Эрик Френк Рассел - Космический марафон [сборник] Страница 22

— Планеты тоже движутся. А также спутники, астероиды и прочие штуки, которые уж точно не живые.

— Ради Бога, прекратите! Если вы так легко играете словами, то они и подавно. Я придумал дюжину ответов, и все никуда не годятся. — Его усталый голос выдавал нервное напряжение. — В каждом есть какой-то изъян. — Некоторое время сосед помолчал, затем заговорил опять: — Если бы об этом спросили вас, что бы вы ответили?

Армстронг подумал насколько минут, потом медленно произнес:

— Я бы сказал, что жизнь — это категория материи, и не стал бы ломать голову.

Без всякого восторга человек пробормотал:

— Спасибо. Это интересно. — И, отойдя в глубь своей клетки, снова принялся бормотать себе под нос.

Впрочем, на этот раз долго думать ему не дали. Минут через десять в коридоре появились два коренастых типа с суровыми лицами; они прошли мимо Армстронга, даже не удосужившись на него взглянуть, и отперли соседнюю камеру. Армстронг встал у своей решетки.

Через несколько секунд они проследовали обратно, ведя под руки сутулого, сморщенного человечка. Близоруко щурясь поверх пенсне, человечек то и дело спотыкался, но стражники были невозмутимы, как сфинксы.

Армстронг с черным юмором сказал ближайшему:

— В тебе, похоже, не меньше двухсот фунтов — значит, и веревки потребуется футов восемь.

Охранники не прореагировали, словно были глухонемыми. С невозмутимым видом они прошли мимо, а пленник между ними продолжал монотонно бубнить свое. В конце коридора захлопнулась дверь — звук их шагов и бормотание старика будто отрезало, и наступила тишина. Очевидно, в остальных камерах никого не было. Армстронг остался наедине со своими мыслями.

Следующий час он провел, обследуя свою камеру в поисках скрытых микрофонов, сканеров и прочих шпионских штучек. Ничего. Заглянув под мебель, вынув книги, просмотрев все, до чего мог дотянуться, он лишь убил время — и это немного его развлекло, но не принесло награды за труды. Если они и установили какое-нибудь следящее устройство, то разве что под штукатуркой. Чтобы его обнаружить, пришлось бы расковыривать стены и потолок.

Довольный, что ничего не нашел, Армстронг умылся, почистил зубы, привел себя в порядок и просмотрел корешки книг. Ни одна из них его не заинтересовала.

Вскоре появился один из охранников, просунул под решетку поднос с обедом и ушел, не проронив ни слова. На следующее утро таким же способом Армстронг получил завтрак. Еда сделала бы честь лучшему отелю. Какую бы судьбу ему ни уготовили перед тем, как что-либо сделать, его решили откормить. Наслаждаясь едой, Армстронг решил, что за меню он им, так и быть, вынесет благодарность, если, конечно, выберется отсюда.

Но когда наступило время обеда, аппетит его поубавился из-за мыслей о все еще отсутствующем соседе. Старик так и не появился. Значит, либо он дал верный ответ, либо все это — просто безумный трюк, где на карту ставилась жизнь и где любителям задавать слишком много вопросов предлагалось ответить всего на один вопрос, но какой! Так сказать, око за око.

Но «Норман-клуб» определенно был частью той таинственной головоломки, которую он пытался разгадать, главной частью, ключевым звеном. Это знание принесло ему мало радости; получается, что этой же информацией должен владеть и Хансен, а тогда суровый детектив был одним из лучших актеров и отпетых лжецов, с какими он когда-либо сталкивался. Хотя Армстронг подозревал кого угодно, только не Хансена. А все его собственная непроходимая глупость! Дураки обречены попадать впросак.

С мрачным видом, в двадцатый раз, он ощупал жилетный карман. Вещь, которая должна была там находиться, исчезла. Они победили в этой игре! Если бы ему удалось сохранить эту штуку, половина полицейских Нью-Йорка уже ворвалась бы в их лавочку. Поскольку ничего не случилось, значит, устройство больше не работало — они знали, как с ним обращаться.

Через несколько мгновений размышления пришлось оборвать. Под решетку просунули обед, уже успевший слегка остыть. На подносе, прислоненный к тарелке с жареным цыпленком, стоял белый конверт. Быстро вскрыв его, Армстронг прочел вслух:

«Дорогой мистер Армстронг! Ваша дальнейшая судьба зависит от того, какой вы подыщете ответ на простой вопрос, написанный ниже. Надеемся, что вы дадите обдуманный ответ, ибо ваша жизнь имеет для вас значение. Потратьте время с толком — в вашем распоряжении есть два дня для серьезных размышлений».

Подписи не было. Армстронг посмотрел на шесть слов, отпечатанных большими буквами внизу, и мысли его смешались. По спине пробежал холодок. Вот когда сбылись все суеверные страхи, вот когда оправдались плохие приметы, вот, оказывается, что означало то странное душевное беспокойство, о котором он говорил Клэр!

Это была расплата! Медленно, с почти физическим усилием его глаза прошлись по шести судьбоносным словам:

«ОТКУДА ВЫ ЗНАЕТЕ, ЧТО ВЫ НОРМАЛЬНЫ?»

7

Шесть слов состояли из двадцати восьми букв и требовали ответа, от которого зависела его судьба. Правда, в записке не говорилось о смерти прямо; угроза даже основывалась на том, что Армстронг говорил, о чем думал. Эти фокусники могли сделать с ним все, что угодно, — если их могущества хватило на то, чтобы бросить вызов правительствам многих государств и по меньшей мере на двадцать лет задержать завоевание Марса, значит, им вовсе незачем стесняться в средствах, когда дело касается одного человека. Шесть слов — они давили так, как петля сдавливает шею повешенного.

Армстронг прочитал вопрос в третий раз. Фраза была отпечатана голубым шрифтом, она казалась наглой, самоуверенной, вызывающей, словно писавший ее упивался тем, что ставил именно неразрешимую задачу.

«ОТКУДА ВЫ ЗНАЕТЕ, ЧТО ВЫ НОРМАЛЬНЫ?»

Щелчком отправив бумажку на крышку столика, Армстронг сел, отодвинул поднос с едой в сторону, упер локти в стол и обхватил голову руками. Жареные цыплята его больше не интересовали. Это послание напоминало звонок в опытах Павлова; только собака, вместо того чтобы истекать слюной, задумалась!

Не меняя позы, Армстронг дал волю мыслям. Если он нормален, они обязательно куда-нибудь его приведут. Если он сумасшедший, они будут просто носиться по кругу. Нортон был прав — я слишком много думаю. Можно ли существовать, не думая? «Я мыслю, следовательно, я…» Я — что?

Я — Джон Дж. Армстронг. Так утверждается. Я дал жизнь умным вещицам, задуманным Джоном Дж. Армстронгом. Некоторые люди похвалили эти вещи, расценили их как плоды здравого ума и даже оказались настолько любезны, что приписали мне искру гениальности. И… и… гений сродни безумцу! Куда это я опять? Я стою на границе? Я преуспевал по одну сторону этой границы, а сейчас оказался по ее другую сторону? Тонкая красная линия…

В любом случае, что заставляет их подозревать, что я ненормален? Откуда им известно, что они сами нормальные? Что такое нормальность? Разве есть четкое определение? Если есть, то кто его придумал? И с чего этот парень взял, что он сам нормальный? Откуда вообще человек знает, что он в своем уме?

«ОТКУДА ВЫ ЗНАЕТЕ, ЧТО ВЫ НОРМАЛЬНЫ?»

Ответ: конечно, я нормален. Откуда вам это известно? Я должен быть нормальным! Это почему? Потому что я так считаю. Так может считать любой псих! Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли? И сумасшедших убирают с дороги, не правда ли?

Менее спятившие изолируют более спятивших. Говорят, что разница между теми, кто сидит в тюрьме, и теми, кто там не сидит, в том, что последние никогда не попадались с поличным. Разница между теми, кто в сумасшедшем доме, и теми, кто вне его…

— Заткнись! — Крик вырвался у него непроизвольно, и Армстронга даже передернуло от ярости, с которой он прозвучал. Поднявшись из-за стола, он принялся мерить шагами камеру.

Не тревожься, сынок. Это все пустяки. Сумасшедшие часто беседуют сами с собой. Иногда кричат. Иногда вопят. Иногда пронзительно визжат на таких высоких нотах, что слух не выдерживает. Иногда они шепчут, шепчут, шепчут, а их налитые кровью глаза видят то, чего нигде нет. Они вытворяют и другие фокусы. Они носят талисманы, без которых не решаются перейти улицу. У них есть счастливые числа, которые управляют их жизнью, и перед каждым делом они повторяют эти числа про себя. Когда им кажется, что никто их не видит, они трогают дверные ручки, потому что не потрогать дверную ручку — ужасная примета. Они избегают наступать на трещины между камнями мостовой, ибо наступить на такую трещину означает разделить надвое живую душу. Свихнувшемуся необходимо одиночество, потому что со временем безумие расцветает и требует все больше и больше сил, и бедняга отдает их с готовностью… Но за тобой-то не числится ничего такого, сынок. Или?..

«ОТКУДА ВЫ ЗНАЕТЕ, ЧТО ВЫ НОРМАЛЬНЫ?»

Разве ты забыл, что твой долг — принимать стойку «смирно» всякий раз, когда коллекция надраенных медных труб воспроизводит акустические колебания в определенной последовательности? Говоришь, ты никогда не совершил, бы подобной нелепости? Пятьдесят миллионов французов делают это всякий раз, когда оркестр играет «Марсельезу», а пятьдесят миллионов французов не могут быть все сплошь ненормальны, верно? Хватался бы ты левой рукой за правую ступню, едва заслышав «Крошка, танцуй веселей», если сто миллионов поступают именно так и ожидают, что ты последуешь их примеру? Ты не последуешь? Лжешь!