Владимир Стрельников - Ссыльнопоселенец Страница 24

В ручье гулко плеснула, на месте упавшей с дерева в воду мошки.

— Попробую я порыбачить, а, Герда? — вешая курковку за спину, и доставая и собирая спининг, обратился я к собаке. Почесав в затылке, надставил перед блесной пару поводков с крючками, и насадил на них пойманных личинок каких-то жуков, найденных под корой старого, свалившегося дерева. И первый же заброс ударил по рукам мощной поклевкой, согнувшей короткое стеклопластиковое удилище. Пару раз рыбина даже выскакивала из воды, пока я грубо тащил ее, надеясь на прочность лески и надежность узлов. Около берега рыба глотнула воздуха, маленько опьянев, и я одним рывком закинул ее на берег.

— Хороша, однако! — я с удовольствием взял на руки крупного хариуса. — Килограмма полтора, не меньше. Блин, отца бы сюда, — при воспоминании о родителях я нахмурился. Несколько лет назад в их кар на полной скорости врезался один из чокнутых ночных гонщиков. На скорости около четырехсот километров в час. Погибли все и сразу, и отец с матерью, и этот придурок безбашенный. Сколько годов с нарушителями борется дорожная полиция, производители техники — бесполезно. Обходят программы, перепрошивают, убирают автопилоты — и гоняют.

С испорченным настроением я выпотрошил рыбины, срезал с нее мясо и бросил в кашу. Конечно, извращение, но полкило чистейшего рыбьего филе мне точно не помешают, даже при условии, что придется делить кашу с собакой.

После обеда, вымыв котелок, я завалился на пригорок рядом с собакой.

— Хорошо, Герда, а? — сорвав травинку, я смотрел в чистейшее небо, не исчирканное полосами инверсионных следов и дымкой смога.

От собаки пришла волна удовлетворения и спокойствия. Я почувствовал, что в окрестностях никого, кроме двух белок и сойки неподалеку, и суслик уже пару часов недовольно выглядывает из своей пахучей норки.

— Ох, — осознав это, я резко сел, уронив при этом курковку. — Герда, это ты?

Собака приподняла голову, поглядев на меня. Я ощутил ее удивление этим вопросом.

— Ничего себе! — Вот тебе и понятливая собака. Конечно, умница. Голован, просто молодой. Знал бы шериф, кого он хотел пристрелить. — Ну, ты даешь, псина, ну ты ваще! — я потрепал лобастую голову собаки. Точнее, суперсобаки, superdog, по-английски. Но во всем мире прижилось русское — голован.

Голованы были потомками эксперимента одного чокнутого гения. Этот кадр, около ста лет назад, пытался вывести расу разумных собак. Генетические модификации, сотни погубленных псин. Но мужик добился своего. Его собаки стали разумнее обычных, более того, они могли при помощи телепатии общаться с хозяевами. Шума было много, правительства пытались выкупить собак и результаты, миллиардеры и нефтяные шейхи в очередь выстроились за щенками. И все кончилось „хоть печально, но обычно“. Террористы из зелёных взорвали ученого, уничтожили практически всех собак. Бойня была еще та. Но остались псы у подчиненных и друзей ученого, мало, но осталось. За сто лет кровь голованов рассеялась. Смешалась в многочисленных потомках. Но порой просыпалась. Эти собаки были не на вес золота — на вес алмазов. Лучшие друзья, надежнейшие сторожа, прекрасные разведчики. Компаньоны, спутники, вожатые. Но на всю населенную людьми галактику — осколки, крохи, максимум десятки тысяч. На миллиарды людей. И потому щенок голована, пусть неинициированный, стоил состояние.

— Герда, а как же мы с тобой инициацию прошли? — голован не начинал просто так обмениваться эмоциями, ощущениями и мыслями с человеком. Для этого мало того, что нужно было стать другом, необходима была специальная инициация, психологическая привязка. Что-то весьма непростое и далеко не всегда успешное.

Мне в ответ пришло ощущение ярости и гнева, одиночество. Потом неуверенная радость, чувство товарища, дружба. Ярость на дикого зверя, могущего навредить другу, желание ответить.

— Так, понятно, что дело темное. В любом случае рад, — я еще раз потрепал голову хвостатой подруги, и снова завалился рядом. Нужно отдохнуть, ноги ноют и при мысли, что через час нужно вставать и идти становится тоскливо. Но нужно идти, до гор всего ничего, пара дневных переходов осталось.

Через сутки я и Герда стояли около скрытой до этого момента долины, и смотрели на могучее чернолесье, по-другому у меня не получалось назвать это место. Огромные, высотой за сотню метров деревья, густо и часто растущие, образующие под своими сомкнутыми кронами полумрак, внушали настоящий трепет. Это сколько веков этим великанам надо было расти, чтобы вымахать до таких исполинских размеров. Моя спутница, и та была явно впечатлена этим лесом, хотя до этого, на протяжении суток, все, что мне удавалось от нее „услышать“ — веселые и иногда шаловливые интонации, несколько раз настороженные, тревожные нотки, когда попадались следы то ли пумы, то ли рыси. Причем если первый раз я следы видел, отпечатались на песке ручейка, то в остальные разы Герда передавала мне сложный мыслеобраз огромной опасной кошки.

— Не по себе, а, Герда? — обратился я к головану. — Пойдем, что ли? Или попробуем обойти?

Псина фыркнула, мотнула головой. Я уже заметил, что она устала, и иногда шла практически на трех ногах. В такие моменты я делал длительные перерывы на отдых, и голован лежала, вылизывая лапу. Не, будет возможность, я шерифа точно пристрелю.

— Тогда пошли, только вдоль ручья, — я кивнул на бегущий из леса ручеек. — Кто его знает, как там с водой. Ты только бди, мало ли, вылезет кака бяка из лесу.

И, подхватив уже остотрендившие рукояти волокуши, потопал к звенящему на камешках ручью.

Над перевалом, кстати, собирались тучи, которые мне здорово не нравились. Не хватало еще промокнуть…

— Герда, берегись, — я бросил рукояти волокуши, и, подхватив псину, двумя длинными прыжками отскочил в сторону от падающего, как казалось, прямо на голову лесного великана. Огромное дерево с грохотом, треском, скрежетом упало на землю метрах в десяти от нас, ощутимо сотрясся землю и, подняв кучу пыли, хвои и прочего лесного мусора в воздух. Подпрыгнуло, разломившись на три части, заставив заледенеть сердце. Резкий ветер, сваливший дерево, плеснул в лицо взвесью, заставив отплевываться и кашлять меня и Герду.

— Вроде пронесло, — перекрикивая ветер, прокричал я собаке, и пошел к валяющейся около выворотня волокуше. Рюкзаки засыпаны песком и мелкими камушками, но легко отделался — еще немного, и все припасы были бы только в моем наспинном рюкзаке, самом легком. Собака с опаской подошла к погибшему великану, понюхала свежий излом, лохматящийся щепой и капающий живицей. Вокруг густо пахло хвоей и смолой.