Олег Верещагин - Будьте бдительны! Сборник рассказов Страница 23

В оккупации России официально участвуют 11 стран НАТО, выставившие контингенты общей численностью около семисот тысяч человек. Сюда же следует добавить около трёхсот тысяч солдат из 22 стран миссии ООН «Свободу России» и более двухсот тысяч наёмников, официально работающих на частные компании. Общие потери оккупационных сил на конец лета составили не менее 150 тысяч человек убитыми, 40 тысяч пропавшими без вести, 370 тысяч ранеными.

На оккупированной территории России действуют не менее 300 партизанских отрядов разной политической ориентации общей численностью не менее 45 тысяч бойцов.

С утра лил совершенно уже осенний дождь, тучи сплошняком затянули небо. Было ещё темно — не больше четырёх утра. Пионерские курьеры изо всех семи отрядов на велосипедах мокли под козырьком у входа в подвальное помещение — редакцию «Русского знамени». То один, то другой, получая пачку свежих, только что отпечатанных номеров, совал её в непромокаемую, сумку, вскакивал на велосипед и с шуршанием катил по разбитому мокрому асфальту…

Верещагину давно хотелось узнать — играет Басаргин в белогвардейского штабс-капитана или правда себя так ощущает? Впрочем, сейчас это было малоинтересно — Игорь пел очень хорошо, и Шушков отлично подыгрывал…

— Всё что сбудется — не забудется…Всё что вспомнится — не исполнится…Так о чём же ты плачешь, красавица?Или мне это просто чудится?

Практически в полном составе дружина собралась в подземном переходе. Да, в полном составе, подумал надсотник удовлетворённо. 311 человек — почти штат. Это не июнь, когда я не знал, как сто человек растянуть на оборону для пятисот! Правда, пришла другая мысль: от тех, с кем он начинал тогда — тут едва четыре десятка. Остальные…

Верещагин тряхнул головой. Посмотрел на своих командиров сотен.

Земцов — по-прежнему бородатый и непоколебимый.

Басаргин, недавно повышенный в звании — за давнюю оборону школы — до сотника.

Подсотник Эндерсон, которому Шушков почти с облегчением уступил командование второй стрелковой сотней.

— Отче, — прошептал Пашка, — народ собрался, пора с массами говорить.

— Заткнись, шутник, — так же тихо ответил Верещагин. Хотел крепко отвесить Пашке по белобрысому затылку, но воздержался. Встал с ящика из-под консервов, одёрнул куртку и поправил берет, который на этот раз, вопреки обыкновению, водрузил на голову. На благородные седины, так сказать, подумал Верещагин, иронизируя над собой и окидывая взглядом повернувшиеся к нему лица.

— Так, народ, — начал он так, как много лет начинал уроки в школе. Из задних рядов молодой голос крикнул:

— Давай, вождь! Веди нас!

Посмеялись все, включая самого надсотника.

— Поведу, — согласился Верещагин. — Вот прямо через десять минут и поведу. Офицеры вам, конечно, уже объяснили, куда мы пойдём и что будем делать. Как пел Владимир Семенович — «Наконец-то нам дали приказ наступать! Отбирать наши пяди и крохи!» — Верещагин помолчал. Его слушали теперь серьёзно и внимательно. — Вы все добровольцы. Наша дружина, ещё две дружины, казачий полк, десантники батальон, дроздовцы, подразделения ополченцев — их стягивали сюда всю ночь, благо, беспилотники в такую погоду не летают… Наша задача — разгромить врага в Северном районе. Если нам это удастся — враг и на севере отойдёт к Подгорному и Ямному, побоится окружения. Да самой Чертовицы территория будет свободна, в наших руках окажется аэродром… Но… — надсотник снова помолчал. — Но сколько из нас доживут до вечера — я не знаю. А вы должны знать одно — вперёд. Каждый сам себе командир, распоряжений не ждать, рук не поднимать, в плен никого не брать. Только вперёд, пока не окажемся на Антонова-Овсеенко. Нам приданы БМП-2, две «Шилки», 122-миллиметровка «гвоздика», несколько буксируемых орудий и ПТРК. Но вы знаете сами, как бронетехника горит на улицах. Так что воевать будем мы сами, а не броня. И в этом — наша сила, мужики, — твёрдо сказал Верещагин. — Это наше первое настоящее наступление здесь. А теперь у вас есть десять минут — помолиться, подумать, написать пару строк… ну, вы всё понимаете. Готовьтесь. Через пятнадцать минут по району шарахнет артиллерия резерва. А ещё через пять — пойдём мы…

…Дождь снаружи усилился. Верещагин неспешно шёл по разбитой улице — под прикрытием того, что некогда было стеной дома, а теперь превратилось в вал щебёнки.

Около поворота в переулок надсотник остановился возле сложенной из кирпичей невысокой пирамидки. В кирпичи была вделана медная табличка со старательно выгравированной надписью:

ДИМА МЕДВЕДЕВ

Вокруг пирамидки и на ней самой были повязаны галстуки — много чёрных от дождя алых галстуков, десятки. На некоторых виднелись надписи. Верещагин подошёл ближе…

…Димон, спи спокойно, мы отомстим…

…брат, ты не умер, мы делаем твоё дело…

…гадам жизни не будет, Димка!..

…не забудем, не предадим, не простим…

…наш Город помнит тебя, Димон!..

…ты мог быть моим братом, а тебя убили…

…мы сейчас уходим. Благослови, Димка…

…все, павшие здесь, родятся снова!!!

…Димочка, я тебя люблю, родной!..

Медленным, почти старческим движением надсотник полез в карман «Тарзана» и достал что-то. Положил на край пирамидки. Выпрямился. Отдал честь. И ушёл, чётко повернувшись через левое плечо.

Тяжёлый даже на вид, светящийся каким-то неземным, собственным светом серебряный крест — Георгий четвёртой степени на сразу потемневшей оранжево-чёрной ленточке — лежал на мокром кирпиче.

Ещё одна порция снарядов, бешено урча и визжа, пронеслась над гостиницей — на запад, в сторону вражеской обороны. Дождь лил, не переставая, колыхался серой пеленой, и за дождём почти незаметно было наступающего рассвета.

Заняв место за баррикадой, надсотник Верещагин аккуратно проверил оружие — приоткрыл, переставив предохранитель на автоматический огонь, затвор, низачем стёр с примкнутого 70-зарядного пулемётного барабана воду. Достал из кассеты на жилете осколочную гранату, вставил в подствольник. Вспомнил строки Розенбаума:

Предохранитель — вниз до упора,Очередь от живота…

Хорошая песня, а вот Розенбаум то ли ни знал, то ли забыл, что «вниз до упора» — одиночный огонь…

Кое-кто справа и слева молился, целовал нательные крестики. Большинство просто ждали — неподвижно, с напряжёнными лицами. Верещагин ещё раз осмотрел сотню — не пролез ли кто из пионеров? Десять минут назад вернули аж шестерых, тарившихся в неразберихе перед наступлением среди дружинников. Нет, вроде никого.

Справа приткнулся Пашка. Указал на подошедшую технику. Верещагин кивнул, глянул на вестового. Чуть не спросил: «Может, останешься?» — и понял, что после такого вопроса Пашка навсегда перестанет с ним говорить.

— Держитесь на флангах, — сказал Верещагин подошедшим командирам «шилок», — ты — в тылу, — кивнул он БМПшнику. — Твоя бандура пойдёт в цепи, — обратился он к командиру самоходки. — От гранатомётов прикроем, как можем, не волнуйся… Давайте по машинам.

Несколько красных ракет со свистом и воем взлетели за позициями защитников.

— Пора, — сказал Верещагин, вставая на колено. Вокруг зашевелились. — Басс, давай.

Молодой парень из сотни Басаргина — с повязанным поверх снаряжения бело-голубым шарфом — вскочил на баррикаду и великолепным ударом ноги отправил вперёд, в сторону вражеских позиций, туго накачанный футбольный мяч…

— За мной, вперёд, в бога душу мать!!! — заорал Верещагин, вскакивая. — Вперёд, пока они свои кишки собирают! Ура-а-а-а!!!

— …рррраааааа!.. — отозвались по фронту сотни глоток.

Атака на Северный район началась.

От укреплений врага дружину отделало около ста метров развалин. Среди них кое-где лежали трупы, но немного. Оконные проёмы дома впереди были заложены мешками с песком, торчали стволы — в том числе крупнокалиберных пулемётов. Здание вяло горело, во многих местах было разрушено, и в ответ на бешеную стрельбу атакующих выстрелы раздались не сразу. Гранатомётчики били по видимым амбразурам.

— Вперёд! — ещё раз, слышно уже только тем, кто был ближе, прокричал Верещагин.

«Всё», — коротко, словно с обрыва прыгая, подумал Пашка, устремляясь за ним. Почему-то казалось главным, чтобы его не убили в этих развалинах. Словно в самом здании случиться уже не могло ничего страшного…

Кто-то сделал ему «ступеньку», и Пашка прыгнул внутрь через горящие мешки. Внутри тоже всё горело, и первое, что он увидел — оскаленное лицо польского солдата, сидящего у стены с автоматом поперёк колен. Солдат тоже горел.

Но в атакующих почти тут же начали рубить в упор, с каких-то двадцати шагов, от внутренних дверей, в ответ они тоже открыли огонь. Пашка стрелял из своего АК-104, прижавшись к стене, фактически убеждённый, что сейчас его убьют — но в какой-то миг огонь дружинников «забил» вражеский, и кто-то (непонятно — кто, да и неважно) крикнул: