни одному оборотню не снилось.

— Лицемерка! — вдруг в голос взвыла тетушка и с силой швырнула в стену подаренное мамой ожерелье. — Лгунья! Обманщица! Тебе никогда не было дела до других! Только твои чувства, только твоя сила… Ну и что, что звание Верховной получила ты, а не я?!

Она с яростью уставилась на сверкающий в свете магического светильника камень, а потом подошла и с силой ударила по нему каблуком. Раз, другой, третий…

Я от неожиданности ойкнул и быстро присел, чтобы разбушевавшаяся тетушка меня не заметила. Цветок от неосторожного движения выпал из моей руки и упал, отчего-то окрасившись в кроваво-красные тона. При этом он как-то съежился весь, деформировался, усох, словно гнев тети Алланы и на него сумел подействовать. А когда я попытался поднять его и оживить, он и вовсе сначала сник, а потом рассыпался горсткой пепла.

— Еще посмотрим, кто кого, — неожиданно спокойным голосом бросила из комнаты тетушка. — Скоро я узнаю, чем ты расплатилась с Сааном за дар мальчишки. И если окажется, что он на самом деле темный, Совет его уничтожит. И тебя вместе с ним заодно.

Следом за этим послышался дробный стук каблуков. Я, осторожно высунувшись, успел заметить, что ожерелье она все-таки подобрала с пола. Но что она над ним шептала, какие наговоры и заклятия, разобрать мне так и не удалось. Единственное, что я заметил, это как исказилось ее лицо, а на губах промелькнула злая, откровенно мстительная улыбка…

Когда я пришел в себя, вокруг почти ничего не изменилось, кроме того, что Мор вернул себе прежний облик и, зависнув напротив, с тревогой всматривался в мое