Олег Кожевников - Лёд и пламя Страница 21

Он опять хлопнул меня по плечу, потом, нарочито добреньким голосом произнёс:

— Ну, иди, лейтенант, иди.

И подтолкнул к выходу. Я, совершенно механически вышел на воздух, где минут пять стоял, прислонившись к стенке вагончика, пока снова не обрёл себя. Потом, очухавшись, решил подкараулить Клопова, когда он будет выходить из штаба и всё-таки разрядить в него свой наган. Отойдя за угол, приготовился ждать, столько, сколько потребуется. Часовой, с удивлением на меня поглядывающий, для порядку походил невдалеке, чтобы я заметил его службу, но потом, всё-таки, отошёл в сторону.

Я простоял неподвижно минут пятнадцать и уже порядком замёрз, когда дверь вагончика отворилась, и на улицу вышли два человека. Но, к сожалению, Клопова среди них не было. Это вышли покурить и побеседовать полковой и дивизионный комиссары (соответственно по званиям – старший батальонный комиссар и полковой комиссар)

Они встали недалеко от двери, совсем близко от меня. Я стоял, вжавшись в стенку за углом – буквально, в полутора метрах от них. Комиссары продолжали разговор, начатый ещё в помещении. И, первоначально, разговор этот касался непосредственно меня. Говорил в, основном, комиссар дивизии:

— Ну, как думаешь, стоящий кадр, этот лейтенант? Мне он понравился – тупой, преданный убийца. Сипович рассказал, что этот парень сегодня лично уничтожил не меньше тридцати финнов. Да и Каневский в своих донесениях характеризовал его, как легко управляемого, недалёкого служаку, преданного нашему делу. Не зря он дал ему рекомендацию в партию. А что скромный парень и теряется при виде начальства, это даже хорошо. Значит, если дадим ему дорогу, не начнёт сразу всю власть грести под себя, а будет чтить политическое руководство. Сейчас, Моня, нужно активизировать работу по подбору новых кадров. Потери среди командиров очень велики и, что ещё более печально, погибло много политработников. Вон, даже у тебя в хозяйстве – старший политрук, а погиб так глупо. Какого чёрта он вылез под пулю снайпера? Что, вокруг бойцов мало, что ли? Вот я кого хотел ставить на твоё место, а тебя выдвигать на дивизию. Недавно созванивался с Мехлисом, он собирается меня забирать к себе – в Главное военно-политическое управление РККА.

При этих словах, тут же последовала просьба старшего батальонного комиссара:

— Семён Давидович, вы бы напомнили Льву Захаровичу обо мне. Он в Одессе, в десятом году, принимал меня в нашу рабочую сионистскую партию «Поалей Цион».

— Да не волнуйся ты, Моня, товарищ Мехлис помнит обо всех своих соратниках. Думаешь, почему никого из нас не коснулась лапа Ежова и Берии? То-то! Ты пока, давай, гони полк вперёд, нужно любой ценой деблокировать 44 дивизию, а то и мы можем попасть под этот каток. Уже сейчас начинают искать «козла отпущения», поэтому нужно самим возглавить эту зарождающуюся чистку. На всякий случай, подготовь материал на каких-нибудь командиров. Ну вот, например, в этом батальоне начштаба, бывший царский офицер – чем не саботажник нашей победы. Если не удастся вытащить 44 дивизию, сразу направляй мне на него материал, а то сам можешь попасть под раздачу. Никакой Лев Захарович не поможет. У него и так имеются кое-какие проблемы со Сталиным. Вроде бы, не очень серьёзные, но его, всё же, собираются убирать с политуправления РККА и переводить в Госконтроль – наркомом. Поэтому, явно подставляться он не будет. Ладно, Моня, ЦУ ты получил, теперь пойдём, нечего тут мёрзнуть.

Комиссары зашли обратно в вагончик, а я стоял, мёрз и размышлял над полученной только что информацией. Во-первых, я сразу поздравил себя с тем, что сумел скрыть то, что действовал безо всяких приказов и, даже более того, многие из них я просто игнорировал. При этом прослыл тупым, исполнительным и ограниченным служакой. Во-вторых, меня очень заинтересовали подковёрные игры этих комиссаров, было поучительно узнать и о начинающейся наверху грызне, с целью свалить всю вину за военные неудачи с больной головы, на здоровую.

В целом, я не имел никакой злобы на комиссаров, в Эскадроне нам часто рассказывали о героической гибели многих из них. Тот же самый Мехлис проявил фантастическую смелость и упорство во время уличных боёв в Москве. Ценой своей жизни он и, сформированный из работников Главного политуправления, коммунистический батальон, дали возможность Сталину и членам ЦК спокойно покинуть столицу и эвакуироваться в Саратов. Ни один человек из этого батальона не выжил – безнадёжно окружённые со всех сторон противником, они подрывали себя гранатами.

Поэтому я решил ничего не предпринимать против этих людей. Чёрт с ними, пускай занимаются этой своей вознёй, может без этого они жить не могут, чтобы не плести всевозможные интриги и не организовывать какие-нибудь козни. И всё это для того, чтобы получить следующее по должности звание, а с ним ещё большую власть над другими людьми. Но самым главным было для меня то, что они, всё-таки, жертвовали своими жизнями ради нашего общего и самого главного, ради нашей Родины. А вот предпринять действия, порочащие их имя, я мог. Память деда, без труда предоставила мне информацию: о Троцкистском и других заговорах. Стоило только написать письмо в другой политический лагерь, например, Берии о существовании группы, объединённой общим сионистским прошлым, во главе с Мехлисом. А там уже, в НКВД, из них выбьют все нужные сведения для организации нового дела. Гораздо опасней для будущего моей Родины была такая личность, как Клопов. Умный, расчётливый предатель, вот кого нужно было обязательно нейтрализовать, пока этот выродок не нанёс непоправимый вред моему народу.

Я плотней укутался в свою, утеплённую овчиной шинель, и начал по методу тибетских монахов мысленно разгонять свою кровь, чтобы хоть как-то согреться. Но у меня это получалось плохо, всё-таки, в Эскадроне я был не лучшим слушателем у нашего сэнсэя. В голову опять полезли мысли о тёплой одежде, о том, какой же я был дурак, что не одел под шинель тёплую, связанную женой (вернее моей бабушкой) безрукавку из собачей шерсти. Носки из такой же шерсти я одел, а вот безрукавку не стал – подумал, что она будет только мешать при движении.

Ещё я подумал, что красноармейцы моей роты одеты гораздо теплей, чем бойцы из других рот и, тем более, других батальонов. А всё это благодаря нашему старшине Тарасу Стативко. Все его звали Бульба, по-моему, этим прозвищем он даже гордился, и уже сам часто путал свою фамилию с этим персонажем. Я лично слышал, как он как-то представился – Тарас Бульба. Этот сорокалетний хохол обладал поистине чудесной способностью, доставать всё самое лучшее и новое для своей роты. Любимая его присказка была – там, где прошёл, хоть один хохол, двум евреям делать нечего. Неведомо, какими путями, он выбил для всех красноармейцев нашей роты утеплённое овчиной обмундирование. И это было перед самой отправкой нашей дивизии на Карельский перешеек. Он, зараза, как знал, что здесь будут такие крепкие, сибирские морозы. Может быть, именно благодаря его предприимчивости, у нас в роте и не было ни одного обморожения. Хотя, с винтовками он перестарался. В 1939 году как раз началось перевооружение. Армия начала получать новые винтовки СВТ – 38, взамен трёхлинеек. И, как водится, первыми в нашем батальоне самозарядки получили мы. Когда прибыли на Карельский перешеек, недели через две только ленивый не ругал Бульбу за эти винтовки. Другие роты были вооружены старыми, добрыми, безотказными трёхлинейками. При этом, как говорится – и горя не знали.