Игорь Денисенко - Проект Повелитель Страница 25

– Так, я первый, за мной Хаймович, следом женщины, замыкающими Мишка и Шустрый. Полезли.

Идти в полусогнутом виде, прижимаясь пузом к трубам, оказалось крайне неудобно: поясница начала ныть и жаловаться на судьбу практически сразу. Хуже всех пришлось Луизе, ей приходилось нести ребенка чуть ли не на вытянутых руках, иначе не протиснуться. Рядом с ней колготился Федя, но толку от него никакого не было, поскольку взять ребенка двумя руками он не мог. На выручку пришли Лена и Марта. Ребенку они не понравились, и он разорался, выдавая нешуточные рулады. Крысы с писком сновали под ногами и нашему появлению явно были не рады. Крики ребенка отзывались эхом, но каким-то ватным эхом, словно придавленным подушкой. На эхо отозвалось кошачье мяуканье. Кошка явно двигалась в нашу сторону.

Сипение и пыхтение сзади глушило все звуки спереди.

– Вот так раком двигаемся, боюсь, потом и не разогнемся, – сказал Мишка, – тут еще Шустрый сзади пристроится норовит.

– Я иногда задумываюсь над природой юмора, – забухтел Хаймович, – и прихожу к выводу, что чем тяжелее жизнь, тем больше люди находят поводов для шуток. Видимо, подсознательно человек, лишенный радостей в жизни, старается компенсировать их отсутствие шутками и смехом. Поскольку это единственно доступные ему положительные эмоции.

В свете факела навстречу нам вылезла кошка и, подняв хвост трубой, вопросительно уставилась на меня. Мол, и какого рожна ты тут забыл?

– Во! Душман, ты как здесь оказался? – опознал я кота.

– Стреляли, – ответил за него Хаймович и неопределенно хмыкнул своим мыслям.

Душмана только тут не хватало, подумал я, представляя, как он сейчас начнет тереться и путаться под ногами. Но он словно угадал мои мысли и пошел первым, словно указывая путь. Впереди явно засвежело. Под ногами захлюпала жижа из прогнивших труб, и ее становилось все больше.

Но вот я ткнулся факелом в насыпь. Дальше хода не было. Туннель был разрушен и засыпан.

Виднелась лишь небольшая нора, сквозь которую и гулял вольный сквозняк. Передав Хаймовичу факел, я, словно крот, начал расширять проход, раскидывая щебенку и куски асфальта в стороны. Сзади пыхтел Федор и скучающе ныл Максим-младший, ему хотелось спать, и он совершенно не понимал, почему его не оставляют в покое.

Наконец я вылез, с наслаждением разогнулся и воткнул факел в сырую расползающуюся под ногами землю. Вдалеке разносились глухие удары. Двери Хаймовича пробовали на крепость. Ветер принес запах гари. Я стоял на краю большой ямы. Когда-то давно в этом месте бомба углубилась в землю метров на пять и потом, конечно, жахнула, раскидав землю вокруг. Так и образовалась эта воронка.

Проспект Ленина был самым широким в городе. На нем мы и очутились, пройдя под землей добрых двести метров. По обе стороны проспекта росли густые заросли шиповника, именно из него Хаймович и варил свой чай. Красных ягод в это время было завались. Но и всяких тварей тут водилось с избытком. Тут днем-то нужен глаз да глаз, а ночью и подавно. Очень бы не хотелось нарваться на вездесущих самоходок, ни днем ни ночью не смыкающих глаз и вечно спешащих куда то. Впрочем, Бог не выдаст, торк не съест.

Именно на проспекте Ленина и стояло заветное здание института, а сам проспект упирался в большое, с размахом построенное здание, в народе называемое Шишкин дом. По легенде, именно в нем сидели правители города. Какая была власть тогда, не знаю. Знамя неопределенной расцветки до сих пор грязной портянкой мотало на ветру. Правители были скучные. Был я в том доме: куча громоздкой мебели, непонятных бумаг, нерабочих аппаратов непонятного назначения, поеденных молью ковров и выцветших портретов со значительными и надменными лицами. Не хуже, чем у Джокера, вспомнилось мне почему-то. Скучный дом. Жратвы там не было совсем. Там даже тараканы брезговали появляться.

Чем питались боссы и на чем они спали, непонятно. Остались, правда, в отдельных кабинетах кожаные холодные диваны и неподъемные кресла, из чего я заключил, что люди тогда были действительно не чета нынешним – богатыри. По крайней мере жопы у них были раза в три шире моей, а что уж тогда говорить про всё остальное? Впрочем, Хаймович говорит, что это был их основной орган. А неважно, что он говорит… Важно сейчас до института добраться тихо, без шума и пыли. Поэтому нужно держаться середины проспекта и приглядывать за кустами. Ощетинившись автоматами, мы двинулись вдоль улицы.

Проспект был местом оживленным, под кустами шиповника постоянно кто-то сновал туда-сюда.

Писк, визг и шорохи действовали на нервы. Но все же это лучше, чем красться вдоль домов, постоянно ожидая нападения сверху и сзади. Моя система навигации сходила с ума от обилия живности, красными точками скачущей то справа, то слева. В голове стоял гул.

И она отключилась. Я облегченно вздохнул, поскольку от обилия информации шатало меня уже изрядно. Душман тоже вносил свою долю сумятицы, он то пропадал в кустах, гоняясь за живностью, то возникал на пути и трусил перед нами. Вдруг он выгнул спину дугой и зашипел. Страшно и громко. Из кустов вывалился торк. Ох, как некстати!

Прошли мы всего пару километров, выстрелов и погони нам еще не хватало! Я инстинктивно отпрыгнул назад, щелкая затвором, и тут началось. Словно из-под земли возник Призрак ночи и в полной тишине начал кромсать торка когтями. Я только успел крикнуть своим: «Не стрелять!»

Вжик! Вжик! И прямо на моих глазах конечности торка отвалились от туловища. И он остался лежать глупой хитиновой болванкой. Словно сговорившись, из темноты выскочили еще двое, ожесточенно щелкая клешнями. Мы бросились врассыпную. Призрак молниеносно расправился и с ними. И так же внезапно пропал, только Душман сидел перед тушками и облизывал лапу. Матерь Божья! Дружище! Так это ты? Я подхватил кота на руки и готов был затискать насмерть. Спутники мои ничего не поняли.

– Толстый? А что это было?..

– Нашел время кота жамкать…

– Это он – наш спаситель, – ответил я, с сожалением отпуская кота на землю. – Призрак ночи – это и есть наш Душман. Это душа кота торков покромсала.

– Чудны дела Твои, Господи, – с сомнением произнес Хаймович.

– Идем, чего встали, – поморщился Федор.

– Надо же, какая хрень, – Шустрый поднял истекающую соком лапу торка и посмотрел на срез. – Как ножом оттяпали!

– Возьми себе на память, свистульку сделаешь, – похлопал его по плечу Мишка.

Шустрый повел плечом, сбрасывая руку.

– Себе возьми!

– Идем! – гаркнул я. – Максим-младший спать хочет! И почувствовал, как меня словно теплой ладошкой по голове погладило. Луиза.

Я не обернулся и так понял, что это она спасибо сказала. К щекам прилила кровь. Хорошо, что ночь, и никто не увидит мое красное лицо. Господи, подумал я, какое же это все-таки счастье, когда есть женщина, которая тебя любит. Нехороший червячок зависти шевельнулся в сердце. Повезло Косому.

Хаймович как-то на досуге объяснял, почему торки по трое ходят. Из его пояснений я мало что понял. Помню только, что у них есть три пола: он, она и оно. Что такое это «оно», никому неведомо, но для размножения оно позарез нужно. Непонятно, и на других тварей не похоже. Обычно для этого дела двоих хватает.

Впереди замаячили тряпичные развалы. Бывший вещевой рынок. Слева по курсу стоял дом без окон и стен – один каркас из швеллеров и бетонных перекрытий. Конечно, стены там когда-то были. Но были они стеклянными, и поэтому от них мало что осталось. Ветер перебирал сотни, если не тысячи платьев, костюмов, курток и плащей и много еще чего, висевшего на вешалках. Остальное, брошенное на пол и сваленное в кучи, давным-давно изгадили крысы. Да и то, что висело на вешалках, в основном превратилось в рвань. Женщины обожали возиться там часами, выискивая среди этого хлама еще годные для носки вещи. Неимоверные вещи со всяческими вырезами то спереди, то сзади. Из чего я заключал, что время до войны действительно было тяжелое, и на женщинах материал экономили. Хотя простых штанов и рубах там хватало. Одна беда – носились они не долго, зачастую вполне приличные на первый взгляд штаны расползались на второй день. Стоило ими зацепиться за какую-нибудь железяку или просто прыгнуть.

Поймал себя на мысли, что это я специально о всякой чепухе думаю и о городе сам себе рассказываю. Прячусь за пустыми мыслями от главной занозы, засевшей в голове.

Женщина, ребенок. Вот, пожалуй, о чем пора было задумываться. И давно. Я ведь не мальчик, а всё удалью молодецкой хвастаюсь, скачу кузнечиком по домам, о славе легендарного Мухи мечтаю. А мечтал ли сам Муха о славе? Он просто жил и делал то, что подсказывало ему сердце. Просто были у него способности, вот он их и использовал. Я хмыкнул собственным мыслям: до чего просто! И почему я раньше до этого не додумался? Наверное, потому, что жизнь меня толком не била. Ну лишился родителей, но даже толком их не помнил. Прибился к пацанам, таким же сиротам, потом Хаймович меня воспитывал. Все не совсем гладко, но получалось. Вроде все видел в жизни, и смерти навидался всякой. Но такой вот заварухи, как сейчас, никогда не было. Война заставила взглянуть на жизнь иначе. Не просто понять, кто враг, а кто друг. А именно иначе. Понять истинные ценности этой жизни, да и саму цену жизни. Я ведь не ценил жизнь, со смертью играл постоянно. Риск давал остроту восприятия. За кого мне было переживать, кроме своей шкуры? А теперь понял, что умереть очень просто. А вот жить, когда ты не можешь позволить себе умереть, очень и очень не просто.