Игорь Поль - Штампованное счастье. Год 2180 Страница 26

Впрочем, я отвлекся. Я понимаю: вам эта лекция неинтересна. Но я просто пытаюсь дать понять, что представляла собой наша цель. Для того чтобы вы смогли оценить масштабность стоявшей перед нами задачи. И прониклись если не восхищением тем, чего мы добились, то хотя бы элементарным уважением к сложности проделанной нами работы. Ведь как ни крути, силами неполной бригады мы захватили целую планету.

Мы все больше отставали от атакующей группы – сказывалось повреждение одного из двигателей. Десять десантных ботов – больше половины наличного состава «Темзы» – целый батальон, плюс десятки имитаторов, призванных отвлечь внимание наземной обороны, маячат на экране россыпью удаляющихся точек. Наш крейсер – не специализированное десантное судно. Большой десантный корабль – тот способен взять на борт целые три бригады и одновременно выпустить аж шестьдесят малых судов. Но таких судов во Флоте всего два, и их, очевидно, берегут для настоящей войны.

Прокручивая в голове вводную, я в который раз поражался гениальности нашего штабного звена. Мы должны были высадиться в точках активного сопротивления, взять их под контроль, затем проникнуть в транспортные магистрали и приостановить сообщение между городами и промышленными зонами. И только потом, взяв таким образом планетоид за горло, войти в города и разоружить незаконные воинские формирования, воспользовавшись при этом захваченным транспортом. Как и в случае с Луной, мы безошибочно били в самое уязвимое место обороны противника. Как и на Луне, мы выполняли масштабнейшую задачу предельно малыми силами, делая ставку на внезапность, решительность и четкую координацию между подразделениями. Впоследствии такая тактика станет визитной карточкой Легиона. Однако свою решительность Легион оплачивал кровью. Мы несли совершенно немыслимые потери.

Ополченцы Весты смогли организовать достойную оборону. Их усилия тем более внушают уважение, учитывая тот короткий срок, который был им отпущен на это. Глядя на скачущие по экрану пятнышки взрывающихся ботов и искорки вспышек на поверхности, я понял, что на этот раз нам противостоит серьезный противник. Эскадра уничтожила стартовые комплексы ПКО и их датчики наведения, но как только первая волна десанта снизилась над горами Уэллса, ее встретил убийственный зенитный огонь батарей ближнего действия. Жидкостные одноразовые лазеры выпускали один-единственный луч – и очередной десантный бот превращался в оплавленный неуправляемый метеорит, беззвучно врезавшийся в метановые ледники на вершинах горных пиков. Уже бесполезные лазеры дождем обломков разлетались под огнем артиллерийских кораблей, а имитаторы продолжали исчезать один за одним, и на каждый пятый имитатор приходилась одна настоящая цель, и помехи, похоже, не играли никакой роли – наведение явно производилось оптическими средствами, да еще и с применением малых низкоорбитальных станций. Огонь велся в упор. И через каких-то пять минут впереди нас осталось лишь чистое пространство.

Знаете, чем хороша война в космосе? Она выглядит чище и возвышенней, чем та, что на поверхности. Здесь не слышны крики – вакуум не проводит звука, не видны росчерки лазеров – нет атмосферы, нет вывороченных кишок и фонтанов крови из перебитых артерий, и трупы из-за больших расстояний неразличимы. Смерть кажется красивой и величественной. Как раз такой, к какой нас и готовили. Издали все походит на игру на имитаторе во время командно-штабных учений. Крохотные макетики боевых кораблей порхают в черноте, ослепительно отсвечивая на солнце и выплевывая игрушечные искры выхлопов, вспышки на поверхности кажутся ненастоящими и призваны обозначать сопротивление противника, а десантные суда, подчиняясь правилам игры, в нужных пропорциях имитируют свою гибель, моргая напоследок для пущей достоверности облачками замерзшего газа из разгерметизированных емкостей с кислородом.

Такая мгновенная игрушечная смерть в глубине обзорного экрана со слабым разрешением не успевает даже завести как следует. Наблюдаешь мелькание редких искр и толком не понимаешь, что наш бот – последний уцелевший из атакующей волны и только росчерки бесполезных ракет обгоняют нас: изрезанные ущельями горы Уэллса, состоящие из прочных вулканических пород, бессмысленно накрывать огнем. И следом, напичканные сложной техникой, уже идут несколько судов с бойцами инженерно-саперного батальона. Саперы должны проделывать пехоте проходы в толще пород, взрывать стены и перемычки, а затем восстанавливать герметичность туннелей – транспортная система была нужна нам в целости. Правда, из целого батальона пехоты остался один лишь неполный взвод – мы, отчего на одного пехотинца будет приходиться аж по четыре сапера. Но наземные батареи, вновь открывшие огонь, быстро привели неправильные пропорции к норме.

Так мы толком и не поняли, что пришел наш черед. И никаких там разрекламированных «вся жизнь за секунду перед глазами». Как мы лежали в оцепенении, с сосудами, забитыми адреналином, и со значками вводных перед глазами, так и продолжали лежать в ожидании своей судьбы. Хотя нет. Вру. В какой-то момент я ощутил жесточайшую, совершенно дикую обиду, оттого что мне предстояло погибнуть просто так, без всякого смысла. Без возможности отомстить за товарищей – и тех, кто навсегда остался в отсеках крейсера, и тех, кто превратилися в сплющенные блины внутри врезавшихся в скалы оплавленных ботов. Без надежды нанести врагу хоть какой-нибудь ущерб. Обиду оттого, что моя дорога к славе, не успев начаться, уже заканчивается, а я не ощущаю ни малейшей торжественности перед лицом неминуемой смерти. Никаких оркестров, торжественной музыки, проникновенных напутственных слов. Мы сейчас полыхнем в короткой ослепительной вспышке, так и не издав ни звука, а Солнце все так же будет светить из бархатной тьмы, затемняя чьи-то шлемные фильтры. Обыденность происходящего, будто мы собрались в очередной раз принять пищу,– вот что поразило меня. И самое досадное, как я потом понял,– это полное отсутствие привычных чувств, которые я считал своей основой. Ни ответственности перед человечеством, ни чувства долга, ни преданности Легиону. Ничего такого, что принято называть патриотизмом. Все наносное, искусственное в тот момент выдуло из меня напрочь, будто порывом ветра. Только ощущение, что ты намертво прикручен к ложементу крохотной убогой скорлупки, ты – микроскопическая пылинка в гигантской пустоте и величественному вечному Космосу нет никакого дела до твоих душевных порывов. Невыносимое чувство бессилия.

А потом все начало вращаться перед глазами: и экран над головой, и бледные лица соседей. И вместе с затихшей вибрацией корпуса погасло освещение и отключились гравикомпенсаторы – я почувствовал сильнейшие, почти предельной величины перегрузки, от которых голова в момент наполнилась раскатистым гулом. И никаких команд, никаких сообщений об опасности. Наоборот, внутренняя связь отключилась, оставив меня наедине со своим тяжелым сопением. Тут я совершенно спокойно подумал, что нас подбили и мы вот-вот врежемся в Весту. И мне очень захотелось продемонстрировать напоследок свою невозмутимость и презрение к опасности, как и подобает настоящему легионеру, поэтому я изо всех сил попытался растянуть губы в подобие спокойной улыбки, но перегрузки позволили мне скорчить лишь невнятную рожу. Знаю, я был наивен. Но мой рукав украшал шеврон с красной каймой, и мне, по глупости, хотелось оправдать свою случайную репутацию.

Как выяснилось, я напрасно хорохорился – это наш пилот принял единственно верное решение. Коротким импульсом придав судну хаотичное вращение и погасив основные двигатели, он имитировал беспорядочно падающий на поверхность поврежденный корабль без признаков жизни, для достоверности отключив большинство бортовых систем. Пожертвовав точностью приземления– мы десантировались в километре южнее рас-четной точки – и продемонстрировав высочайшее мастерство, он выполнил поистине смертельный номер – выровнял судно всего в сотне метров от поверхности, между двумя высокими заснеженными пиками, так что гравикомпенсаторы взвыли от перегрузки и показалось, будто меня уложили под тысячетонный пресс. Сразу потемнело в глазах. Из носа хлынула кровь, стало солоно на губах, и шею защекотало теплой струйкой.

А потом ожила связь, и сквозь шум в ушах неестественно тонкий, ломающийся голос лейтенанта произнес:

– Взвод, короткий отсчет, на «три» – сброс. Внимание…

– Пик… пик… пи-и-к…

…И меня вышвырнуло из отсека.

Мы свалились прямо на голову расчетам, выдвигавшим, по всей видимости, на запасные позиции новую порцию одноразовых лазеров. Судьба их предшественников была незавидной – верхушка соседней горы была срезана подчистую и восточная оконечность небольшой горной долины сверкала исковерканными металлическими обломками. Бой был коротким: мы открыли яростный огонь еще в воздухе. У зенитчиков и оружия-то нормального не было – вооружен был едва ли каждый десятый. По узким рельсам они выкатывали из подземных капониров, пробитых в склоне горы на месте естественных пещер, громоздкие лазерные установки, откидывали в стороны треножники-упоры и сноровисто забрасывали их камнями, пока вторая часть расчета поднимала длинную трубу ствола в зенит. А затем рельсы снимались, из той же пещеры раскатывался толстенный силовой кабель, его цепляли к орудию, и – здрасьте-пожалуйста – установка готова к бою. За те полминуты, что я болтался на струе ранцевого двигателя, я даже успел восхититься простотой и эффективностью технического решения. Такое орудие произведет выстрел, затем его, уже ненужное, оплавившееся от перегрева, разнесет малая гравитационная или фугасная боеголовка, прилетевшая с орбиты, а через пару минут из пещеры выбегут невредимые зенитчики, выбросят следующую пару рельсов и выволокут кишку силового кабеля – источник питания-то остался нетронутым. И батарея произведет новый убийственный залп. Подумайте сами – ну разве не прелесть?