Гамбит некроманта - Светлана Алексеевна Кузнецова Страница 2

— Метаморфья граница всегда реагирует на происходящее в людском мире, — произнес Елисей и скрипнул зубами. Он понимал, что могло означать появление прорвавшихся: некто, кого вот уже месяц безуспешно ловили Орден и Гильдия, продолжал играть с силами, погребенными веками и тысячелетиями. А значит, эта троица — лишь начало.

— Лишь начало, — повторил его мысли Василь. — Раз эти появились, выплески звериной сути будут косить метаморфов и дальше, уже косят, — произнес он, — кого-то убивают сразу, других изменяют. Неясно, что у нас в городе творится. Выживут лишь те, в ком человеческая природа сильнее. Жаль, невозможно выяснить заранее, кто это будет.

— Неуравновешенные психически подвержены сильнее, — заметил Елисей.

— Ага-ага. Только у метаморфов таковые каждый второй, если не первый.

— Ох, мамочки!.. — воительница всхлипнула и этим испортила шаткое перемирие. Безошибочно учуявшая страх тварь подобралась, присела на задние ноги и повела носом в сторону девушки.

— Племя молодое, неразумное! — выругался Василь. — Трынь-трава!

— Широка страна моя родная! — красивым поставленным голосом заорал Елисей, шагая так, чтобы закрыть воительницу собой. — Много в ней лесов, полей и рек!

Василь фыркнул и затянул басом:

— Степь да степь круго-ом…

Воительница вдохнула-выдохнула и запела тоненьким сопрано:

— Крылатые качели…

Странно, дико сочетающиеся мелодии, разноголосица, ни одной фальшивой ноты оказали на прорвавшихся успокаивающее действие. Тварь, за которой следил Елисей, постояла немного и, плюхнувшись на тощий зад, принялась, подвывать.

В десятке окон в домах, выходящих к Патриаршим, зажегся свет.

— Убрать! — приказал Елисей, сбиваясь с ритма.

— Слушаюсь! — по-военному откликнулась воительница и, прикрыв глаза, начала создавать воздушный барьер, препятствующий распространению звуков.

«Надо было сразу ее отвлечь и занять хоть чем-нибудь», — досадуя на себя, подумал Елисей и взялся за новую песню:

— Стану я, благословясь. Пойду к морю синему, на синем море бел-горюч камень Алатырь лежит-покоится. На камне Алатыре богиня Жива сидит, в белых ручках держит белого лебедя, ощипывает у лебедя белое крыло, — речитатив звучал тише баса, но с каждым новым мгновением обретал силу, звенел и гремел над прудами, словно заклятие. — Как отскочило-отпрыгнуло белое крыло, так отскочите-отпрыгните, отпряньте от меня родимые огневицы, горячки и лихорадки — Хрипуша, Ломея, Дряхлея, Дремлея, Ветрея, Смутница, Зябуха, Трясея, Огнея, Пухлея, Желтея, Немея, Глухея, Каркуша, Глядея, Храпуша. С буйной головушки с ясных очей, с черных бровей, с белого тельца, с ретивого сердца. С ветру пришла — на ветер пойди, с воды пришла — на воду пойди, с лесу пришла — на лес пойди. От века и до века.

Кажется, в голосе Василя, все еще поющего про степь, слышались смешливые ноты и одобрение, но вряд ли Елисей мог понять это наверняка. Заговоры, когда-то петые бабушкой, захватили его, как в детстве. Оказалось, ни словечка он не забыл за столько веков, ни ритма, ни ползвука, ни интонации.

— Шла русалка лесной дорожкой, оцарапала нежную ножку, а из ранки той да не кровь-руда, а из ранки той да чиста вода. Да чиста вода, та ручьем текла, да по всей земле та вода прошла. Да на остров тот да на тот Буян, на Буяне том да высок курган. На кургане том камень-Алатырь лежит во всю ширь. Не поднять его, не свернуть его, пока род людской на земле живет. Как под камень тот утекла вода, а за ней болезнь навсегда. Ныне и присно и от круга до круга! Тако бысть, тако еси, тако буди! Странник Лег, Светлый мой Хранитель, данный мне Родом-Покровителем в охранение, прошу, тя усердно: Ты меня днесь просвети и от всякого зла сохрани, ко благому деянию настави и на путь праведный направи, да будут все деяния мои да во Славу Сварога и Рода Небеснаго. Ныне и присно и от круга до круга! Тако бысть, тако еси, тако буди! Ой ты, Лада матушка, матерь Сва небесная пречистая! Не остави нас без любви и счастия! Благодать свою ниспошли на нас, яко и мы чтим и славим тебя Ныне и присно и от круга до круга! Тако бысть, тако еси, тако буди! До скончания времен, пока светит нам Ярило солнце!

Тварь опустилась на брюхо и прикрыла змеиные веки, угли-глаза чуть померкли, Елисей мог поклясться, что увидел улыбку в волчьем оскале.

— Ай! — вскрикнула воительница, когда открылось одно из окон и в него вылетел телевизор, а в след за ним и ругань пополам с цензурными словами.

— Задрали сволочи! — было единственным долетевшим до Елисея, однако, если услышал он, то и твари, а они очень чутко улавливали чужое безумие. И вызывало оно у них одно: бешенство.

— Я не причем, не причем! — запричитала воительница.

Перестал петь Василь: больше в том не имелось ни малейшего смысла. Елисей зажмурился и тотчас же открыл глаза. Сражаться теперь придется наверняка, а ведь он почти поверил в удачу. Он поднял руку, тотчас окутавшуюся искрящимся пламенем. И нет, на воительницу, которую так и хотелось обозвать трусливой дурой, он не злился, как не собирался вникать в причины психологического срыва человека. Тот мог быть городским сумасшедшим, чувствительным к волнениям иномирья, а мог просто являться натурой чувствительной, зависимой от всего того, чем кормило обывателей телевидение и прочие СМИ. Все это стало совершенно неважным в сравнении с приготовившимися атаковать прорвавшимися.

Тварь перетекла из состояния покоя в боевую стойку за доли секунды. Из ладони Елисея вырвался огненный хлыст, и ему стало не до посторонних мыслей. Пламя не обжигало его, но билось в руке, вибрировало, отзываясь сердечному ритму.

У прорвавшегося удлинилась шея, став усеченным телом змеи, морда сплющилась, клыки преобразовались в иглы, а из уголка рта потекла фосфоресцирующая ядовитая струйка.

Пробормотал что-то Василь, которому так же, как и Елисею не хотелось получать изрядную дозу яда, способного выбить из строя самое меньшее на неделю.

— Ложись!

Плевок пролетел над их головами, шмякнулся на асфальт и, судя по шипению, начал спешно его пожирать.

— Прорвемся, — подбодрил и себя, и его Елисей и сорвался с места.

Намеченный им в соперники прорвавшийся пригнулся и прыгнул вперед. Елисей едва успел уклониться, избегая когтей, способных