Завтрашний царь. Том 2 - Мария Васильевна Семенова Страница 23

В круг нерешительно вступила женщина в бедняцкой кручине, сопровождаемая выводком ребятни. Старший сын, верста Ознобише, давно перерос мать, младшие цеплялись за подол. Эрелис слегка кивнул своему райце. Ознобиша обогнул ступени трона, вышел вперёд. В груди копилась икота, ум занимался вопросом: если муж давно сгинул, чьи дети? И коли уж от порядчиков такая забота, почему семьяне «храбрейшего» оставлены в бедности прозябать?..

– На четыре ветра тебе, жена бесскверная, – по-шегардайски приветствовал он Званицу. Пусть окажется кружальной непуткой, пусть засмеют. Всё краше, чем доброй вдове непочтение оказать. – Поведай без робости, в чём обида твоя?

Званица открыла рот, но не издала ни звука. С мольбой посмотрела на Гайдияра. «Робеет? И это мать с детьми за спиной?.. Не поверю. Слова наученные забыла?»

– Я скажу, – вновь взял слово Площадник. – Скажу по долгу праведного быть заступой бессильному, быть устами безмолвному! Итак, место, где со стрелой в груди пал смелый Званко, отметили камнем, дабы сын мог помнить отца и воздавать ему славу. Ибо верному воину, как многим тогда, не досталось погребения ни огненного, ни земного.

Дети захныкали, не очень понимая о чём. Гайдияр опустил голову, скорбно помолчал, а миг спустя загремел уже в полную мощь:

– И что же! Полтора десятка лет минуло! И вот ради однодневного торжества поругают бранное поле! Званков камень из земли без чести корчуют! Валят, как в бою не смогли! На сторону катят, чтобы скоморохам плясать!

Под гнётом этого голоса бывший хозяин работ осел на колени, стал серым, морщинистым, точно гриб, забытый на грядке.

– Не знамши… не ведамши…

Поди, мысленно уже шёл Звёздным мостиком к распахнутой западне.

«А ты – знал», – попрекнул четвёртого царевича Ознобиша. Он видел тот камень. Ни оградки, ни обережного знамени, лишь птичий помёт долгими белыми стёками. У валуна хохотали торговки, справляли нужду лоточники… «Вот на что клопа выдаёшь за тура с рогами? В судебню бедолагу тащишь? Вставил бы ума кулаком, велел камень вернуть да и отпустил с миром…»

На Латыню в самом деле жалко было смотреть. Кашлял, блеял без голоса, тёр корявой пятернёй грудь. Так, будто не вчера плещеями-каменотёсами повелевал. «Да что с ним?»

Тем временем в плотной толпе у выхода на раскат зародилось небольшое волнение. Кто-то ойкнул, кто-то подпрыгнул от неожиданности. Ближе, ближе… Через круг для тяжущихся метнулся хвостатый серый комок.

На колени Эрелису летучим прыжком вознеслась Дымка.

И замерла, распушившись вдвое против обычного. Уставилась на Гайдияра горящими сапфировыми глазами. «А мы её неволили, дураки!» – восхитился Ознобиша, испытывая странное облегчение. Позже они узнали: Эльбиз впрямь закрыла Дымку в спаленке, но кошка так кричала, бросаясь на дверь, что царевна сдалась. Положилась на мудрость древней крови – и отпустила любимицу.

В конце концов, Хадуг Третий, что вывел породу, приходился отцом Гедаху Четвёртому, строителю Правомерной Палаты.

Эрелис кивнул райце, приказывая начинать допрос.

Латынины подначальные, большие, неловкие, топтались за пределами круга. Смотрели на ползающего по земле работного старшину как на одержимого заразной болезнью. Светильники вновь горели ровно и чисто. Лишь полосы копоти, пролёгшие по стенам, подтверждали: Ознобише не померещилось.

Он приблизился. Убрал руки в широкие рукава. Обвёл взглядом крепкие бородатые лица.

– Подтверждаете ли, каменотёсцы, что ответчик сказал?

Они закачались, загудели вразнобой.

– Верно ли разумею притчу печальную? – терпеливо продолжал Ознобиша. – Вас Латыня-ватажок в поле вёл, расчистке назначенное. Узрели в том поле камень-помеху…

– Так, господин правдивый райца, всё так, – пробормотал самый решительный.

– Камень безвиден был? Или как-то отмечен?

– Безвиден, господин. Грязен вельми.

– Вручая урок на работу, поминали вам о святыне?

– Ни словом, господин. Ни намёком.

– А от людей на Верхнем исаде что-нибудь слышали?

– Нет, господин. Уж какой болтовни… но всё про иное…

Дымка вроде успокоилась. Села, начала умываться. Эрелис внимательно слушал допрос. Топтама ловил взгляд Вагурки. Гайдияр прохаживался, усмехался. Светильники опять понемногу начинали подымливать, но Ознобише недосуг было за ними следить.

– А свергая сей камень, заметили вы хоть малое требище? Уголья, остатки?

– Не заметили, господин…

– На молотках о сказанном присягнёте?

Могучих каменотёсцев шатало буйными ветрами. Ознобиша изрядно дал им напужки, понудив говорить перед праведными, но присяга!.. Присяга страшна, это клятва Богам, это всё мечется в кон, и земная жизнь, и посмертная!

Хорошие ватаги недаром зовут мирскими дружинами. Где один, там и знамя! Всё тот же, самый решительный, метнул оземь шапку, смятую в кулачище. Бухнулся на колени:

– А присягнём, господин правдивый! Не спятим!

Ватага согласно шумела, опускаясь на пол за коноводом. Ознобиша поклонился мужеству трудников, потом престолу. Эрелис глядел очень спокойно, лишь бьющаяся жилка выдавала его. Там свивала гнездо боль, готовая насесть без пощады, когда спадёт напряжение.

Он неторопливо кивнул:

– Я хочу слышать твою правду, райца.

Ознобиша подавил приступ икоты.

– Слушай же, о судья и праведный государь. Этот райца нашёл, что ватага трудника Латыни, свергшая памятный камень, учинила обиду вдове Званице без умысла и разумения. Означенные ватажники свидетельствуют сие прямым словом, готовые, если нужно, возложить на алтарь свои кирочки. Впрочем, бремя их вины таково, что я не усматриваю необходимости в столь суровом дознании.

Дымка вылизывала заднюю лапку.

Взгляд Эрелиса был обманчиво рыбьим.

«Спроси меня, на котором законе или судебном случае я советую основать приговор…»

Перед Ознобишей с готовностью развернулись страницы, читанные едва ли не в Пятери, но Эрелис сказал:

– Поистине, вся эта тяжба не перевесит пера чайки, витающей над Верхним исадом. Подобные дела миряне решают между собой, не тратясь на судебную продажу. Однако и торгового приговора я не могу в полной мере назначить, ибо не вижу ответчика.

Гайдияр хотел встрять. Эрелис поднял руку. Из-под малого венца выползла капля пота.

– Я здесь вижу лишь трудников, убравших камень с дороги. Где тот, кто забыл указать им, который обломок дозволено трогать, который нет? Где тот, кто никак не отметил место славы и смерти? С кого взыщем за это? С юного сына, выросшего без отца? С вдовы, искавшей пропитания детям? Или с воинских старшин, не взявших заботы ни о живых, ни о мёртвых? Во имя ловчей сети, готовой опутать виновного и разрешить правого! Наказав камнеделов, мы уподобимся младенцу, что бросает в печь колотушку, прибившую палец. Итак, если справедливость требует кары, пусть передо мной обличат допустившего небрежение. В остальном же я могу лишь воззвать к неписаному обычаю андархов, освятив его словом писаного закона.

В знак уважения к Правде Эрелис встал с судейского кресла. Народ склонил головы.

– Вот мой приговор. Я велю Латыне с ватагой вернуть камень на место и всё ухитить как прежде, дабы любящие могли чтить память героя. Ещё велю означенному Латыне с ватажниками собрать мировой пир, где вдова Званица сидела бы хозяйкой, да на том оставить обиды.

И скрепил, как печатью, напрямую произнеся своё имя, чего