Юрий Брайдер - Особый отдел и тринадцатый опыт Страница 2

— И что тут хорошего? — Цимбаларь изобразил недоумение.

— Ну как же! Будет сочинять эстрадную музыку. За это сейчас щедро платят. Видели бы вы загородную виллу композитора Кривого или поэта-песенника Рублика.

— Будет он сочинять либо нет, это ещё бабушка надвое сказала, — возразил Цимбаларь. — Тем более что в связи с развитием компьютерных технологий это занятие может потерять актуальность. Зато в том, что по части сексуальной ориентации ваш крестник пойдет по стопам Чайковского, сомневаться не приходится.

Людочка, вовремя заметившая, что бабуся, и без того не отличавшаяся полнокровием, стала белее простыни, выстиранной с применением широко разрекламированного средства «Ваниш», поспешила прийти к ней на помощь.

— Вы этого балбеса не слушайте, — сказала она, ткнув Цимбаларя локтем в бок. — С ним в младенчестве казус произошел. Душа досталась не цельная, а как бы состоящая из двух частей. Одна половинка ещё ничего, терпеть можно. Зато другая, судя по всему, прежде принадлежала московскому приказному дьяку Тельпугову, за злословие и глумление наказанному вырыванием языка.

— Причём раскалёнными клещами, — добавил Цимбаларь.

— И поделом, — сдавленным голосом произнесла старушка, крестя сначала себя, а потом и ближайших младенцев.

И вот они оказались наконец перед заветной дверью, к которой так стремились все собравшиеся здесь мамаши, папаши и бабушки.

Человек, находившийся за ней, действительно звался Евгением Леонидовичем, однако свою простецкую фамилию Куляев он с некоторых пор сменил на звучный псевдоним Кульяно, под которым и значился в уголовном деле, заведённом подполковником Кондаковым, — значился не свидетелем и даже не потерпевшим, а обвиняемым.

Разобраться во всех околичностях его преступной деятельности и, главное, поймать подозреваемого за руку должен был капитан Цимбаларь вкупе с лейтенантом Лопаткиной, уже прижившейся в особом отделе.

В непосредственной близости от дверей кульяновского кабинета посетители почему-то умолкали, кроме младенцев, естественно. Чтобы не сидеть как в рот воды набравши, Цимбаларь обратился к Людочке:

— Как там наш ребёночек? Не описался ещё?

Ответ звучал весьма загадочно:

— Всё зависит от тебя. Только ты своей властью не злоупотребляй. Как бы накладочка не случилась.

— Надо бы голосок его на всякий случай проверить. Авось не испортился со вчерашнего дня.

Цимбаларь сунул руку в карман и, сосредоточенно морща лоб, произвёл там какие-то манипуляции. Малыш, запакованный в шикарный атласный конверт, басовито хрюкнул. Все, кто сидел поблизости, подозрительно покосились на Людочку.

От досужих расспросов её спасла своевременно распахнувшаяся дверь. Выпорхнувшая из кабинета молодая женщина не смогла сдержать своего восторга.

— Есть! — воскликнула она, чуть ли не подбрасывая ребёночка вверх. — Моя Дашенька — царица Савская!

В глубине просторного кабинета за столом, имевшим форму полумесяца, восседал волоокий мужчина с буйной чёрной шевелюрой и чувственным негритянским ртом.

Пока он рассматривал чек, предъявленный Цимбаларем, Людочка расположилась в кресле, предназначенном для клиентов. Её напарнику пришлось присесть на низенький диванчик, стоявший в сторонке.

— Каков возраст ребёнка? — первым делом поинтересовался Кульяно.

— Семь дней, — ответила Людочка, хотя ложь, как всегда, давалась ей нелегко.

— Прекрасно. Имя уже дали?

— Нет. Сначала хотели дождаться вашего решения.

— Я ничего не решаю, — веско произнёс Кульяно. — Я только перевожу ангельскую речь, которой владеют новорождённые дети, на общедоступный язык.

— Как же вы сами до сих пор ангельскую речь не забыли? — с самым наивным видом поинтересовался Цимбаларь.

— Это праздный вопрос, не имеющий никакого касательства к делу, которое привело вас сюда, — сухо ответил Кульяно.

— Я просто из любопытства, поскольку прежде увлекался лингвистикой. К тому же, если вы заметили, наш визит оплачен по двойному тарифу.

— Сейчас многие так делают. — В голосе Кульяно послышалось лёгкое раздражение. — А что касается лингвистики, можете быть спокойны. Ангельский язык не поддаётся анализу и расшифровке, точно так же, как существование ангелов недоступно объяснению с позиций здравого смысла… Почему ребёнок молчит?

— Спит, — незаметно подмигнув напарнику, ответила Людочка. — Умаялся… Сейчас разбужу.

Едва она откинула уголок конверта и дунула в красное детское личико, как раздался богатырский рёв, достойный души Ахилла или Ильи Муромца. Цимбаларь с довольным видом убрал руку из кармана.

Кульяно прикрыл глаза, подпёр голову кулаком и стал с неподдельным вниманием вслушиваться в детский плач, словно бы это действительно была исповедь исстрадавшейся души, только что вышвырнутой из родного тела.

По прошествии примерно пяти минут, когда стенания стали ослабевать, он сказал, чуть приоткрыв один глаз:

— Вы его пощекочите чем-нибудь или в крайнем случае ущипните… Информации, знаете ли, пока маловато.

Людочка бесцеремонно встряхнула младенца, дунула на него посильнее, и плач почти мгновенно достиг уровня, соответствующего рёву турбин стартующего истребителя «МиГ-29» или крику восходящей звезды отечественного тенниса Алёны Шумиловой, отражающей подачу соперницы на тайм-бреке.

Издевательство над ребёнком длилось ещё минут десять, и к концу этого срока он уже не плакал, а только тяжко, с перерывами всхлипывал.

— Притомился, — сказала Людочка, сохранявшая удивительное хладнокровие. — Можно, я его покормлю?

— Пожалуйста, пожалуйста! — Кульяно с нескрываемым интересом уставился на её бюст. — Не стесняйтесь.

Однако, вопреки ожиданиям, молодая мама извлекла из сумочки рожок с молоком и сунула его в детский ротик. Раздалось жадное чмоканье.

— Мы вас слушаем, профессор. — Цимбаларь деликатно кашлянул в кулак.

— Ну что можно сказать… — Кульяно откинулся на спинку кресла, как бы демонстрируя этим своё возвращение из мира ангелов в наши суровые будни. — Душа, бьющаяся в тесной оболочке нового тела, не способна осознать окружающую действительность. Слова, произносимые ею сейчас, это не связный рассказ о прошлой жизни, где упоминаются имена, даты и географические названия, а всего лишь горестные стенания, жалобы на свою долю.

— Зачем ей жаловаться, переселившись из дряхлого старческого тела в новенькую оболочку? — удивился Цимбаларь. — Тут ликовать надо.

— Кое-кто, замечу, и ликует. Но это случается крайне редко. За долгие годы совместного существования душа так прирастает к телу, что воспринимает естественный процесс разъединения как мучительную травму. Тем более что на первых порах новое тело кажется ей клеткой, а то и гробом. Она не способна управлять ни его движениями, ни его чувствами. Гадить под себя и осознавать это — не очень-то приятно. Пройдут долгие годы, прежде чем тело и душа вновь сольются воедино. Но к тому времени прежняя память будет давать о себе знать лишь мимолётными видениями, называемыми у нас «дежа вю»… Это я к тому, что от прослушивания плача новорождённого нельзя ожидать чересчур многого. Конечно, есть великие души, выдающие себя первым же сказанным словом, которое одновременно является и последним словом предыдущего хозяина, зафиксированным в воспоминаниях современников. Например, одна девочка пяти дней от роду всё время повторяла: «Поцелуйте меня в задницу, палачи!» Из достоверных источников известно, что таковы были последние слова наполеоновского маршала Нея, казнённого роялистами.

— Такую фразу могли произнести тысячи, если не миллионы людей. — Цимбаларь с сомнением покачал головой. — Вот если бы, к примеру, девочка упомянула именно королевских палачей, тогда совсем другое дело… Между прочим, в музее Владимирского централа имеется фотокопия надписи, сделанной в ночь перед расстрелом знаменитым налётчиком Пашкой Кречетом: «Поцелуйте меня в жопу, совдеповские палачи!» Как видите, один к одному.

— К сожалению, на ангельском языке не может существовать таких понятий, как «королевский», «совдеповский», «фашистский» и так далее. Это слова-уроды, придуманные смертными людьми, а ангелы употребляют только возвышенные, вечные понятия. Найти им аналоги в человеческой речи не так-то и просто.

— Действительно, нелёгкая у вас работёнка, — посочувствовал Цимбаларь.

— Я бы так не сказал, — возразил велеречивый Кульяно. — Понимание ангельской речи даётся мне так же легко, как сочинение музыки Моцарту или стихосложение Пушкину.

— Да и берёте вы за свои труды, наверное, не меньше, чем Моцарт. — Как Цимбаларь ни крепился, а удержаться от колкости всё же не смог.

Однако Кульяно пропустил эту реплику мимо ушей — надо полагать, уже привык. Тут в разговор мужчин вмешалась Людочка, уже покончившая с кормлением ребёнка.