Василий Гавриленко - Теплая птица Страница 22

Марина ступила на лестницу, стала спускаться. Совсем исчезла из виду…

— Андрей?

Голос нетерпеливый, недовольный.

Иду.

Я полез в колодец.

— Марина.

— Т-с-с!

Тонкий палец прижался к моим губам. Колодец привел нас в широкий тоннель.

— Здесь лучше тихонько. Пошли!

Держа меня за руку, Марина двинулась вперед. Под ногами хлюпала вода.

Мало-помалу мои глаза стали кое-что различать в темноте.

Тоннель со щербатыми сводами, ржавыми балками. С потолка — вечный дождь.

Из тоннеля вышли в просторный зал с колоннами.

— Метро, — глухо сообщила Марина. — Осторожно, лестница.

Мы взобрались на каменную платформу. Из-под поддерживаемого колоннами купола шел дождь, звонко стуча по граниту. Напротив нас остановился поезд.

Марина подошла к одному из вагонов, встав на цыпочки, сняла что-то с крыши. Щелчок — и у нее в руках возник сноп света.

— Мой тайник, — сообщила Марина, направив фонарь мне в лицо.

— Прекрати, — сказал я, заслоняясь рукой.

Она повернула луч в сторону: я увидел в вагоне поезда пассажиров. Видимо, из-за высокой влажности или по какой-то иной причине они сохранились гораздо лучше, нежели встреченные нами в Джунглях и в Калуге бывшие. Время сделало фотографию себе на память: перегруженный вагон метро, кто-то из пассажиров тревожно смотрит на часы, кто-то читает, кто-то спит.

— Пойдем, Андрей.

Луч переметнулся на залитый водой пол. Светлые пятна запрыгали на стенах и потолке. Я увидел люстры, рисунки.

Мы спустились на пути перед носом поезда.

Марина пошла впереди, я следом, радуясь, что под ногами тянутся рельсы.

Скоро я перестал обращать внимание на выныривающие из темноты станции — ноги налились свинцом, в голове гудело от капели, крысиного писка, глухого шлепанья наших ног по лужам.

Хотелось наружу — к холодному сухому воздуху и звездам.

Очередной зал распахнулся перед нами. Нащупав фонарем лестницу, Марина направилась к ней.

У красноватых колонн застыли бронзовые фигуры.

Луч фонаря заметался по гранитному полу, залитому водой. Нашел люк.

— Андрей, открывай.

Я напрягся, откинул крышку в сторону. Вода устремилась в отверстие гулким водопадом.

— Лезь!

Невозможно было не заметить появившуюся в Марине резкость. С чего бы это?

Однако ни спорить, ни возмущаться я не стал.

Бетонная кишка вела в короткий темный тоннель, в конце которого — сердце радостно забилось — серпик луны.

Марина отключила фонарь.

Ночное небо подалось навстречу.

Мы оказались посреди темной улицы — очертания полуразваленных домов неясно рисовались в ночном свете.

Я с наслаждением вдохнул.

Не успел выдохнуть, как пронзительный стрекот разорвал тишину, и над нашими головами пронеслась вертушка.

— Стрелки! — я повернулся к Марине, но она не выразила ни страха, ни удивления. В руке у нее что-то белело.

— Прости.

Это произошло мгновенно, а мне показалось — длилось целую вечность. Острие шприца с месяцем на самом кончике, приблизилось к моей шее и вонзилось в нее, сразу же разлив по телу слабость, не позволившую устоять на ногах. Марина подхватила меня, уложив на снег лицом к небу.

Часть вторая

Конунг Ахмат

1

Кокаин

— Конунг Ахмат, здесь Шрам.

Обмотав руку липковатой тряпкой, я снял вскипевший чайник, поставил на стол, изрезанный ножом.

Стрелок по имени Николай терпеливо ждал: серое равнодушное лицо, тусклые глаза.

— Зови.

Николай отодвинул заскрежетавшую дверь — из вагона устремился густой пар. Спрыгнул на скрипнувший снег.

Поезд остановился на ночь посреди Джунглей. Я требовал от машиниста продолжать путь, но тот не поддался ни уговорам, ни угрозам.

— Как хочешь, конунг, — сказал он, глядя мне в глаза. — Ночью не могу — не ровен час, угодим в яму.

Пришлось отступиться, чтоб не терять время.

— Конунг?

Я обернулся.

— Присядь, Шрам.

Он, конечно, остался стоять, здоровенный игрок, продавшийся стрелкам за то единственное, что так необходимо ему, и что невозможно достать в Джунглях, — за кокаин.

— Хочешь чайку? — спросил я.

Шрам что-то промычал, мотнув башкой. Широкое лицо делил надвое шрам, отчего казалось, что у игрока два носа и четыре губы.

Я отпил из алюминиевой кружки.

— Что имеешь сказать?

Шрам взмок: непривычно находиться в помещении, тем более — в жарко натопленном.

— Неподалеку поляна, конунг. Там игроки, — сообщил он, косясь на потолок. — Кажется, они думают, что твой поезд — Последний.

— Это всё?

— Все.

Я откинулся на спинку стула, несильно ударившись затылком о стенку вагона, и засмеялся.

— За такой пустяк ты надеешься получить дурь?

Прищуренные глаза Шрама вспыхнули. Почему я в одиночку принимаю это чудовище? Рано или поздно он бросится на меня, чтобы задушить, — и я могу не успеть выхватить пистолет…

— Ну?

Шрам потоптался на месте, нехотя промычал:

— Там, куда ты направляешься, — питеры.

Я локтем задел кружку, которая тут же опрокинулась. Кипяток пролился на стол, закапал на пол.

— Что?

— Питеры, конунг, — Шрам сыто ухмыльнулся. — Похоже, они собираются организовать в Твери базу.

Я встал со стула, прошел в угол к ведру. Помочился. Шрам терпеливо ждал.

— Сколько их?

— Больше тебя, конунг.

— Насколько?

— Самое малое — вдвое, — Шрам, прищурившись, смотрел на меня. Нет, этот игрок только с виду — громадный дурак…

— Техника?

— Три вертушки и поезд.

Я подошел к сейфу, набрал код замка.

За железной дверцей — горка белых пакетиков. Мое плечо обожгло горячим дыханьем, я обернулся — глаза склонившегося Шрама жадно засверкали.

— Неплохой у тебя запасец, конунг.

— Убери рыло.

Он отстранился. Я запер сейф, протянул игроку пакетик.

Шрам схватил дурь дрожащими руками, тут же надорвал целлофан, всыпал порошок в огромные ноздри. Шумно втянул воздух.

— Убирайся, — поморщился я.

— Прости, конунг, — пробормотал Шрам, облизывая пустой пакетик синим языком.

Как только он притворил за собой дверь вагона, я прилег на накрытую шкурой твари кровать.

Информация Шрама была неожиданной.

Мой отряд направлялся в Тверь для проведения зачистки, а не для битвы с питерами. Да и не слышал я, чтобы когда-нибудь стрелки — москвиты нос к носу сталкивались с питерами… Кажется, Христо упоминал, что когда-то к Отцу Никодиму приезжал из Питера Отец Афанасий. Но откуда Христо мог знать наверняка? Он возрожденец, а не стрелок.

Операция в Ярославле основательно пощипала отряд: тамошние игроки здорово метали заточки. Я не готов к столкновению с питерами. И УАМР ничего не говорит на этот счет…

Так что, поворачивать обратно?

«Шанс обязательно выпадет — главное, не упустить его», — женский голос. На мгновение я будто наяву увидел ее, вспомнил запах волос, наивные, неосуществимые мечты, которые я начертал на флаге своей души и тайно понес через Русские Джунгли. Серебристая Рыбка, плыви…

— Значит, шанс, — прошептал я, глядя, как в печи мечется огонь.

Решение было принято. Чтобы не терзаться понапрасну новыми сомнениями, я поднялся с постели, снял с гвоздя зеленую куртку с нашивкой на рукаве в виде серпика луны.

Серпик луны сверкал и на холодном небе, но смотрел он в другую сторону. Джунгли шумели, где-то выла тварь. Там же бродит Шрам, а может, забрался на дерево и уснул, — улетел в лживо-прекрасный сон. Интересно, что он видит под дурью? Что прекрасно для Шрама? Зеленая долина, пересеченная голубой речушкой, вытекающей, кажется, из самого неба? Едва ли. Красивая женщина? Это уж точно — нет. Скорее всего, он видит себя не Шрамом, а кем-то другим. Может быть, конунгом.

Я пошел вдоль поезда. За приоткрытыми дверями вагонов храпели, стонали, ругались вполголоса; из печных труб летели искры — некоторые поднимались выше деревьев и только там, в вышине, гасли.

В хвосте поезда, на платформе, — вертолет, лопасти свисают чуть не до земли. Единственная вертушка, доверенная моему отряду. Да я особо и не настаивал на большем, полагаясь на пехоту и мощь станкового пулемета.

Посмотрев на блестящий под луной снег, повернул обратно.

Из продвагона доносились приглушенные стоны, звуки ударов: эта сволочь, Машенька, опять избивал Николая. Я остановился у двери, едва сдерживаясь, чтоб не вмешаться.

— Гад, — тонким голосом крикнул Николай и тут же захрипел: должно быть, Машенька схватил его за горло.

Быстрым шагом я направился к своему вагону: помочь Николаю я не в силах, даром что конунг. В отряде, как и в Джунглях, — каждый сам за себя.