Петр Воробьев - Разбой Страница 24

– Стволовой, стволовой, дядя с лысой головой! – запел Нирлик. Когда толстый северянин вышел из клети, девчонка молниеносно подскочила к нему и резко дёрнула за два кожаных ремешка, отчего оторочка клобука стянулась, полностью скрывая лицо Нирлика в меху оторочки.

– Вот какой он, северный, хищный, зимний, красивый, толстый, и быстрый, – заключила стволовая, удовлетворённо созерцая содеянное.

Глава седьмая. Окрестности Неровной горы

– Вместо жареного кабана, в пиршественный покой внесли отрубленную голову чёрного быка.[137]

Это был знак приспешникам Кре́хтонов. По нему, за спиной у каждого из пировавших встали по два воина, схватили их, и вытащили во двор замка. В то же время, а предзамке Крехтоны перерезали всю стражу Дубх Глайсов. Пировавших вытащили во двор, и всему клану Дубх Глайс отрубили головы – не только воинам, но и жёнам, детям, коням, и даже волкодаву ярла. Чтобы духи убитых не могли преследовать убийц за предательство, шаман клана Крехтон приказал закопать тела на перекрёстке двух дорог, в цепях, вниз лицом, а Вули ярлу велел пришить голову его же волкодава.

– Нет чтоб тканевой лентой приклеить, – шепнул Самбор.

– Ли́рмонт скальд сложил про то так:

Дун Эйдин замок, вот мой завет: Проклятье – твой удел. Придёт расплата за Чёрный обед.

Что Вули недоел. Слушая рассказ о беде ярла Вули и его рода, Мегайро не смог удержаться от мысленного сравнения давних событий на острове Альба с участью Эрскеренскрага: и там, и там присутствовали предательство, разорение, даже истребление детей и жён, наконец, Тико тоже отрубили голову. На такую драму мог быть способен только облачённый во всё чёрное исконный гутан. Замогильным голосом, Вамба продолжал: – Шаман Крехтонов не знал, что на его род легло не только скальдическое проклятье Карайда Лирмонта. Диде́аг, жрица клана Дубх Глайс, начала говорить тайные слова, когда над её головой уже поднималась крехтоновская секира. Это было одно из тех заклинаний, что отблёскивают из нашего мира в следующий, и когда отрубленная голова колдуньи катилась по полу, губы продолжали двигаться, пока не произнесли все заветные слова – в то самое время, когда голову волкодава взгромоздили на плечи Вули Дубх Глайса.

– И он поднялся из мёртвых? – спросил кто-то из детей. Вамба астроном покачал головой:

– Из края вечной молодости никому из смертных возврата нет. – А приклеил бы тканевой лентой, восстал бы, – уверенно заметил Самбор. Чадо на нижнем ярусе нар тоненько закашляло. Хи́ледд бросила в его сторону обеспокоенный взгляд. Кашель прекратился. Астроном продолжал: – Но заклинание, произнесённое и в этом мире, и в следующем, открывает духу временный путь обратно с островов Кли́ны[138], особенно если остались неоконченные дела. Только и обычный-то дух мало что может сделать в нашем мире. А что ж тогда дух, злым умыслом сшитый наполовину из ярла, наполовину из верного пса? Неприкаянный дух, не то что с телом разлучённый, а дух-калека, у кого тела никогда и не было? Гутан выдержал трагическую паузу. Мегайро подумал, что между Вули и Тико имелась и разница. Убитый Фалскефельтом старшина, старше Мегайро всего на пять лет, родился не в высоком замке, а в ярко побелённом домике в два окна с синими ставнями под красной черепичной крышей. Именно по его настоянию, Мегайро на время перестал на четвереньках таскать руду из низкой лавы, вернулся в школу, а там выучил грамоту и танско-венедский. В почти таком же домике, как у Тико, только с крышей из осиновых чешуек над деревянным вторым ярусом, жила и семья Скомено, отца Мегайро. Из-за дыма коксовых печей Эрскеренскрага, побелку на домиках приходилось обновлять каждый год. Справно, чисто, но без великолепия. Правда, могло оказаться, что разница между ярлом и старшиной и не была такой уж важной. Рядом на скамье сидел Самбор, по восхищённым словам Лютослава, властитель знаменитого Пеплинского замка. Насмотря на это, молодец был вполне понятен, скор на слово, и обладал достаточным здравомыслием – совершенно необходимые качества для подземного электротехника. Вырасти такой хоть во дворце гегемонов, но одень на него каску с фонарём и намордник, и хоть сейчас посылай к распредустройству искать, где утечка выбила защиту. Может, и Вули Дубх Глайс был из той же породы… Мысли старшины были прерваны окончательно загробным откровением Вамбы: – В первую годовщину Чёрного обеда, ярла Лиама Крехтона нашли бездыханным, с выражением ужаса на лице, у дверей в тот самый покой…. Помимо полудюжины детишек на нарах, захватывающее и леденящее душу повествование слушали, сидя вокруг теплившегося очага, Ке́ридвен вдова, её подруга Хиледд, мрачный и труднопроизносимый муж подруги Грвн, Кая, Альфрик, Самбор, и Мегайро. Керидвен уступила молодожёнам с юга свой схрон, перебравшись с чадами (двое постарше, на верхнем ярусе) к Хиледд с Грвном. В знак признательности, Вамба и вызвался уложить мелюзгу спать.

– Что за жуть? – наконец осведомился Альфрик энгульсеец. – Это не жуть, – заступился за товарища Самбор. – «Привидение с собачьей головой» – старинный альбингский миф. С этими словами, венед поднялся с подставленного к очагу ларя и стал протискиваться к выходу, втянув голову в плечи, чтоб не удариться о брёвна низкого потолка. Старший проходчик Бездырь, тоже из венедов, успел объяснить Мегайро, что на самом деле, Самбора следовало называть поморянином, в то время как сам Бездырь, Лютослав, и Требомир принадлежали к племени мемличей, издавна славному в горном деле. Точно так же, Альфрик происходил не просто из энгульсейцев, а из углекопов-деме́тов[139]. Впрочем, древность этих варварских родов была смехотворной в сравнении с родословными горняков багряной гегемонии, где некоторые штольни Лау́риона, по рассказам Скомено, начали пробивать ещё в Хризоэон[140].

– Альфрик, не перебивай! – сонно пискнул с верхнего яруса нар кто-то маленький. – Вамба, расскажи, как дух пёсика за себя отомстил… Один из детей снова закашлял. На этот раз, на него с тревогой посмотрели и Керидвен, и Хиледд, и сам старшина. Скомено тоже сначала кашлял и курил вонючую трубку, потом кашлял и плевал кровью, а потом оставил Мегайро и его сестёр сиротами, едва успев разменять пятую дюжину лет. – Сейчас слабого пива подогрею, и с мёдом ему дам, – Кая откинула крышку ларя, извлекая небольшой котелок. – Умница, – прошептала Керидвен. – Им молочка бы, – Хиледд вздохнула. – Ну, если привидение с собачьей головой – это не жуть… – начал Альфрик. Мегайро тронул товарища за плечо. Тот махнул рукой и поднялся со скамьи. Вамба продолжал:

– Вторым пришёл черёд Керрина шамана… Вдвоём, горняки вышли из схрона. Старшина осторожно расправил прикрывавшую вход шкуру короткомордого медведя, чтобы свет очага и коптилок не просачивался наружу. Различимый чуть поодаль Самбор поднял правую руку со слегка раздвинутыми в стороны пальцами – призыв к тишине.

Когда глаза чуть получше приспособились к свету пошедшей на ущерб луны, пробивавшемуся сквозь ветви, старшина увидел, что поморянин спрятался от кого-то за вековой сосной, повернувшись спиной к схронам. Горняки, стараясь не шуметь, присоединились к Самбору.

На дальнем берегу ручья, откуда жители потайного посёлка брали воду, кто-то крупный осторожно двигался через лес. Движение можно было распознать только по странной игре теней между стволами осин. Раздался негромкий, но странно раскатистый звук – что-то среднее между рычанием и кашлем. Несколькими мгновениями позже, прозвучал похожий, хоть основательно послабее, ответ. К освещённой луной скале у ручья вышла зверюга длиной в добрую сажень, и никак не менее полсажени в плечах, осторожно держа за шкирку недовольно барахтавшегося зверёнка, росточком с волкодава. Зверюга опустила детёныша на землю и снова кашлянула. Ответом на зов пещерной львицы стало появление тени на краю леса – по размытым очертаниям, мохнатой, но уверенно стоявшей на задних лапах.

Самбор вытащил из кошеля на поясе цилиндрический предмет, что-то повернул, отчего внутри затлел зелёный свет, и приставил предмет к глазу.

Львёнок попытался удрать, но мать снова взяла его за шкирку и поднесла прямо к двуногому существу. То негромко заурчало и ловко подхватило детёныша в передние лапы. В одной из этих лап блеснул металл. Львёнок запищал. На загривке львицы поднялась шерсть, она подняла правую переднюю лапу Двуногий снова заурчал, одновременно гладя львёнка. Урчание продолжалось, пока львица не улеглась у воды. Раздался металлический щелчок, потом ещё один.

Поморянин передал зрительную трубу Мегайро. Подкрутив резкость, старшина увидел подсвеченный, увеличенный, и почему-то зелёный образ того, что происходило у скалы. Там Нирлик со львёнком на руках присел на валун. На бедре детёныша была выстрижена шерсть, и судя по движениям хирургических ножниц в левой руке северянина, тот снимал зверёнку шов. В то же время, детёныш не то слюнил, не то жевал правую Нирликову руку. Нирлик спрятал ножницы за оторочку рукава кухлянки и принялся вытаскивать разрезанные нити. Пару раз зверёнок недовольно пискнул, но львица оставалась у воды. Наконец, Нирлик ещё раз погладил львёнка и опустил его на каменистую почву. Хромая, детёныш пошёл к матери. Та лизнула его языком размером с рушник и поднялась. Львица уставилась на Нирлика, кашлянула, развернулась, и медленно двинулась вдоль берега, вверх по течению ручья. Львёнок отправился за ней, хромая заметно меньше. На мгновение, мать глянула и через ручей, прямо в направлении дерева, за которым прятались Мегайро и его товарищи. Она негромко рыкнула, обнажив двухвершковые клыки, тряхнула огромной головой, и возобновила движение, скоро скрывшись вместе со львёнком в лесу. Тем временем, Нирлика и след простыл. Мегайро вернул зрительное устройство Самбору, тот снова сделал что-то хитрое с его частями, отчего зелёный огонь погас.