Константин Клюев - Т-34 — истребитель гархов Страница 2

Федор все утро работал с документами в закрытом хранилище. Разрозненные факты и догадки сложились в стройную теорию, прекрасно подтверждаемую результатами командировки в Гоби. Оставалось оформить все в виде доклада — коротко, емко и значимо, — и сдать в архив разведуправления Генштаба.

После обеда на пороге кабинета Канунникова возник вестовой. Зампред ВЧК по особым операциям Арсен Михайлович Серапионов вызывал Федора на Волхонку к шестнадцати ноль-ноль.

В приемной Серапионова Федора знали и ждали.

Красноармеец убрал от дверного проема винтовку с варварским штыком и радостно улыбнулся.

— Здравствуй, Федор Исаевич, — зампред пожал Канунникову руку и указал на кожаное кресло. — Закуривай, товарищ господин!

Серапионов двинул по полированному столику лаковую коробку, набитую сухими ароматными папиросами. Канунников закурил, с удовольствием глотая дым.

— Хорош табак. Турецкий?

Арсен Михайлович механически кивнул, постукивая бумажной гильзой по столу. Из папиросы просыпались табачные крошки, и зампред аккуратно смел их в ладонь и стряхнул в пепельницу.

— Федор Исаевич, мы с тобой не первый год знакомы, и повоевать вместе довелось, и на балах отличиться. Давай без предисловий.

— Что за вопрос, Арсен Михайлович! Конечно, без предисловий!

— Так вот, у меня было время обдумать все, о чем мы с тобой говорили по пути в Москву. Я прошу тебя упомянуть в докладе только факты. Цифры, азимуты, градусы. Выводы оставь при себе. Ну и про Хейлунцзян, конечно, тоже. А я тебе обещаю: когда настанет пора, мы вместе туда наведаемся. Устроим совместную экспедицию. Хорошо?

— О чем речь, Арсен Михайлович! — Федор привык доверять своему генералу и лишних вопросов не задавал.

Седой встал из-за стола и проводил Федора к выходу из особняка. Канунников пересек тенистый внутренний дворик и вышел в августовское пекло. Воздух дрожал над горячей мостовой. Федор сел в служебный «Виллис».

— В штаб, и давай с ветерком, уж больно жарко.

— И то! — обрадовался водитель. — Я думал, сомлею от жары, товарищ красный командир!

Товарищ красный командир откинулся на сиденье. Товарищ красный командир сейчас не отказался бы искупаться в чистом пруду своего бывшего имения. А еще ему было бы очень интересно когда-нибудь узнать, как самый молодой и многообещающий генерал Русской Императорской армии занял один из ключевых постов в большевистской машине подавления. Новая власть зоологически ненавидела военспецов из «бывших», равно как и всех «бывших» вообще, и это не было секретом. В этих условиях Серапионов умудрился стать куратором разведывательного управления Генерального штаба по линии ВЧК, а также вернуть своего бывшего адъютанта Канунникова на службу в упомянутое разведывательное управление. Федора приняли в Генштаб по рекомендации генерала Серапионова примерно за год до октябрьского переворота. Он же, уже зампред ВЧК Серапионов, вернул туда Федора минувшей зимой. Когда Канунников думал об этом, ему хотелось ущипнуть себя, но это было бы слишком легкомысленно для армейского разведчика. Вот и теперь он удержался. Автомобиль остановился. Канунников поднялся по гранитным ступеням и нырнул в благостную прохладу здания. После Гоби он относился к жаре с большим предубеждением, хотя с легкостью переносил и зной, и лютую стужу.

Глава 1

УСАДЬБА

Канунников отпустил машину и пошел пешком. Хорошее место выбрал Арсен. Тихое, а все рядом. Сколько лет он уже обитает здесь? Трудно вспомнить. Да и к чему?

Двухэтажный особняк на Волхонке тонул в тени. Колыхание реки в сонном русле распространяло волны сырого воздуха. Федор несколько раз с удовольствием втянул носом тонкий аромат лип и жасмина и свернул за угол, к черному ходу. Все так же, как и год назад, как десять, как двадцать. Люди меняются, стареют и умирают, а природа упряма в своем постоянстве. Колесо катится и катится; день да ночь, ночь да день мелькают себе спицами. Человек думает, что это колесо вращается вокруг него… Он прав, конечно. Пока жив.

Незнакомый охранник взглянул на удостоверение, ощупал Федора быстрым взглядом и открыл дверь во всю ширину. Все-таки Серапионов молодец. Истинный философ, настоящий разведчик. Красные князьки даже гораздо меньшего масштаба стремились окружить себя личной гвардией — кто лезгинами, кто казаками, кто бывшими однополчанами. Арсен спокойно терпел любую охрану, пользовался дежурной машиной, заказывал обеды из столовой наркомата — словом, был свободен, показывая своим поведением, что скрывать ему нечего. Впрочем, внутренняя свобода генерала простиралась так далеко, что он и не показывал ничего — просто жил и работал почти 24 часа в сутки.

— Садись, Федор Исаевич. — Серапионов увлеченно грел на спиртовке бронзовый чайничек и готовил к чаепитию маленькие чашечки. — Любишь «жемчуг дракона»? Сейчас заварю.

Канунников с удовольствием глядел на алхимический процесс. Мощные руки Арсена Михайловича легко управлялись с тончайшим фарфором и бронзовой утварью. Через пять минут чашки были ополоснуты кипятком и перевернуты для сохранения тепла, а в заварном чайнике на дне распаривались зеленые шарики благородного чая, свернутые и высушенные в форме жемчужин.

— Теперь или никогда! — Серапионов быстро наполнил крохотные чашки и протянул одну из них Канунникову. Тот принял чашечку с полупоклоном, пригубил и откинулся в кресле. Момент блаженства, торжество простой истины: хо-ро-шо!

Золотистый напиток приятно щекотал небо и гортань. Федор протянул Серапионову свою невесомую, почти бумажную чашечку, и руководитель сверхсекретного отдела наполнил ее снова.

— Хорошо как! После третьей чашки перейдем к делу, не возражаешь?

Федор был совершенно согласен, и чай продолжили пить в блаженном молчании.

— Федор Исаевич, обстановка такова. На днях Молотов встретился с послом Шуленбургом. Гитлер долго раздумывал, принял решение и теперь нажимает на все рычаги. Все кончится соглашением, но это ближе к осени. Сейчас в центре внимания — Халхин-Гол. Нам удалось внушить там, — Седой показал большим пальцем за спину, в южную стену, в сторону Кремля, — что решительная победа над японцами гарантирует нас от удара в спину, когда будет война с Гитлером. Это должно сделать позиции СССР и более прочными при выработке договора с Германией. Во всяком случае, теперь монголы не удивляются грузовикам с русскими солдатами. Нам повезло, что японцы не особенно церемонятся с местными, так что симпатии местного населения на нашей стороне. Мы долго ждали, Федор. Двадцать один год, если не ошибаюсь. Хороший план зреет долго. Теперь все сложилось один к одному. Добро на самом верху получено, эшелон зарезервирован. Готовь предложения.

— Предложения готовы, товарищ комиссар государственной безопасности первого ранга.

— Нет уж, прекрати язык ломать, Федор Исаевич. — Арсен усмехнулся. — Пусть пролетарии язык упражняют, им полезно. Называй меня по старинке, генералом. Если Сталин меня называет только так, то о чем нам с тобой беспокоиться?

Серапионов подошел к занавешенной карте и отодвинул плотные шторы. Канунников с удовольствием взял в руки указку красного дерева.

— От Улан-Удэ пойдем по обычному маршруту, в составе войсковых частей, а в сторону Гоби свернем после Бурун-Урта. Проводников возьмем из местных, вот здесь. Легенда для стрелков и рабочих — разведка водяных пластов для нужд армии.

— Федор Исаевич, время не ждет. Конфликт в самом разгаре, и, стало быть, гореть ему недолго.

— Группа готова выехать хоть завтра.

— Ну, завтра — это слишком. Нам ошибаться нельзя. Даю на сборы три дня. Видеться будем каждый день — до отъезда многое придется уточнять и согласовывать.

Седой проводил Канунникова до выхода, пожал руку и вернулся в кабинет.

Пыль, пыль, проклятая и вездесущая пыль. В августе на Калужском шоссе — пыль? В песчаном карьере под Липецком — пыль? Нет! Пыль — это пересохшая монгольская степь, это сопки, постепенно облезающие и теряющие растительность по пути к югу. Пыль набивается повсюду, пропитывает одежду, втирается в мельчайшие поры краски на автомобиле, пыль висит в воздухе и скрипит на зубах, пыль стекает коричневатой струйкой по лбу, смешавшись с потом. Жалкие кустики пересохшей приземистой травы — и те пылят, если на них наступить сапогом или наехать рыжей покрышкой.

За штурвалом быстрого и верткого истребителя «накадзима» Хатео Мори чувствовал себя головой ястреба. Пилот императорских воздушных сил в свои восемнадцать лет был признанным асом — не то что сосунки из нового набора. Хатео мог позволить себе хоть каждый день летать на новом истребителе: аппараты поставляли в избытке, а летные школы не восполняли потери. Хатео Мори был ветераном, и именно ему было вменено в обязанность обкатывать новые машины. Район вдали от Номонгана — южнее и ближе к безжизненной пустыне — был свободен от русских, наводнивших небо над Маньчжоу-го. Если в мае Хатео творил в небе над Халхой все, что хотел, то уже в июле он с товарищами предпочитал совершать боевые вылеты по утрам, когда солнце ослепляло русских и позволяло использовать преимущество внезапности. Подкрепление, прибывшее к русским, не только не уступало погибшим, но даже превосходило выучкой, дерзостью и особой слетанностью звеньев, и японским асам приходилось тяжело — даже таким опытным, как сержант Мори. Приходилось выгадывать на всем — на погоде, солнце, облачности, линии сопок никчемного клочка земли вдоль Халхи.