Андрей Левицкий - Выбор оружия Страница 25

Самка привстала, неразборчиво лопоча и двигая костью во рту, словно пыталась ее раскурить. Выпрямившись, я негромко позвал: «Никита!» – после чего бочком пошел вдоль склона, положив ладонь на рукоять «форта» за ремнем. Эти украинские пистолеты не слишком надежные, хотя обойма на двенадцать патронов, да и рукоять такой формы, что лежит в руке удобнее, чем, к примеру, у «пээма». Расселина была окружена завалами камней со всех сторон кроме одной, прямо за бюрерами. Оттуда лился дневной свет, и там, по идее, опять начинался склон. «Никита!» – повторил я, но он не слышал. Головы обедающих поворачивались, глазки продолжали пялиться на меня. Я двигался так, что вскоре должен был оказаться за спиной самки. Самец вдруг всхрапнул, будто со сна, вытянул руку и с натугой вырвал из мертвой плоти косточку, на которой, как мороженое на палочке, был кусок мяса. Бюрер чуть ли не вонзил его в свою пасть и принялся с хрустом жевать, и самка в ответ заволновалась, заворчала, испугавшись, должно быть, что он сожрет все без нее и не подавится.

Повернувшись к самцу, бюрерша рявкнула на него и принялась отламывать от трупа ребрышко. Я выпустил воздух из легких. Поглощенные едой и перебранкой, они забыли про меня…

Напарник сверзился между валунами, по дороге громко выругавшись.

– Химик, я там воду, кажись, заметил… Ой, ё!

Он умолк и схватился за пистолет-пулемет, я же, поняв, что теперь миновать бюреров тихо не получится, рванул из-за ремня «форт». Оружие Пригоршни находилось за спиной, к тому же он был увешан тяжелым железом, поэтому у меня на то, чтобы направить ствол в сторону карликов, ушло куда меньше времени.

Но самец отреагировал быстрее. Он взвыл и швырнул в меня плоским камнем, на котором лежал их обед.

«Швырнул» – не значит поднял руками и бросил. Бюреры – телекинетики и умеют проделывать всякие штучки волевым усилием, поднимая вес немногим меньший, чем способен поднять взрослый человек.

Недоеденные останки мертвого тела полетели на камни, большой голыш подскочил в воздух сантиметров на десять и, будто торпеда, рванулся в мою сторону, поднимаясь.

Но я-то стоял сейчас за спиной самки!

От ярости самец позабыл про это: бюреры никогда не отличались мозгами, скорее уж отсутствием оных. Ахнув, карлица упала на лопатки, но отклониться не успела. Край камня врезал ей по подбородку, она взлетела, напоминая человека, который ухватился за нос быстро движущегося катера, припав к нему грудью и распластав ноги вдоль бортов.

Я успел выстрелить дважды. Первая пуля высекла искры из голыша, вторая попала в спину карлицы. Ее тело смягчило удар – мне не проломило ребра, только в груди екнуло, будто там столкнулись две гранитные глыбы. Задрав ноги к небу и выпустив пистолет, я опрокинулся. А ведь подо мной была не земля, все те же камни…

Стиснув зубы, чтобы не заорать и не привлечь других бюреров, которые, вполне возможно, находились неподалеку, я вцепился в загривок самки. Она лежала на мне, а на ней – камень. Вереща, обдавая меня потоком вони, бюрерша дернула головой, оставив в пальцах клок волос. Разинутая клыкастая пасть оказалась прямо перед глазами. Карлица попыталась вцепиться мне в горло, припав ртом к лицу. Я вдавил большие пальцы в ее глазницы, сжимая выступающие надбровные дуги. Бюрерша заорала – пронзительно, мерзко.

Раздался выстрел, потом грохот: Никита сражался с самцом. Я не видел, что там происходит, зато хорошо видел розово-коричневую влажную пасть самки, закрывшую небо. Ее голова приподнялась, когда я нажал сильнее. Когти полоснули по шее, оставив глубокие борозды, в которых тут же проступила кровь.

Под одним пальцем что-то пискнуло… Неужели я раздавил глазное яблоко? Карлица сипло вдохнула и мотнула головой, моя рука соскользнула – и тут же кривые клыки впились в запястье.

Застучал автомат; очередь быстро смолкла, и вместо нее расселину огласил вопль Никиты.

Зубы бюрерши приникли к моей шее, но я удерживал самку за ухо, тянул изо всех сил, стараясь не то оторвать ее башку от шеи, не то ухо – от башки.

Кончики пальцев нащупали что-то металлическое на камнях. Я всем телом потянулся вправо. И одновременно самка, сумев преодолеть мое сопротивление, подалась вниз. Острый клык продырявил кожу, по шее побежала теплая струйка.

Согнув запястье, я взмахнул рукой. Зажатый в ней «форт» описал дугу, ствол ударил под левую лопатку бюрерши, и я выстрелил: раз, второй, третий…

Крик Никиты пару секунд как смолк, вместо него раздавался непрерывный стук камней – будто они катились и катились… Потом вновь заговорил автомат.

После третьего выстрела что-то сильно кольнуло в грудь. Скрежетнув зубами, я спихнул карлицу. На груди лежал сгусток кровавого, похожего на комок фарша мяса… Последняя пуля пробила тело карлицы насквозь! В рубашке появилась рваная дырка, а в коже под ней – ранка, из которой сочилась кровь.

– Никита! – Я уселся, оглядываясь, водя пистолетом из стороны в сторону. В ушах звенело, шея ныла.

Из груды камней торчали широко расставленные ноги и голова напарника с выпученными глазами, и сбоку – рука с автоматом. Я видел, как напряжены сжимающие оружие пальцы, как указательный пытается согнуться – и не может, потому что изрешеченный пулями, едва живой бюрер, валявшийся рядом с объеденным трупом, не давал нажать на курок.

Но он не понял еще, что я справился с его красоткой-подружкой. Я поднял пистолет, прицелился и вогнал три пули: в узкий морщинистый лоб, в поросшее шерстью ухо и в правую скулу.

Бюрер что-то бормотнул, прокашлялся и замер, лежа на спине. Но перед тем как испустить дух, вскинул правую руку, будто фашист, салютующий своему фюреру.

Должно быть, при этом он освободил курок, потому что Никита, крякнув, начал стрелять. Пули выбили красно-коричневые фонтанчики из кучи мяса и костей, которыми стала тварь, а после рожок опустел, и все смолкло.

– Чтоб ты сдох! – с чувством сказал напарник.

– Ты как? – спросил я, прижимая ладонь к шее и поднимаясь на колени.

– Я… – он помолчал. – Глупо, блин!

– Что?

– Глупо себя чувствую, как дурак. Идиот! Завалили камнями…

– Не сломало ничего?

– Не. – Он заворочался и принялся выбираться. – Я в него попал несколько раз, и он их не сильно швырял, так, подбрасывал только… Это что там шумит вверху?

Сунув пистолет за ремень, я задрал голову. Валуны, между которыми мы с Пригоршней соскользнули в расселину, нависали, загораживая то, что находилось выше.

Но все же не настолько, чтобы под ними можно было толком спрятаться.

Я перевел взгляд на вытянутую руку мертвого бюрера. Грохот нарастал…

– Э-э, партнер, – начал я.

Грохот, как бы это сказать, продолжал нарастать. Не прекращал. Нарастал все сильнее. Усиливался. Наращивал свое усиление.

Склон задрожал.

– Он свой предсмертный импульс вверх бросил! – рявкнул я, лихорадочно оглядываясь. Камни со всех сторон…

– Так что оно на нас сверху сейчас как… – пробормотал Никита, выбираясь из завала.

Глыбы дрожали, грохот катился к нам, приближаясь. Не сговариваясь, мы одновременно попятились, и тут над краем валунов взметнулись клубы пыли, мелкого каменного крошева.

– Берегись! – заорал Пригоршня и прыгнул назад.

Я метнулся за ним и с воплем рухнул вниз: за краем расселины склон был отвесным.

Хорошо, я не на Никиту упал, рядом, а то бы сломал ему спину. Под нами оказалась вода, край озера, вплотную подходящего к склону. Неглубокое, ниже пояса. Когда я с воплем свалился в него, напарник как раз встал на четвереньки, над поверхностью показалась широкая спина. Подняв фонтан брызг, я ушел под воду, ткнулся грудью и лицом в земляное дно, оттолкнулся от него, захлебываясь, вскочил. Пригоршня к тому времени уже выпрямился; как только я показался на глаза, он, ухватив меня за шиворот, рванулся прочь от склона. Ноги заплелись, я упал, и напарник проволок меня по поверхности несколько метров, как легкую лодочку. Потом сзади что-то словно взорвалось, озеро всколыхнулась, и высокая волна накрыла нас. Пальцы Никиты сорвались с воротника, меня бросило вперед, протащило животом по дну, вновь вынесло на поверхность.

Когда волнение успокоилось, я кое-как встал и огляделся. Последние камни еще падали: на краю озера образовался завал, булыги рушились на его вершину, скатывались в воду или застревали на склоне. Еще чуть-чуть – и быть бы мне под грудой каменюк и захлебнувшимся, и раздавленным.

Напарник длинно выругался, плюясь водой, скосил глаза на раненое плечо. Бинт размок и потемнел, но кровь не шла.

– И по нему попал, урод гадский, – жалостливо протянул Никита. – Только болеть перестало… А у тебя на шее кровь, Андрюха.

– Царапина, – ответил я. – Но глубокая. Эту воду ты сверху заметил?

– Ну да.

Озеро тянулось метров на триста, ровная гладь зеленовато-синей воды, окруженная с трех сторон пологими земляными берегами, а с четвертой – отвесным каменным склоном. Теперь, когда мы попали внутрь желто-белой кремовой дымки, она уже не так застилала взгляд, и в светлом мареве проступили очертания холмов, поле между ними, деревья, едва различимые на таком расстоянии…