Между Явью и Навью - Владимир Орестов Страница 21

– Неладное не только на Руси творится, – продолжал он говорить, возясь с печкой. – В Германии тоже о всяком говорят. Вот меня и подрядили поехать, узнать, что происходит.

– И амулет похитить?

– Зачем его похищать, раз он сам в руки мне пришел, – усмехнулся Андрей. Дрова наконец-то занялись.

Ратибор застонал:

– И что тебе обещали за твою работу?

– Про рану, как ты знаешь, не соврал я тебе. И она меня медленно убивает. – Андрей поставил на стол суму и полез в потайное отделение. Было там, кроме грамот, еще много чего полезного, в том числе – ибернийский порошок, которым он последний год присыпа́л место укуса. – В Аахене у императора хранится реликвия – три гвоздя из Креста Господня. Мало кто об этом знает, держат их в строжайшем секрете. И, знаю я точно – не слухи это, – наложением этих гвоздей любую рану можно вылечить…

– Все ясно с тобой, Андрей! Что ж ты еще здесь? – с сарказмом спросил Ратибор. – Аахен твой на западе, а мы на востоке.

– Во-первых, рану твою лечить надо. Во-вторых, не решил я еще ничего – куда идти да что делать. А в-третьих… – Андрей поднял штанину, показал Ратибору закрывшуюся рану: – Стоило мне амулет заполучить, вот чего происходить стало! Молчи, гридень, молчи! Сказано тебе, не решил я ничего. Ты готовься, стрелу будем доставать. А дальше посидим пока здесь, подождем, пока рана заживать не начнет…

Стрела оказалась поганой, зачарованной – наконечник был сделан из тусклого металла с непонятными письменами, при взгляде на которые в глазах рябило и накатывала тошнота. Да и где это видано, чтобы простой плоский наконечник бил броню… Зачаровал кто-то стрелы – видно, тот же, кто и устроил пожар в детинце и кто сначала нанял, а потом поднял из мертвых наемников.

Прав был отец Алексий, ох, как же он был прав!

Ратибор почти сразу же, как Андрей приступил к делу, потерял сознание – и так в него, считай, не пришел, только то и дело шептал в бреду:

– В Киев! В Киев иди!

Андрей извлек стрелу, обработал рану, так как учили его много лет назад в Хорезме, присыпал все ибернийским порошком, наложил повязку, устроил гридня на скамье полусидя – чтобы дышать мог хоть как-то. Прошептал два наговора: одному его научила старуха ведунья в балтских лесах, другому – обучил булгарский знахарь. Прочитал должные молитвы. Трижды перекрестил рану. Дай Бог – заживет!

Снились Андрею сны тяжелые и мрачные – горящий город, ожившие мертвецы, стрелы, летящие в лицо, умирающий Алексий… И давило на грудь ледяным камнем, не давая встать.

Все же он сумел проснуться. Вскочил, схватился за амулет – тот был чуть теплым, как обычно.

Ратибор не спал и выглядел лучше. Он с беспокойством посмотрел на вскинувшегося с лавки воина.

– Кошмар увидал, – объяснил ему Андрей. – Как ты, гридень? Давно в себя пришел?

Ратибор покачал головой, кивнул в сторону двери, зашептал еле слышно:

– Сходи аккуратно, посмотри, что там. Ночью кто-то ходил вокруг избы. Ходил, да близко не пошел. А ты спал как убитый. Я тебя звал, звал…

Андрей с мечом наголо вышел наружу.

Уже наступило утро.

Ратибор был прав. Кто-то – тяжелый, оставляющий глубокие следы в грязи – ходил ночью вокруг избушки: по кругу, раз за разом обходя ее, но не имея возможности подойти ближе.

У дровяника лежало что-то красное.

Это была шапка угра.

4

Спустя четыре дня Андрей вышел из леса к небольшой деревне на берегу Пины.

Все это время шел он по лесу – на дороги не выходя, там то и дело мелькали разъезды владимирской дружины.

Шел днем, ночью спал. Вернее сказать, лежал в тревожной полудреме, в одной руке сжимая амулет, а в другой – крест Алексия.

Крест отдал Андрею Ратибор на прощание:

– Вот, возьми. Снял я с тела, когда мы уходили от города. Амулет – дело хорошее, но, может, и крест чем-то тебе поможет!

Ратибору было лучше. То ли ибернийский порошок, что не мог помочь с аспидовой раной, вылечил гридня, то ли наговоры и молитвы, то ли что-то еще – Андрей не знал. Он только видел: гридень, похоже, выздоровеет. Но вот идти куда-либо Ратибор пока не мог.

А Андрею надо было уходить как можно быстрее. То, что нечисть не смогла пройти этой ночью к жилищу отшельника, ничего не значило. Могла она прорваться на следующую ночь, а мог подоспеть к избушке и хозяин нечистой силы – тот, кто сжег детинец Берестья.

– Ты точно решил, что делать? – на прощание спросил гридень старого товарища.

Андрей только молча кивнул в ответ.

Тем утром, обнаружив красную шапку и не найдя более никакой опасности, Андрей не стал спешить. Прежде всего набрал воды в колодце, умылся, а затем сел на чурбак, поставил ведро с водой у ног, снял амулет с шеи и замер, глядя то на амулет, то на свое отражение в холодной воде.

Зеленые глаза, тонкий шрам под правым глазом, растрепанные со сна волосы цвета вороньего крыла… Сколько лет он видит это отражение?

И что он сделал за эти годы? За свою жизнь? Воевал то здесь, то там, а чаще – помогал устраивать эти войны: где украденной грамотой, где – будь ты честен хоть перед самим собой! – ударом кинжала или каплей яда. И что? Разве что-то изменилось от этого в мире? Что-то стало лучше хоть на медный грош?! Один князь получил земли, другой – потерял, василевс нашел нужные ему грамоты, канцлер германского императора избавился от старого врага…

В потайном месте под Киевом закопан сундучок с золотом, почти такой же – чуть меньше – на западе, близ германских земель, – но толку-то от этих сокровищ?

И он, он – Андрей, Хват, Роман, Омар и еще дюжина имен – обманщик и убийца – избранный?! Тот, кто должен помешать идущему с востока Злу?

Андрей перевел взгляд с отражения на амулет, затем закатал штанину – посмотрел на ногу – рана выглядела почти зажившей. Он вновь посмотрел на амулет, покачал им над ведром, половил блестящей поверхностью лучи солнца.

Бросить сейчас амулет, даже не бросить – оставить Ратибору, и уйти куда глаза глядят… И плевать на все, даже на рану аспидову…

И ведь были у него возможности все поменять, зажить другой жизнью. И не раз, и не два, но