Роберт Фреза - Вихрь с окраин Империи Страница 24

– Юридические – никогда. Если, конечно, мятеж не увенчается успехом.

– Я серьезно, Абрам. Когда мятеж допустим с точки зрения морали? – Помолчав, он добавил: – Более того, когда он становится морально необходимым?

– Дай мне подумать… Применение насилия обычно увязывают с взаимосвязанными принципами необходимости и пропорциональности. Вывернув их наизнанку, я могу допустить, что бунт морально оправдан, когда страдание, которого ты стремишься избежать, больше того, которое тебе придется причинить. Ты большой идеалист, Антон?

– Боюсь, что очень большой. – Верещагин вынул из кармана трубку. – Этим утром муниципальная полиция обнаружила труп некоего Брейтенбаха, который скончался от пыток. Его грузовик использовали для убийства двух маньчжурских солдат, и полковник Суми, очевидно, знает об этом инциденте больше, чем сообщил полиции.

– Господи! Адмирал Хории показался мне интеллигентным и культурным человеком. Как он может допускать подобные вещи?

– Японский политический курс можно охарактеризовать как упорядоченную безответственность, – улыбнулся Верещагин. – Начальство должно действовать в согласии с подчиненными. Адмирал Хории игнорирует большую часть весьма неприятных рекомендаций, которые ему приходится выслушивать, и его подчиненные начинают действовать самостоятельно, дабы заставить адмирала делать то, что «нужно». Если он сейчас решит отдать разумные, но непопулярные приказы, служба безопасности и гвардейцы попросту пропустят их мимо ушей. Адмирал не может подвергать свой авторитет подобному надругательству, поэтому он соглашается.

– Ну и система!

– Этой системе я служил всю свою жизнь, Абрам, но она становится все хуже и хуже.

– Я не могу так далеко заглядывать в будущее, как ты, Антон, но какие люди способны выполнять подобные приказы и еще более чудовищные, которых ты опасаешься?

– Фанатики, разумеется. Для фанатиков цель оправдывает средства. Суми один из них. А карьеристы ничем не лучше фанатиков. Я знал людей, способных на самые аморальные действия, если только они пойдут им на пользу. А кроме того, существуют циники, потерявшие всякую надежду, которые выполняют любые приказы неохотно, но вполне эффективно. – Он снова спрятал трубку в карман. – Но больше других, Абрам, можно пожалеть так называемых реформаторов, которые сознательно служат коррумпированному режиму. Если взвесить грехи всего человечества, их доля окажется самой тяжелой. Таким душам прямая дорога в ад.

Ты долго думал над этим, верно? – спросил ван Зейл.

– Возможно, даже слишком долго. Но я очень боюсь погибнуть ни за что, Абрам.

Ван Зейл погрозил ему пальцем.

– Никогда не пытайся одурачить своего адвоката, Антон. Больше всего ты боишься утащить за собой других.

– Ты прав, – признался Верещагин.

Воскресенье (312)

После молитвы Санмартин направился из церкви домой вместе со своей семьей. Он нес Хендрику, которая в свою очередь держала в руках куклу.

– Позвонить Хансу? – спросил он у жены.

– Позвони, – согласилась Брувер.

Лицо Кольдеве появилось на маленьком экране видеотелефона.

– Как проходят выходные, Рауль? Ты хоть осознал, что твой отдых впервые выпал на уик-энд?

– Почему ты задержался прошлой ночью, Ханс? – поинтересовалась Брувер.

– У нас было небольшое плавание при луне.

– Переправа через реку на катерах-амфибиях, – объяснил Санмартин.

– Проще, чем спуск с холма на лыжах, – добавил Кольдеве.

– Что ты можешь знать о лыжах, Ханс? – ехидно спросила Брувер.

– Ты, конечно, шутишь. Я вырос в Тюбингене, который, как-никак, расположен в тени Альп. – Кольдеве кашлянул. – Ну, выражаясь фигурально.

Брувер и Санмартин посмотрели друг на друга, ожидая продолжения в том же духе.

– Я твердо знаю, что, когда снег стает, подножие склона для начинающих – лучшее место, где можно насобирать хоть мешок растерянной за сезон мелочи.

– Это напоминает мне разговоры Хендрики с ее котенком, – заметила Брувер. – Ханс, где ты был вчера вечером? Нам тебя не хватало.

– Было много дел, и я не мог оторваться. Конечно, нужно было позвонить…

– Безусловно, – подтвердила Ханна.

– Приношу свои извинения. – Кольдеве опустил голову в притворном раскаянии. – Как прошло шоу?

Санмартин покосился на жену.

– Ну, университетский джаз…

– Университетский оркестр, – поправила мужа Ханна.

– Один черт. В их команде «Голубая ночь» и в самом деле собрались одни голубые. А так как я сопровождал саму мадам спикера, пришлось облачиться в костюм.

– Ты в нем отлично выглядишь. Что они играли?

– Главным образом американские классические пьесы. Как называлась та, которая мне особенно понравилась? Не Гершвин, другая?

– Она называлась «Турецкое рондо в стиле блюз», и ее написал Дэйв Брубек. Откровенно говоря, Ханс, с ним невозможно никуда ходить. Ни с того ни с сего он вдруг начал возиться с карманным компьютером.

– Мне понадобилось произвести подсчет боеприпасов, – объяснил Санмартин.

– Подсчет боеприпасов! Я чуть сквозь землю не провалилась! Мне казалось, что пара рядом с нами умрет на месте, – фыркнула Брувер.

– Мне тоже казалось, что я умру, пока ты не прекратила тыкать мне в ребра, и не начала смеяться, – заметил ее супруг. – Серьезно, Ханс, сначала оркестр, а потом? Рано или поздно кому-нибудь на этой планете придет в голову поставить балет!

– Только не это! – с искренним ужасом воскликнул Кольдеве.

– Он делает это нарочно, Ханс! – снова начала жаловаться Брувер. – Ему кажется, что я мало улыбаюсь! Я хочу…

– А я хочу, – твердо прервал ее Санмартин, – чтобы мы больше времени проводили вместе.

– Ну, если ты сам не смог прийти, то прислал бы по крайней мере свою подругу Марту, чтобы не пропали оба билета, – упрекнула Ханна Кольдеве, чтобы сменить тему.

– Я больше не вижусь с Мартой, – притворно опечалился Кольдеве.

– Что? – воскликнула Брувер. – Ханс, что случилось?

Кольдеве отвел взгляд.

– У нас все разладилось, и я сказал, что нам лучше прекратить встречаться. Марте это не слишком понравилось.

– Могу себе представить. Я бы дала тебе по физиономии, – хмыкнула Брувер..

– Так она и поступила.

Санмартин положил ладонь на руку жены.

– Поговорим завтра, Ханс.

– Простите, что пропустил шоу. – Кольдеве прервал связь.

– Как он мог так поступить? Девушка любит его по-настоящему! – «Девушка» была одного возраста с Брувер, но она смотрела сквозь пальцы на такие вещи. – Марта должна была позвонить мне. Я бы всыпала Хансу по первое число, будь уверен!

– Вряд ли Марта сочла бы удобным звонить тебе. Это ведь не государственное дело.

– Я и забыла, что у нас нет личной жизни, – усмехнулась Брувер. – Думаешь, на сей раз Ханс бросил бедную Марту по серьезной причине?

Санмартин вздохнул.

– Я надеялся, что мы сможем отложить дела до понедельника. – Он подошел к своему компьютеру и отпечатал две копии с одного файла. – Вот. Для тебя и Альберта. Ханс уже видел это.

– А что это такое? – спросила Брувер, подозрительно глядя на верхнюю страницу.

– Верхний документ – расшифровка пленки, присланной Хироси Мидзогути. Хироси – слепой лейтенант, которого мы отправили на Землю. Мы просили его сообщать о тамошней ситуации. А на нижнем листе – копия инструкций, выданных Опекунским советом адмиралу Хории. Нам удалось вытянуть сведения из его компьютера – пожалуйста, не спрашивай, каким образом. Тут на целых четыре слоя эвфемизмов, но зловещий смысл достаточно ясен. И наконец, отрывки рабочих записей Мацудаиры. Очевидно, он ведет нечто вроде компьютерного дневника. Один из его подчиненных встревожен не меньше нашего, и он допустил Тимо Хярконнена к компьютеру Мацудаиры. Тимо понадобилось два часа, чтобы проникнуть в файлы. Мацудаира не слишком заботится о секретности – он предельно откровенен.

– Что все это значит? – осведомилась Брувер.

– Ты и Альберт прочитаете все, а потом мы это обсудим. По-моему, я понял, что это значит, но хочу, чтобы ты самостоятельно сделала выводы. – Он печально улыбнулся. – Большинство правителей расстреляли бы вестника, принесшего такие плохие новости.

– О Боже! – вздохнула Брувер, прижимая к себе пакет. – Бедная Марта!

Понедельник (312)

Африканерское движение сопротивления началось с группы студентов философского факультета Зейд-африканского университета. Впрочем, лишь немногие из них продержались там хоть сколько-то долго – философский факультет не обучал правилам политической борьбы, а им больше нравилось до хрипоты спорить друг с другом и со всеми остальными, пренебрегая всеми правилами осторожности. Однако их места заняли более молодые и энергичные студенты других факультетов. Они-то и образовали ядро движения.

Иопи ван Нейс был еще студентом, когда Ханнес ван дер Мерве познакомился с ним, хотя ван Нейса исключили за неуспеваемость задолго до того, как его ¦ политическая активность стала препятствовать учебе. Ван дер Мерве уже собирался уходить на работу, когда ван Нейс подъехал к нему в фургоне, позаимствованном у шурина, и бросил напарнику комбинезон.