Дмитрий Могилевцев - Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза Страница 26

Круз вытянул тубу.

— Спасибо, — пробормотал Дан, вытряхнул на ладонь таблетки.

Откинулся, вздохнул.

— А штаммы? — спросил Круз осторожно.

— Штаммы? — Дан скривился. — Среди них уже лег десять ни единого нормального биолога нету… какие штаммы? Плесень на стекляшках с этикетками, вот и все штаммы. Культуртрегеры, скажите на милость. Те, снизу, считают их разновидностью поросят. Свиньи неплохо под землей живут.

— Так хоть что полезное от них есть?

— Полезное? Полезное тут было. Те самые сорок килотонн. На этот город четыреста нужно, выжечь все к черту: и подземелья эти, и уродов… все!

— Понял, — сказал на это Круз, а помолчав, добавил: — Так что сейчас?

— Ничего! — отрезал Дан.

Больше он не сказал ничего до самого березового, полуразваленного пригорода, где ждали щенки и Захар. А там сомнения Круза разрешились способом удивительным и неожиданным.

Круз сперва внимания не обратил. Вместе с Последышем вытащили Дана. Тот посерел лицом, обмяк. Уложили в теньке, на крыльце полуразвалившемся. Прибежал Хук, лизал лицо. Заскулил, лег рядом.

Круз, выругавшись про себя, пошел за дом — и услышал незнакомые голоса. На пустыре, рядом с танком, стоял потрепанный, измызганный уазик, и сидели подле него двое парней лет по тридцать, будто вынырнувших из прошлого, в которое Круз уже перестал верить. В тельняшках, засолидоленных брезентовых штанах, в кепках — грязных, истасканных сельмаговских кепках из невообразимых времен пролетариев на плакатах и тринадцатой зарплаты. Парни курили, с наслаждением выпуская кольца, клубы и струи невероятно вонючего дыма.

Перед парнями стоял Захар — раскраснелся, кулачонки стиснул. Ни дать ни взять — оголтелый воробьенок.

— Волки! — крикнул Захар.

— Етить твою! — Один из пришлых, с тусклым якорем на бицепсе, сплюнул. — Вот упертый! Собаки это. Понятное дело, волчья собака. Одичились. Сучка небось с волком того. Для наших лаек это дело обычное. Ты пойми, паря: хоть волк волком с виду, нутро собачье. И окрас не так совсем.

— Сейчас они вам кишки пощупают, вот тогда и поймете, волки или нет! — пообещал Захар.

— Что за шум? — спросил Круз, подходя.

Захар повернулся, замер, открыв рот. Парни встали, сняли кепки, вынули папиросы из ртов.

— Здравствуйте, — сказал неуверенно носитель якоря на бицепсе.

— Здравствуйте, — ответил Круз.

— Мы котласские, приехали приторговаться малость с подземными. Леха я, а он вот — Семен. А вы, дедо, хозяин местный будете?

— Эта земля — не моя, — ответил Круз.

— А, так вы тоже торгануть… — Леха улыбнулся. — Это хорошо. Издалека, небось?

— Издалека.

— Хорошо-то как! Нашим расскажем, интересно ведь, как народ-то живет. Бабы наши старшие ого как охочи до побасок дальних. А вам, чай, и наше интересно будет послушать?

— Еще как, — подтвердил Круз.

Послушать и в самом деле оказалось интересно. Парни знали много и обширно, хотя в памяти их ворожба по вынутому следу мирно и равноправно уживалась со способами очистки бензина и наладки раций. Когда выслушали про экскурсию на БМП в город, переглянулись удивленно. Поинтересовались, впервые ли сюда попали, от кого услышали? Ну, какое дело рисковое учинили — соваться в самое место подземных. Лихие они, не любят, когда так вот. И что, не стреляли даже? К гнилым ездили? Туда, где дом высокий? Ну вы, робята, и даете… Наши пару раз сунулись, было дело… так даже костей не нашли, бабам старшим привезти. Плохое тут место, лихое. Только жрать-то всем надо, а подземные, они хоть и чокнутые в голове, но не вовсе глупые. Мы вот маслица им привезли, соленого. Оно у них первейший продукт. Курево дают — пудами. И молодаек. За пять кило тринадцатилетку нетронутую. Хоть бледные они там, рахитичные. Но наши-то бабы откормят быстро. Жри до отвала, рожай побольше. Народ нам нужен. Мы не северные, у нас тяжелей с мором. Чтоб не брал мор, отправлять в зиму надо, чтоб там росли-рожали. А мы жратву робим. Еще и набегает погань всякая. Тяжело нам. Мы землю большую держим. Только с севера и не набегают. Там ведь наш народ живет. Только скудно там живут, в зиме прячутся. Там надежно, да. Но многих-то не прокормить. Там оленные только живут хорошо, так попробуй в чуме-то проживи! А летом-то, в самое кормежное для оленей время, погань приблудная поодиночке-то и переловит. Нельзя им без нас. Не, пока мы держимся, в снега не уйдем. А ваши-то как? Эти, молодые? Неужто из снегов самых? Крепкие робята, видим. Че-то мы про вас и не слышали. С волками живете? Ну и ну? С настоящими? Или как с этими?

Тут Захар принялся орать, и Круз, прикрикнув на него, принялся расспрашивать про другое. Потому и не дошло сразу. Думал только, как унять мелкорослого. Больное место у него, с волками-собаками.

Зато заметил Дан. Руку поднял ладонью вверх. Встал. Парни смолкли, встали тоже, глядя встревоженно.

— Скажите мне, — попросил Дан хрипло, — скажите, это правда: если женщина родит на Севере, зимой, и если ее ребенок вырастет там, среди снега и зимы в десять месяцев, болезнь счастья его не коснется?

— Ну дык, — ответил Леха неуверенно. — Если вы про мор, когда смеются, а потом засыпают, дык да. Вон, Семен из таких. Это все знают, правда. Зимних, если до усов вырос за полярным, мор не берет. Только там попробуй выживи. Хорошо, если половина дотянет.

— Семен, — выговорил Дан, дрожа. — Семен, мне нужна ваша кровь. Совсем чуть-чуть, пожалуйста! Пожалуйста!

УСПЕХ

1

Та-так, та-так, та-так… полка в плацкарте, мерный перестук. Память. Все — как тогда. И чай в мельхиоровом подстаканнике. И занавеска — застиранная, блеклая, но все еще видно на ней голубым по белому «Лабытнаги». Разве только на окнах решетки. И на задней площадке вместо туалета с тамбуром — турель с пулеметом. А на тендере паровоза — еще одна.

Ложка звякает о стекло. Хороший чай. Черный, терпкий. Только привкус меда портит немного. С сахаром тяжело, так приходится по старинке, с медом.

Вагон покачивается, мерный колесный звук, вокруг — стены, рядом — те, кому привык доверять. И заснул бы по старой памяти. Один из всей команды.

Круз вздохнул. Щенки точно не уснут — они в тесном несущемся ящике как на иголках. Танк — другое дело. Танком управляешь сам. А тут… везут, будто быка на забой. Дан — отдельно. Персона особой важности. В отдельном броневагончике, в компании самой Аделины, номера третьего. Вокруг себя ничего не видит от счастья. Каламбурчик: счастье от вакцины против счастья. Когда в Котласе дали ему у родившихся на Севере кровь взять, аж подпрыгнул. Бегал, поскуливая. Мечта жизни сбывается, как же. Смотреть противно.

А ведь правильно знахарь волчьего народа говорил: пошли мы за хорошей смертью. Разве верилось в успех? Обещал помогать и свою жизнь не знал куда деть. Вот и пошел. И не думал толком, что же будет, если он и в самом деле найдет. Он же полубезумный, Дан. Видно же было, как он сползает в безумие. Найти вакцину для него было последней ниточкой, последней скрепой на расползающемся рассудке. Вот теперь, пожалуй, он сумасшедший целиком — тем особым безумием упертых, исследующе-копающих, когда не видят ничего, кроме бумажек с расчетами или пробирок, не думают ни о чем, кроме них. А хозяйки Котласа — Котласа Великого, пожалуйста! — очень даже думают. Когда поняли, о чем он и про что он, сразу все дали и предоставили. Правда, даже по нужде не выйти без конвоя — так это для безопасности драгоценных гостей, с ними же будущее мира, правильно? Чтоб ни волоска не упало драгоценного. И руки связать, чтоб сам ненароком не выдрал.

Женсовет Котласа Великого — девять огромных, расплывшихся бабищ с сиськами до пояса. И советницы — полчище семенящих, скрюченных, вездесущих старушек. Железный закон — власть, лишь пока женская кровь, пока рожать можешь. Уже не можешь рожать — так и приказывать не можешь, только советуй. Шепчи, а сильные, кто может новую жизнь произвести, послушают, мудрое ты говоришь, от жизни, или уже мертвецкое, от старушечьей злобы. Интересно, как же такая бабья власть установилась?

И кто б думал, что эти расплывшиеся курвы в шелках и золотом шитье, непрерывно жрущие шоколад — признак власти и богатства номер один! — да лузгающие семечки, хихикающие и скребущиеся в потных складках, — настолько ухватисты и проницательны! Как Дана взяли в оборот. И позаботились заодно, чтобы пришлые смуты не наделали.

Круз отодвинул занавеску, посмотрел сквозь мутное стекло на лес за окном. Лес, болота, снова лес. На сотни километров вдоль воркутинской линии — болота и лес. И все эти сотни километров держат: блокпосты, наряды, разъезды. Танки на рельсы поставили, дрезины с пулеметами, подходы ко всем мостам заминировали. Мужское занятие. Да такое, что сколько рук ни дай, все не хватит. Мужчины добывают еду: растят, ловят, выменивают, выискивают. Мужчины воюют, строят, ремонтируют, чистят и учительствуют. Даже новое мастерить пробуют, книжки читают. А женщины — рожают и правят. Через два года после первой женской крови — время рожать первого. Если еще через два года живот не нагуляешь — пойдешь на линию, к мужикам. Если и там не нагуляешь… что ж, рабочих рук не хватает. Вся жизнь — дети, еда, больше детей и больше еды, чтобы снова больше детей. Младенцев и пищу везем в зиму, а из зимы вывозим готовые пухнуть животы и готовые стрелять руки.