Персональный бог - Rayko Страница 23

Фрикаделька и Серый почти синхронно сделали фейспалм.

— Я с тебя постоянно в осадок выпадаю, Харя… Ты хоть иногда думать пытаешься, дебил? — рассмеялся Макжи, пыхтя трубкой, которую он закурил для успокоения.

Последние лет триста он редко курил — сказывалось влияние Чумы, которая ненавидела курение и делала исключения только для него и Спиркса.

— Раз Спиря создал амулет перемещения в закрытые миры, то он не только название узнал, но и сам минерал нашел и сумел его применить для создания артефакта.

— По-моему Харя на Фелисе деградирует потихоньку, — констатировал Спиркс, — Пойдешь со мной на Дивэйн, чучело? Мне там отморозок безбашенный будет нужен для пары операций.

Артефактор повернул голову к Харису.

— Эй, а чо, так можно было?! — заорал Серый, — Так я тоже дегенерат еще тот!

— Хрен вам несладкий обоим, а не Дивэйн, — раздался голос Чумы, которая стояла в дверях, прислонившись к косяку, — Спиря, завязывай смущать умы… кхм… или чем они там вместо него пользуются. У вас своя дорога, у Тузов своя.

— Ну, Чумкаааа, ну пазязяяя…

— Харя, не юродствуй, а то придется огорчить тебя до невозможности. У нас скоро заказ, а от Спиркса денег не дождешься — он энтузиаст, за свои деньги работает и никому не платит. Идейный он, в отличии от нас.

— Ясна-панятна, — тут же успокоился Харис, — Нет денег — нет мотивации. А я без мотивации никуда. Так, а что там с Траумом-то?

Все снова посмотрели на артефактора.

— Что-что? На всем Древе этого минерала как ни странно крохи, еле-еле наковырял на десяток амулетов. Хорошо Чума подсказала, где искать.

Теперь все уставились на девушку.

— Я ни разу не геолог, но малахит от булыжника отличить смогу. У нас на Урале его залежи, вот я когда его у Спири в лаборатории увидела, то и посоветовала искать в мирах, похожих на мой.

— Опаньки… А почему не в твоем? — у Фрикадельки даже уши встали торчком от любопытства.

— Потому что его больше нет, — отрезала Чума.

В комнате повисла гробовая тишина.

— Доигрались, пидорасы, в войнушку. На Земле сейчас выжженая пустыня, постапокалипсис. Вот такие, блять, пироги.

Интерлюдия 3. Траум

Примерно 450 лет назад

Мир Дивэйн

Как ни странно, но приход в этот мир он совершенно не помнил. Корсу хорошо запомнил свою смерть в стенах бастиона Ротфорд, предательство Солта, а дальше все тонуло в вязком киселе невнятных образов и ощущений. По словам сестер из приюта Светлой Матери, где он впервые осознал себя, его принесли под двери двое стражников портового района, которые выловили прибившийся к решетке канала труп младенца. А когда его попытались подцепить острым крюком, младенец неожиданно закричал.

Он пришел в этот мир незваным, и мир ему этого не простил. Вся левая рука, от плеча до скрюченных пальцев, была безобразно уродлива с рождения. Перекрученные мышцы, торчащие под неправильными углами суставы и вспухшие, виднеющиеся через тонкую кожу сухожилия. Рука почти не двигалась, и ему стоило титанических усилий научиться хоть немного ею пользоваться. И, словно простого уродства было мало, время от времени руку скручивало дикими судорогами. Очевидно, где-то в плечевом суставе пережимало какой-то нерв. Его неизвестные родители видимо не долго горевали по поводу рождения убогого, раз они не задумываясь выбросили постоянно плачущего от боли уродца в сточную канаву, идущую в сторону моря.

Задачей приюта Светлой Матери было сохранение жизни своих воспитанников, не давая им умереть от голода или болезни. И с этой миссией персонал худо-бедно справлялся. Дети регулярно, два раза в день получали паек и имели как минимум крышу над головой. Остальное — воля богов. И если по их воле чадо заболевало пневмонией или у него начиналось воспаление — помочь милосердные сестры могли только искренней молитвой.

Дверь в общую келью скрипуче отворилась и внутрь вошла высокая старая женщина, одетая в серую рясу. Громыхая деревянными подошвами сандалий по дощатому полу, она прошла вдоль коек с сопящими воспитанниками, и остановившись возле кровати Корсу, потрясла того за больное плечо.

— Велет! Велет, вставай быстро! Иди за мной, — не говоря больше ни слова, она двинулась к дверям.

"Специально ведь сделала, старая сука…", — выругался про себя мальчишка, скривившись от боли.

Вряд ли его биологические родители успели удостоить Корсу каким-нибудь именем, а если имя все же и было, то в приюте его никто знать не мог. Поэтому его нарекли Велетом, по имени одного из бесчисленного сонма святых здешнего пантеона.

Ночные побудки для обитателей приюта были в порядке вещей. Мало ли какая срочная работа подвернулась на ночь глядя. Бывало, поварихи не успевали к завтраку, и воспитанников привлекали помогать им в работе, не требующей особых навыков и умений.

Сестра Агнесс степенно вышагивала впереди, ни разу не обернувшись, чтобы удостовериться поспевает ли за ней босой девятилетка. Старшая сестра Агнесс — ужас и страх детского приюта. Вкупе с довольно высокой должностью, эта рослая сухая женщина обладала исключительно мерзким характером с садистскими наклонностями. Она обожала лично наказывать воспитанников. За малейшую провинность она порола розгами просто с маниакальным упоением. Обычное дело, если после сеанса в ее кабинете воспитанник не мог подняться с кровати несколько недель. А иные и вовсе не поднимались. Ее здесь боялись и ненавидели все. От детей до младших сестер. Впрочем, она не делала особых различий между воспитанниками и подчиненными. И просто фанатично ненавидела девушек, если те были хоть немного симпатичны.

Умеющий слышать, да услышит. А слышать Корсу умел хорошо. Словно сжалившись над ущербным, природа дала ему взамен искалеченной руки острый слух и чуткое обоняние. Темными ночами, скрипя зубами и тихонько корчась в собственной кроватке от невыносимой боли в руке, он слушал. Сестринская комната находилась прямо за их кельей, а жиденькая деревянная стенка была не лучшей звукоизоляцией. Отдыхающие в ночь сестрички часто тихонько шептались, перемывая кости знакомым. Из их разговоров Корсу и узнал, что сестра Агнесс — вот уж ирония жизни, — была бывшей портовой проституткой. Изгнанная собственным мужем в угоду молодой любовнице, она осела когда-то в портовых кабаках и топила свою жизнь в стакане пойла, обслуживая матросню и грузчиков. Однажды, в одну из особо холодных зим, вусмерть пьяная Агнесс вышла из дверей кабака на улицу и умостилась справить нужду под забором. То ли выпито было слишком много, то ли дело было в новой для того времени забаве — завезенной с югов курительной дурман-траве, — но Агнесс умудрилась заснуть, усевшись задницей в сугроб. Сколько она так просидела в снегу