Кирилл Смородин - Пленник гибнущего мира Страница 2

«Вот это да!» – подумал Андрей. Его словно окатили ледяной водой.

– Хорошо, – поборов растерянность, твердо ответил он. – Я все сделаю. Через полторы недели материал будет у вас.

– Молодец, что рвешься в бой, – впервые в голосе Бобылева чувствовалось тепло. – Напоследок совет тебе дам: подготовься к интервью тщательно. Журналист еще до встречи должен знать о своем герое все.

– Понял. Я не подведу.

– Тогда иди, твори, – Юрий Миронович повернулся к бумагам, и Духов понял, что разговор окончен.

Он встал, аккуратно задвинул стул.

– До свидания.

– Успехов тебе, – сказал на прощание Бобылев.

Домой Духов не шел – летел. В голове свирепствовал ураган мыслей. Андрей уже представлял, как через полторы недели принесет готовое интервью, страниц на пять – не меньше. Юрий Миронович прочтет его, снимет очки и молча пожмет Духову руку. В тот же день возьмет на договор, закрепит за кем-нибудь… Хорошо бы за той невысокой женщиной в костюме и очках, которая улыбнулась Андрею… Он будет стараться, и еще через некоторое время его зачисл…

«Стоп! – Духов резко оборвал мысль и сам остановился, глядя на серое, с редкими извилинами темных трещин, полотно асфальта. – Разогнался! До этого еще далеко. Сначала надо выполнить задание. А оно, как сказал Юрий Миронович, сложное. И очень серьезное. Кагановский ведь знаменитость. Надо как следует подготовиться – это покруче любого экзамена будет».

Андрей пошел дальше, составляя в голове план действий. В первую очередь надо изучить все статьи про Кагановского и его биографию. Можно перечитать пару книг. Потом составить вопросник. На все это не больше трех-четырех дней.

«Потом начнутся дела посерьезнее, – продолжал размышлять Духов. – Найти его телефон, созвониться, договориться о встрече. А вдруг он не захочет?»

Андрей представил, что Кагановский отказывается от интервью, и ему стало страшно.

Нет! Нельзя этого допустить!

Духов нахмурился, сжал кулаки и пошел быстрее. Полторы недели – не так много. Тем более время уже идет.

«Он не откажется, – пытался успокоить себя Андрей. – Он ведь давал интервью. Одним больше, одним меньше. Главное, во время самой встречи не облажаться. Вопросы интересные составить, держаться уверенно».

Дома Андрей сразу взялся за дело. Скинул ботинки, ворвался в комнату, уселся за компьютер. Пробил в поисковике «Владимир Кагановский» и стал собирать информацию. Ее оказалось не так много.

«Плохо, – хмурился Духов, закрывая очередную вкладку. – Везде одно и то же. Год рождения, список публикаций, награды…»

Правда, были и рецензии на книги Кагановского. Кто-то журил писателя за натурализм, кто-то, наоборот, – считал, что это хорошо. Но все сходились в одном: Кагановский откровенен, и это большой плюс.

«… Его герои живые люди, а не картонные болванки. Два-три умелых штриха – и они, как по волшебству, появляются перед читателями…» – писал один.

«… Автор дает нам возможность слиться с персонажем, почувствовать то, что чувствует он, – было написано в другом отзыве. – Если герою плохо – мы услышим его крик, сможем ощутить его боль, отчаяние или злость…»

И так далее.

Андрей не без удовольствия отметил, что его мнение насчет книг Кагановского почти во всем сходится с мнениями критиков.

«Значит, я тоже в этом кое-что понимаю, – подумал Духов, продолжая рыться в сайтах. – А это поможет, когда пойду на интервью. Эх, еще бы сведений побольше…»

Он кликнул очередную ссылку и замер. Вот оно – с десяток абзацев мелким шрифтом под заголовком: «Владимир Кагановский. Биография писателя».

«Наконец-то!» – сверкнуло в голове.

Андрей приблизил лицо к монитору и стал читать. История Кагановского потрясла его.

«Зато теперь ясно, почему в его романах столько жути», – подумал Духов, отвлекаясь от воспоминаний. Он остановился, огляделся и понял, что до дома писателя рукой подать. Пара перекрестков – и Андрей на месте. Сглотнув, он втянул сухой и прохладный весенний воздух.

На дворе была середина апреля, и город просыпался после холодов. Он почти скинул снежное одеяло – только на газонах кое-где еще виднелись серо-черные остатки сугробов, покрытые мусором и раскисшей прошлогодней листвой. Изредка дул ветер, и по асфальту проносились полупрозрачные коричневые змейки песка, которым зимой посыпали дороги. Голые деревья вблизи домов замерли, словно ожидая, когда солнце подарит им пышные зеленые наряды. Однако оно упорно скрывалось за серыми облаками. Те неподвижно висели над каменным лабиринтом улиц, и было ясно: ни снега, ни дождя они не дадут. Повисят, посмотрят на город – и отправятся дальше. Из ближайшего двора тянуло костром.

Андрей дошел до очередного перекрестка и встал под светофором. На противоположной стороне, будто муравейник из железа и стекла, высился торговый центр. То и дело разъезжались двери, впуская и выпуская покупателей. Из невидимых колонок доносилось однообразное попсовое «бум-бум-бум». На детской площадке с качелями, лесенками и горками, под присмотром родителей и бабушек с дедушками, веселилась малышня. Парковка напоминала лежбище, на котором застыли десятка четыре машин. Красная «Субару» медленно катилась между рядами, надеясь отыскать свободное местечко. Парковщик в ярко-зеленом жилете со светоотражающими полосами лениво наблюдал за несчастной «японкой».

Светофор запищал, давая пешеходам зеленый свет, и Андрей торопливо перебежал проезжую часть. Поравнялся с торговым центром, замедлил шаг и вновь принялся перебирать в голове факты из жизни Кагановского.

Тот был шестилетним мальчишкой, когда началась Великая Отечественная война. Его семья жила в Брянске. Отец и старший брат ушли на фронт, и почти сразу после этого случилось то, что, по словам самого писателя, «перевернуло его жизнь».

Он убирался на кухне, а мама развешивала во дворе белье, когда на город обрушилась первая бомбежка. Сначала – словно заревело само небо. На улице закричали, вспыхнула паника и суета. Сверху пронеслись несколько теней, в доме захлопали двери. Потом мальчик услышал голос матери. Та звала его. Растерянный, он бросил тряпку и вышел в коридор. В этот миг все и произошло. Уши заложило от воя, потом были грохот, жестокая встряска, страх и темнота.

Очнулся Кагановский, лежа под одеялом. Некоторое время он оставался с закрытыми глазами, приходя в себя после, как ему казалось, страшного сна. Потом разлепил веки и хотел по привычке протереть глаза кулаками, но не смог. Левая рука слушалась, как обычно. Правая… Мальчик ее не чувствовал.

Тут же над кроватью возник высокий человек в белом халате и шапочке с красным крестом. Марлевая маска оставляла открытыми только глаза.

Доктор склонился, хмурясь, окинул мальчика внимательным взглядом. Потом приподнял одеяло. Кагановский скосил глаза вниз и увидел, что грудь стянута бинтами. А там, где должна быть правая рука, – лишь пятно засохшей крови.

Он ничего не понимал и в первые минуты решил, что страшный сон еще не кончился. Но доктор все объяснил. Налет вражеских бомбардировщиков не был кошмаром, и один из снарядов попал в дом, в котором жил Кагановский. Хлипкая двухэтажка рухнула, мальчика завалило. Взрослые нашли его, вытащили и отправили в госпиталь. Все боялись, что он не переживет этой дороги. Но Кагановский выдержал. А врачи помогли выкарабкаться из колодца смерти – ценой правой руки: ее раздавило куском стены. Мать будущего писателя погибла сразу после взрыва.

Так госпиталь стал для него новым домом. Почти месяц мальчик шел на поправку, потом медсестры взяли его в помощники. Он подметал, бегал по этажам и корпусам с поручениями. И каждый день видел много страшных вещей. Длинные ряды коек, где тяжело дышали, стонали или кричали раненые – замотанные пропитанными кровью бинтами, обожженные, искалеченные… Докторов, одетых в длинные белые халаты, – высоких и… безликих, поскольку почти всегда они были в марлевых масках. Каталки, железные ящики с инструментами – от одного взгляда на гнутые щипцы, зажимы, ножи и пилы все тело начинало ныть. Кагановский признавался, что за неполных четыре года так и не привык к ужасам госпиталя.

Только вечерние занятия с одной из медсестер, румяной и улыбчивой толстушкой, молодой, но уже с седыми прядями, помогали отвлечься. Она учила мальчика писать левой рукой, прибавлять, вычитать, делить и умножать, читала вместе с ним. Приходила и успокаивала, если мучили кошмары.

Война кончилась, Кагановского определили в детский дом. Он надеялся, что все страхи остались позади. Но нет: ночами мальчик снова и снова оказывался в двухэтажке, где жил с мамой. Небо ревело, над головой проносились крылатые тени. Потом были вой, встряска, темнота… И длинные ряды коек, где страдали раненые. Как в жутком калейдоскопе: окровавленные бинты, каталки, лампы, увечные тела, инструменты, высокие фигуры докторов без лиц… А в ушах – то вой сирен, то крики и стоны, то лязг медицинских железяк.