Лев Вершинин - Сельва умеет ждать Страница 25

Он еще говорил, а юноши, охраняющие покой Ока Подпирающего Высь, уже уложили нуула на валун, головой к воде. Задние, трехпалые ноги его крепко держал младший жрец, на передние коленом встал сам староста.

— Услышь нас! — Теперь жрец почти пел. — И пусть Дожди обильно и скоро прольются над нашими пашнями и садами, так же, как обильно и быстро потечет кровь нашей жертвы…

Короткое движение.

Хрип.

Горло нуула распахнулось, обнажив сокровенную плоть.

Все благоговейно и выжидательно смотрели, как взметнулись багряные брызги, как утихли алые фонтанчики, как медленно потекла темная кровь, крупными каплями падая в тусклую воду Кшаа…

— Жертва принята! — возгласил жрец.

Толпа всколыхнулась.

Зарезанного нуула подхватили и унесли, а люди, сбросив оцепенение, заулыбались, зашушукались, женщины понемногу смешивались с мужчинами, юноши принялись обливать девушек водой, набирая мутную влагу в пригоршни, и очень скоро среди собравшихся трудно было найти хотя бы одного, оставшегося пристойно сухим. Теперь нельзя было думать о плохом! Серый нуул принял смерть молча, не сопротивляясь и не крича, а значит — Тха-Онгуа не отверг дара людей и ныне пришло время веселья!

С выкриками, с прибаутками на середину реки, туда, где течение, несмотря на мелководье, было еще достаточно быстрым, вытащили маленький плот с соломенной куклой, обряженной в яркую домотканину, и подпалили с трех сторон. Кукла, промокшая насквозь, дымилась, никак не желая загораться, ее смешная, несоразмерно туловищу большая голова, увенчанная уродливой широкополой шляпой, подрагивала и тряслась — точь-в-точь так же, как у несчастного бродяжки Мокеке-Пустоглазого, и это было смешно!

Женщины затянули веселую песню, детвора, визжа, захлопала в ладоши, и даже взрослые пахари, кто — чуть смущенно, кто — бесшабашно, завопили, заулюлюкали, закричали вслед медленно отплывающему, то и дело цепляющемуся за острогранные камни плотику:

— Прочь, прочь! Уходи прочь! Пусть сгорит с тобой вместе проклятая сушь, пусть вода зальет тебя, как ливень заливает землю! Ай-ай-ала-лай!

Устав дрожать, люди смеялись и пели, забыв ненадолго о смутных страхах, навеянных речью старосты.

Даже все усиливающийся зной не смущал их, нечто легкое, праздничное разлилось в воздухе…

Тха-Онгуа принял жертву!

Не о чем больше беспокоиться!!

Ай-ай-ала-лай!!! Тррай-трра-лалай!!!

Ай-ай-ала-ааа…

Тррай-трра-ла-лаа…

Тр-р-р-р-р!!!

Короткий сухой треск ворвался в веселый гомон и оборвал его, словно горошины грома раскатились по выжженной земле.

На валуне, где изнывала еще под лучами солнца липкая кровь жертвенного нуула, стоял, подбоченясь, хмурый молодой парень, одетый, как положено быть одетым тому, кто служит в войске Подпирающего Высь. Не обращая внимания ни на кого в отдельности, стоял он, с небрежной лихостью держа в левой руке громкую палку, и над круглым дуплом в торце ее медленно курился дымок.

Стихли шутки и смех. Люди замерли, встревоженными глазами глядя на разрушителя веселья. Спустя несколько мгновений лысоватый низкорослый старик, близоруко щурясь, выбрался из толпы.

— Я рад видеть тебя здесь, Вииллу, сын моего двоюродного брата. Мы, люди из Верхнего Кшарти, помним тебя и гордимся тобой. Слухи о твоей верной службе Подпирающему Высь доходят до наших равнин. Если тебя отпустили на побывку, это хорошо: то, что ты успел к празднику, это очень хорошо; но почему твое оружие говорит сегодня на берегу Кшаа?

— Молчи, — сухо перебил его Вииллу и, полуобернувшись, указал вдаль, туда, где стояли незаметно пришедшие люди. Много людей. Никак не менее пяти, а то и шести десятков. — Видишь? Это М'буула М'Матади. С ним — Инжинго Нгора, Истинно Верные, поклявшиеся исполнить волю Тха-Онгуа и прогнать с нашей земли тех, кто называет себя Могучими. Мы пришли в Кшантунгу!

Короткий сухой треск вторично вспорол знойный воздух.

— Склоните головы перед М'буулой М'Матади!

Спустя краткое время колонна пришедших двинулась к берегу. Впереди на большом грязно-белом ооле — высокий всадник. А у ноги его, на коротком поводке, подфыркивая и отплевываясь…

(— Ох-х!'— всхлипнула толпа.)

…бежал Могучий…

(— Ай-яй! — взвизгнула толпа.)

…самый настоящий Могучий, светлоглазый, носатый и пепельноволосый!

А пока люди ошеломленно круглили глаза, не умея осознать увиденное, человек на ооле приблизился к ним почти вплотную, и люди Кшантунгу, узрев лицо всадника, изумились вдвойне.

И более всех — почтенный староста, Око Подпирающего Высь.

Сына старшей сестры своей видел он всяким. Пребывая в ничтожестве, глядел Ваяка почтительно, тупил долу темные очи. Возвысившись до Левой Руки властителя Нгандвани, надменно кривил губы Канги Вайака, Ливень-в-Лицо, проходя мимо сородичей и брезгуя принять корзинку со скромными дарами к Дню Сотворения. И все это было понятно. А ныне — нездешним суровым огнем пламенели широко раскрытые глаза, и жесткая улыбка на устах казалась вовсе не надменной, но и обращена была не к людям, а к кому-то невидимому, стоящему в отдалении от всех…

Но все-таки это был он, предатель, оскорбивший Могучих!

— Убей его! — стряхнув оцепенение, приказал Око Подпирающего Высь стражу, стоящему рядом, и тот, хотя и бледный до синевы, не смея ослушаться, вскинул громкую палку.

Сухой щелчок, словно ветка треснула в костре.

И никакого быстрого грома.

— Попробуй еще раз! — спокойно и звучно повелел всадник.

Стражник ловил ртом жару, словно рыба, выпрыгнувшая на берег. Руки его тряслись, и громкая палка по-лягушечьи прыгала, отбрасывая яркие лучики.

— Ну же! — повысил голос тот, кто восседал на ооле.

Взвизгнув, стражник выстрелил снова.

Сухой щелчок.

И опять — сухой щелчок.

— Довольно, — усмехнулся всадник, отводя взгляд от синеющего лица несчастного юноши. — А теперь… — голос его еще более окреп, — слушайте меня, люди нгандва, дети Тха-Онгуа!

— Тха-арр-раа! — скорее по привычке, нежели осознавая смысл слов, откликнулась толпа.

— Тот, кто по праву назван Творцом, всесилен и милостив, но лик его обращен лишь к Истинно Верным. К тем, кто любит его одного, и не ради суетных благ, но ради его самого…

— Тха-арр-ррааа!! — уже гораздо громче отозвалась толпа.

— …и к тем, кто сумел отринуть ложь и знает, как надо жить во имя Тха-Онгуа, что делать и за что воевать…

Всадник сделал паузу. Полная, невероятная тишина облепила берега Кшаа; опять стали слышны слабенькие шорохи осыпающихся камешков и невнятное бормотание полувысохшей речки, и, держась за бешено колотящееся сердце, почтенный староста понял, что он все же ошибся: этот человек на белом ооле хоть и безмерно похож, но никак не может быть сыном его, старосты, старшей сестры, ибо никогда, никогда, никогда парень Ваяка не умел так говорить…

— Ложь лукава, а доверчивость — спутница греха. Но сама по себе она не есть грех, и я не вправе упрекать вас, доверчивых. Ибо разве не был я одним из вас, таким же грешником, как вы?!

Голос всадника зазвенел и возвысился до небес.

— Я был пахарем Ваякой и верил в благость Могучих, пришедших с Выси. Я был взят ими, я был признан годным к власти, возвышен до ранга Левой Руки самого владыки Нгандвани, и мог ли я не верить в благость Могучих? Я был низвергнут с высот, но, изгнивая в позорной яме, ни на миг не усомнился я в том, что воля Могучих есть воля Тха-Онгуа!..

Всадник говорил, а люди внимали.

И только Вииллу, все так же стоящий на жертвенном валуне с громкой палкой на изготовку, следил за толпой, позволяя себе не слушать.

Не раз и не два уже слышал он эту речь и речи, подобные этой.

Так или почти так говорил М'буула М'Матади ему, Вииллу, и друзьям его, охранявшим позорную яму. Так говорил бывший Ливень-в-Лицо с обитателями поселков, лежащих вдоль берегов звонкой Уурры, и пенистой Экки, и нежной желтоструйной Виндгры, и с хмурыми островитянами, раскидывающими сети в омутах голубого озера Йоар-Мла.

Верным слугой Могучих был Канги Вайака, Левая Рука Подпирающего Высь. Когда небесная лодка рухнула на рубежах Сияющей Нгандвани, там, где начинается сельва, населенная дикарями дгаа, велено было Ливню-в-Лицо, чтобы ни один из явившихся с Выси не ушел, но чтобы все были изловлены и отданы Могучим. И, получив приказ, в точности исполнил его Канги Вайака. И не было его вины в том, что пришельцы из Выси, пока были живы, не хотели сдаваться.

Прислушавшись, Вииллу едва слышно скрипнул зубами.

Да! Шесть красивых, бережно засушенных и умело украшенных голов добыл исполнительный и смелый Ливень-в-Лицо! И что же? Был ли храбрец обласкан и награжден, удостоился ли милостивого кивка Подпирающего Высь и вкусной пищи хальфах, привозимой Могучими?

Нет! Вместо почестей и похвал был он бит семихвостой плеткой на площади, в присутствии Низших, а толстый Подпирающий Высь смеялся, считая удары, и ел пригоршней пищу хальфах из блестящей банки.