Ларри Мэддок - Мир мог сойти с ума Страница 22

— Вы изобрели машину?

— Да-а-а! — восхищенно воскликнул Томлинсон. — Машину, которая сбивает спесь с напыщенных ничтожеств. Тому жирному неряхе следовало бы испытать ее на себе. Это самое сильное лекарство в мире против мании величия. Только мне уже безразлично, что он будет делать с ней дальше. Впервые в истории каждый в мире будет счастлив! — Профессор считал эту идею настолько впечатляющей, что поднялся с койки и начал расхаживать по маленькой камере.

— И все благодаря вашей машине? — подсказал Форчун.

— И все благодаря моей машине, — промурлыкал Томлинсон. — Дрофокс Джоргол — очень большой человек, вы знакомы с ним, полагаю?

Форчун кивнул.

— А как работает ваша машина? — спросил он.

— Очень большой человек. Некоторые испугались бы человека таких размеров. Но он идеальный пользователь моего изобретения. Ему не нужны ни богатство, ни власть, потому что они уже у него есть. Знаете ли, он с другой планеты. «Путаник» — такая вещь, которую Патентное ведомство непременно бы запретило. Но Дрофокс Джоргол согласился применить ее на благо всего человечества. Просто представьте себе: больше нет войн, больше нет нетерпимости, больше нет людей, которые эксплуатируют других, потому что с этого момента никто не будет хотеть больше своей законной доли. А все те ограниченные всезнайки, которые насмехаются над летающими тарелками, скоро посмеются по-иному. Имя Бартоломью Томлинсона будет на устах у каждого.

— Почему?

— Потому что я изобрел «Путаник мыслей», вот почему! Но Дрофокс Джоргол, будь проклято его черствое сердце, никому не разрешает знать о нем. Мне все равно. — я счастливее его в любом случае… Почему вы не сядете на койку? У вас усталый вид.

— Ничего, я в порядке. Я понимаю так, что испытание вашей машины назначено на ближайшее будущее, не так ли?

— Не испытание, сэр, а полномасштабное спасение человечества! Оно начнется сегодня вечером, как только будут готовы все глайдеры. Уже завтра весь мир будет счастлив! Джентльмены, Дрофокс Джоргол занят просто чудесным делом. Он будет править миром, конечно, но все это правильно. Кто-то ведь должен этим заниматься, а он уже король горы. Я мог быть также королем горы, если бы захотел, но этот огромный жирный хулиган лишь только появился, как сразу же отстранил меня. Ну да я и не хочу. В любом случае он мне безразличен: прежде всего я не хочу быть королем этой старой горы… Не хотите ли сыграть в шарики?

Форчун, сощурившись, посмотрел на сумасшедшего изобретателя.

— У меня нет никаких шариков. У тебя есть какие-нибудь шарики, Уэб?

— Нет у меня никаких шариков.

— Профессор, кажется, растерял свои шарики. В кармане моего пиджака было несколько шариков, но они остались там, снаружи, — сказал Форчун.

— Я принесу их тебе, — механически улыбнулся Уэбли.

— Мы здесь под замком, — сказал Томлинсон.

— Правильно, доктор, но мой приятель умеет проходить сквозь стены.

Долговязый изобретатель посмотрел сначала на Форчуна, а затем на Уэбли-Кимбалла.

— Знаете, о чем я думаю? — засомневался он. — Я скажу, что я думаю. Я думаю, что вы оба сошли с ума.

Форчун усмехнулся:

— Это единственный путь. А мы ведь и близко не были рядом с вашим «Путаником мыслей», хотя, подозреваю, один наш приятель попробовал уже его на вкус.

Уэбли встал.

— Судя по его поведению, именно это и случилось с Гларрком. И возможно, также и с его напарником. — Он пересек камеру и растянулся на койке.

— Вы сказали, что он собирается пройти сквозь стену, — недоуменно сказал Томлинсон.

— Я не сказал, что он собирается, просто он сумеет, если захочет.

— Спорим, что не сумеет.

— Я не хочу, — сказал Уэбли, отвернувшись лицом к стене.

— Видите, он не может. Я был прав, — злорадно захихикал профессор.

— Мне нужны также мои сигареты, — сказал Форчун.

Андроид ничего не ответил, потому что Уэбли отсоединил свою протоплазму от гортани и молча потек на пол, принимая свое излюбленное естественное состояние.

В течение следующих тридцати секунд, пока Форчун занимал профессора серьезным изложением теории о том, что любой смог бы пройти сквозь стены, если бы только захотел развить свои скрытые возможности в этом направлении, Уэбли тихонько собирался под койкой, решая, какую выбрать форму, а решив, отправился на задание. Если бы Томлинсон не был так увлечен импровизированной лекцией Форчуна, он, возможно, заметил бы змею, выскальзывающую из камеры; он, возможно, заметил бы, как в коридоре появился, выгнув спину, кот и тут же превратился в огромную летучую мышь весом в семь килограммов, улетавшую на бесшумных крыльях. Но Бартоломью Томлинсон не был настолько наблюдательным.

Рассудок Томлинсона повредился, это было очевидно. Точнее, рассудок был внезапно и коренным образом реструктурирован. Перепутан. Еще хранилась накопленная в нем информация, но пути доступа к ней были перепутаны. Это походило на библиотеку с неправильными переплетами на половине книг, с перетасованными, как в картах, страницами во второй их половине. Томлинсон теперь твердо верил, например, что, поскольку не все квадраты есть прямоугольники, то все прямоугольники есть квадраты.

Медленно, тщательно формулируя, Форчун задавал вопросы, стараясь выведать принцип работы «Путаника». Из сумбура фантастических ответов вырисовывалась довольно разумная картина характерных особенностей общего принципа и технологии.

Мозг, вне зависимости от вида его обладателя или планеты происхождения, представляет собой чрезвычайно сложную вычислительную машину, в которой хранятся памяти-коды на десятках тысяч микроскопических ДНК-сцеплений. Информация поступает в мозг в виде нейтральных импульсов и становится разумом лишь после перевода ее на ДНК-связи. Она становится памятью, когда ДНК становится доступной для импульсов пускового механизма. Мышление — это динамический процесс: поиск отдельных данных, сравнение, анализ, поиск, сравнение, новый анализ. Чем больше данных, тем более объем мыслительного потенциала мозга. Чем больше какая-либо личность искусна в умении различать сходства и несходства, тем более глубоким и оригинальным становится ее мышление. Это тонко настроенная, чувствительно уравновешенная вычислительная машина, оперирующая оптимальным количеством случайных импульсов.

«Путаник мыслей», как узнал Форчун, просто умножал произвольные импульсы, делал короткое замыкание в некоторых основных ДНК-связях и накладывал посторонние частоты, которые постоянно выводят эту вычислительную машину из равновесия. В результате этого рассудок становился путаным и неспособным завершить логические построения идей просто от избытка запущенных в оборот мыслей. Заслугой Томлинсона, кроме теоретического обоснования, явилось определение частоты электромагнитных волн, которая резонирует в нормальном мозгу, и изобретение способа генерирования сигнала.

— А сама резонансная частота не станет через какое-то время затухать? — спросил Форчун. Он уже в пятый раз задавал Томлинсону этот вопрос.

Четыре раза изобретатель, казалось, не понимал его, но теперь он ответил:

— Абсолютно исключено. Первоначальная перегрузка нервных путей наносит постоянный вред. Вот почему невозможно повысить коэффициент умственного развития какого-либо субъекта, а без субъектов не может быть и правителей. Я в любом случае не хочу становиться королем какой-нибудь старой горы. Джоргол — молодец! Он отобрал мои игрушки. — Томлинсон снова отключился, сраженный произвольным импульсом.

Форчун вздохнул. Да, над разумом нависла угроза. Машина создаст мир белых кроликов и сумасшедших шляпников, которыми Дрофокс Джоргол будет управлять без усилий.

— Он мертв, — провозгласил профессор Томлинсон.

Форчун обернулся и увидел, как изобретатель склонился над оболочкой Соробина Кимбалла. Томлинсон покачал головой и пробормотал:

— Он, должно быть, прошел сквозь стену. Любой может пройти сквозь стену, если приложит к этому свой разум. Вот как я.

Томлинсон повернулся и пошел на стену.

К сожалению, стена не была настолько убеждена в способностях Томлинсона, как он сам. Профессор отскочил от нее обратно, зажав руками ушибленную голову, сполз на пол и заплакал.

Дрофокс Джоргол стоял на каменном балконе, который огибал с одной стороны громадную пещеру. На дне пещеры стояли все пятьдесят глайдеров флота, от его собственного флагмана до летающих блюдец самых малых размеров. Двенадцать машин счастья еще только предстояло дооборудовать, а это означало, что через четыре часа флот будет готов. То, что самому изобретателю спутали мозги, возможно, было ошибкой, размышлял Джоргол, так как он подозревал, что работа пошла бы намного быстрее, если бы Томлинсон был в состоянии наблюдать за ней и руководить.