Степан Кулик - Витязь. Замок людоеда Страница 27

Как оказалось, в изъявлении гостеприимства монастырская братия особенно не усердствовала, и меня разместили на отдых в привратницкой. Ну или в чем-то схожем. Домишко этот стоял отдельно от прочих строений, прилепившись прямо к стене, неподалеку от главных ворот. Ну, правильно. Я бы и сам не стал тащить такую тяжесть куда-то еще. Пока не встречал здесь весов, но подозреваю, что во мне все два с половиной, а то и три центнера. С надписью «не кантовать». Вот и не стали… Затащили куда поближе, и все. Спи спокойно, дорогой гость.

Кстати, не так уж долго я и спал. Солнце только-только над зубцами монастырских стен показалось. Стало быть, примерно, седьмой час по Москве. Странно, что я петухов не слышал. Или их при монастырях не держат? Глупость, подумал. Обитель не подаянием живет. Тут у них и птичник, и скотный двор, и все прочее натуральное хозяйство в полном объеме. Митрофанушка ж рассказывал.

— Митрий, почему петухи не пели?

— Пели, ваша милость? — усмехнулся тот. — Как недорезанные кукарекали. Сон у вас больно крепок.

Навстречу деловито прошествовали четверо монахов. Поравнявшись с нами, братья почтительно поклонились. Пришлось и мне шею нагнуть. Кстати, неплохо бы размять мышцы, а то совсем задеревенел на монастырских перинах… Из стружки они их делают, не иначе. Только древесной, а не полипропиленовой.

О, створки ворот закрыты, и никто не торопится отодвигать засов. Самообслуживание или посторонним выход запрещен?

— Нам сюда, — монашек указал неприметную калитку сбоку. — Ворота только в праздничные дни, да по особому случаю открывают. Немного узковато будет, но вы бочком, бочком…

Вопреки опасению монашка, мне довольно легко удалось протиснуться в эту «лазейку» и выйти наружу. Ф-фу ты. Как все же давит на психику вся эта фортификация. То ли дело простор… Неудивительно, что монголы, завоевав город, располагались снаружи.

Я прислушался к собственным мыслям и усмехнулся. Давно ли ты, брат Степан, жил в каменных джунглях и ни капельки по этому поводу не напрягался? Наоборот даже. Все невзгоды и приключения начались аккурат после приснопамятной вылазки на природу. В поисках взаимности…

Сперва мое внимание привлекли шум и движение слева, но это оказалась отара остриженных, как пудели, овец, которых гнали на выпас четверо послушников. Пара больших лохматых псов носилась вокруг, не давая овцам разбрестись, сбивая их в плотный ком.

Проводив сочувственным взглядом голых овечек — утро выдалось не самым теплым, я посмотрел направо. Там метрах в пятидесяти, у обочины, расположившись на небольшой лужайке размером с баскетбольную площадку, спали вповалку или сидели у костра несколько десятков вооруженных мужчин. И большая часть из них действительно показалась мне знакомой. Имен не вспомню, а лица видел. Впрочем, имя вон того — рыжебородого, мне известно. И рыжеусого, рядом с ним, тоже!

Вот это сюрприз! Как же я ошибся, ожидая увидеть Чичку! Не учел, что вряд ли всей святой братии вместе взятой удалось бы остановить взбалмошную девицу, вздумай она проникнуть внутрь. Да и законы гостеприимства в обители не настолько жестки к путникам, даже женского пола. Все оказалось гораздо проще: игумен не разрешил войти в православный монастырь иноверцам. То бишь — католикам.

И сейчас, удивленно разглядывая появившегося из ворот монастыря великана, мне навстречу шагнули капитан ландскнехтов Фридрих Рыжий Лис и один из его новых лейтенантов — мой давний знакомец пан Лешек Пшеньковицкий.

Жизнь полна неожиданностей. Кого угодно мог ожидать, но эту парочку в последнюю очередь. Кстати, имевших такие потешные выражения лиц, что я не сдержался от насмешки.

— Чего вылупились, детишки? По-настоящему большого мужика не видали раньше? Ладно, подходите ближе. Я не кусаюсь… Можете даже потрогать… докуда дотянетесь.

Лис мотнул головой и переглянулся с поляком.

— Ваша светлость, вы ли это?

— А есть сомнения, Лис?

Капитан пожал плечами. К этому времени проснулись и подтянулись остальные ландскнехты, столпившись за спинами командиров. Безусловно, все были изумлены, но тем не менее держались уверенно, как и надлежит закаленным бойцам. Командир не бежит — стало быть, опасность не так велика, как кажется.

— Однако вы неплохо подросли за те пару дней, что мы не виделись. Гонец говорил, но… Если честно, то кроме шкуры белого медведя, ничего общего с тем парнем, с которым мне доводилось водить знакомство… и даже сойтись на кулаках. — Фридрих демонстративно поглядел на мои руки. — Не уверен, что сейчас у меня могло бы возникнуть такое странное желание. Да и Лешек, думаю, тоже не полез бы в круг.

Пан Пшеньковицкий только хмыкнул и потрогал нос. В той драке, что он затеял в Западной Гати, обвинив меня в трусости, а Озара обозвав лгуном, я немного помял задиристого ляха. Самую малость. Но для знакомства хватило.

— Скажу больше, — Лис глядел мне в глаза, подчеркивая прямоту и серьезность произносимых слов, — я начинаю понимать, откуда взялись пересуды о Людоеде. И догадываюсь, кого так упорно ищет князь Белозерский.

Да, с Витойтом не очень хорошо получилось. И никому ведь не объяснишь, что это случайность, недоразумение. Убийство всегда убийство. Тем более когда на тебе кровь княжеского сына. А еще хуже, что теперь дознаватели князя получат так давно разыскиваемый след. И раньше или позже таки заявятся по мою душу.

— Может, да… Может, нет… Не будем о грустном, — я шагнул ближе. — Рад вас видеть. А если сомневаетесь и нужны доказательства — спрашивайте о чем только мы знать можем. С удовольствием отвечу. Мне настоятель монастыря только что как раз о Фоме Неверующем рассказывал. И указал, что в сомнениях нет греха.

— Словами делу не поможешь, — помотал огненной шевелюрой капитан наемников. — Да и о недоверии никто не говорит. Просто для убедительности. Чтоб и тени сомнения не оставить… — Фридрих умолк, вопросительно глядя. Типа, я сам должен смекнуть. Увы, не соображу.

— Толком говори, Лис. Не тяни вола…

— Ваша светлость, — он понизил голос до шепота, словно нас кто-то еще мог услышать. Кроме всего отряда, сгрудившегося, как давешняя отара, на расстоянии пары метров. — Знаки тайные покажите.

Какие еще знаки?

Огорошенный неожиданным пожеланием, я действительно не сразу догадался, что имеет в виду Фридрих. А когда понял, едва не рассмеялся. Вот уж не думал, что сценка, разыгранная с целью доказать барону фон Шварцрегену мое благородное происхождение, для того чтоб получить право на поединок, будет иметь столь неожиданное продолжение. Но ничего не поделаешь — что написано пером, в мешке не утаишь.

— Ладно, покажу… — я кивнул и стал неспешно развязывать передние медвежьи лапы, служившие застежкой для накидки из шкуры. — Только из уважения к нашей дружбе. Но предупреждаю, если молва об этом пойдет гулять миром, я буду знать, кого винить за слишком длинный язык. И кому его укоротить.

Я медленно обвел тяжелым взглядом слушателей, и они, все до одного, судорожно сглотнули. Это в третьем тысячелетии журналисты и политики привыкли, что за редким исключением за «базар» отвечать не придется. А в средние века «сказал» и «сделал» — почти синонимы.

Ландскнехты Лиса — простые деревенские парни, сменившие вилы и топор на копье и меч, может, и отказались бы от сомнительной чести быть посвященными в благородные тайны, но по одному. А в составе отряда нет и не может быть никакого иного мнения, кроме командирского. И если капитан принял решение, то остальным можно только исполнять.

Я обнажился до пояса, повернулся к бойцам левым боком и поднял руку.

Отряд шумно выдохнул. Вытатуированная красными чернилами надпись «IV (AB) Rh+», еще и увеличенная пропорционально моему нынешнему сложению, произвели на тех, кто увидел ее впервые, неизгладимое впечатление. Где-то посередке между плачущей иконой и громом среди безоблачного неба.

Вот она магическая сила букв и цифр. Куда там зеленой морде, трем метрам роста и необхватной груди. Эка невидаль — здоровяком больше, здоровяком меньше. Если, положим, бык овцы во много раз больше, то почему кто-то не должен быть крупнее остальных? Тогда как письмена у людей темных всегда вызывали безотчетный трепет и уважение.

— Рекс… — едва слышно пробормотал пан Пшеньковицкий. Наверное, единственный из присутствующих, кто знал латынь. В том смысле, что был обучен грамоте. Усы его при этом встопорщились, как наэлектризованные. — Четвертый…

Ну да, примерно на это я и рассчитывал, когда показывал татуировку покойному нынче барону. Простолюдины вряд ли метят своих чад тайным клеймом. А «рексом» меня объявят или каким иным «сэром», уже не суть.

— Митрий, — я притянул к себе монашка. — Имей в виду, тебя мои слова тоже касаются.