Елена Ершова - Неживая вода Страница 27

— Будь по-твоему, — наконец произнесла ведьма. — Коли нужно к черту, так будет тебе черт.

Игнат поежился снова. Было ему немного странно и страшно слышат такие слова. Но все же он попытался отшутиться:

— Что ж, научишь меня, как до пекла добраться?

— Да нет в этом нужды, — вздохнула ведьма. — Выгнали из пекла черта моего. Сам он к тебе пожалует.

— То есть как выгнали? — удивился Игнат. — За провинности какие? Или дела добрые?

Ведьма засмеялась снова.

— Вот этого я тебе сказать не могу. Да и ты у него не спрашивай, коль с ним разговор держать придется. Только все же, надеюсь, сама все выведаю. Мало кто после встречи с ним в живых остается.

От этих слов по спине Игната снова поползли мурашки, но он не подал вида, спросил:

— Когда ждать мне его?

— Со дня на день, должно быть. Думала, что вы раньше уедете, чтобы беды не случилось. Да теперь это тебе не нужно, ты сам беду накликал. Чуешь? — она подняла подрагивающие пальцы. Игнат прислушался тоже, но не услышал ничего. Тишина по-прежнему плотно обволакивала их, будто одеяло. Только за стеной сарая мерно отсчитывала секунды весенняя капель.

— Нынче птицы со своих гнезд снялись, — сказала ведьма. — Скоро лунное затмение грядет. Тогда и жди его.

Потом потянулись долгие, напряженные дни ожидания.

Игнат еще больше замкнулся в себе, стал нервным, оглядывался на каждый шорох. Сны в эти ночи были тревожны и страшны. Снились ему языки подземного пламени, в которых корчились бесформенные тени — грешные души, отрекшиеся от истинной веры и заключившие сделку с нечистым духом. У некоторых из них были знакомые лица дядьки Касьяна и егеря Мирона. Была там и тетка Рада, собственноручно проверившая Марьяну на невинность, чтобы отдать ее в лапы нави. Была там и бабка Стеша… Выгнув горбом старушечью спину, она манила Игната сухим пальцем и бормотала под нос что-то неразборчивое, но от того не менее страшное.

"Что же ты, бабуль? — с горечью думал Игнат. — Хотела ты, видно, как лучше. Да только развязала руки нечестным людям. Открыла дорогу в сытую жизнь для подлецов и трусов. А душу безгрешную на заклание отправила. Вот теперь горишь в геенне огненной за грехи свои. И меня за собой тянешь…"

И просыпался в поту, задыхаясь, чувствуя кожей обжигающее прикосновение лавы. Тогда просыпалась и лежащая на соседней скамье Марьяна, тревожно шептала ему:

— Что ты, Игнаша? Плохо тебе опять?

Игнат молча качал головой и отворачивался к стене, но заснуть больше мог. Так и лежал в полудреме, ворочаясь с боку на бок, слушая, как шумит за стенами тайга, и как скребутся в ларе пронырливые мыши.

Его нервозное состояние передалось и Марьяне. И однажды, возвращаясь с нарубленными чурочками для печи, Игнат услышал, как она разговаривает с ведьмой.

— Я так радовалась, что Игнат поправился, — вполголоса говорила она. — Да только радость была преждевременная. Вижу, что снова начал он чахнуть. А причины не найду. Раны его затянулись, силы окрепли… с чего бы так, не знаешь?

— Тело его излечилась, а вот душа болит, — своим тягучим голосом отвечала лесная ведьма.

— Не по той ли, чье имя он в ночи выкрикивает? — озабоченно спрашивала Марьяна.

— Это тебе лучше знать, — по своему обыкновению усмехалась ведьма. — Да и не спрашивай того, о чем сама не хуже меня знаешь. Кровь у мужчин одинаковая, кипучая. Через край плещет, покоя душе не дает. Да сколько ни будут странствовать, сколько ни искать, а все к одному вернутся — к родному порогу. Ведь женская душа — очаг. Вот и ждем, и прощаем, и согреваем их, мятежных.

Марьяна вздыхала, теребила пальцами тяжелую косу.

— Хотела бы я ему помочь. Да только как — не знаю. Одна надежда — приедет Витольд и увезет нас к людям. А там…

Она умолкла, и разговор сам собой утих.

Игнат не подал виду, что слышал. Но ведьмины слова талой водой окатили его с головы до пят, так что он замер, словно отрезвел, и подумалось: 'Права ведьма. Сколько мне страдать попусту, когда счастье тут, рядом? Да и не мне солоньских мужиков судить, на все воля Божья…'

Но заворочались по углам черные тени, и далеко в тайге послышался призрачный вой — словно проклятая душа жаловалась на вечную муку и одиночество. Игнат вздрогнул и быстро шагнул на свет.

— Нехорошо воет, — сказал он, и голос прозвучал виновато. — Беду чует.

— Зима голодной была, вот и воет, — легко ответила ведьма и поднялась. — А на приметы да суеверия поменьше внимания обращай. Не все, что ожидается — то сбывается. И счастье или беда иной раз нежданно приходят.

Так настала очередная ночь.

Ведьма прошла по дому, погасила последние лучины, и тьма поглотила избу, куда не проникало ни искры света из внешней пустоты. Игнат укутался с головой, грея ноющие рубцы о теплый бок печки. Где-то рядом возилась уставшая за день Марьяна — ей, зрячей, пришлось немало потрудиться, чтобы надраить избу до блеска и приготовить целый противень пирогов, пока хозяйка дома варила в горшке свои снадобья.

— Со дня на день ожидаем гостей, — туманно сказала ведьма.

Тогда у Игната защемило сердце, но, сколько он не прислушивался — ничего пугающего не мог уловить в обычных ночных шорохах леса, да так и уснул, пригревшись под ватным одеялом. И никакие сны в эту ночь ему не снились.

В середине ночи его разбудил какой-то рокочущий звук, донесшийся с улицы. Приподнявшись на локте, Игнат встревожено вгляделся во мрак, но ничего не увидел.

— Что это, Игнат? — спросила следом проснувшаяся Марьяна.

— Не знаю, — шепотом ответил он. — Похоже на шум двигателя…

— Никак, Витольд приехал? — ахнула девушка.

И тихонько захлопала в ладоши от радости.

— Тихо…

Это сказала ведьма.

Игнат различил ее поднявшийся во весь рост напряженный силуэт и видел, как ведьма легко скользит по направлению к двери — ей, погруженной в вечную тьму, было безразлично, день ли на дворе, ночь ли. Тем временем звук снаружи нарастал, и вскоре превратился в глубокий раскатистый рев, от которого Игнату захотелось заткнуть уши и снова спрятаться под одеяло.

— Это же Витольд! — тем временем удивленно произнесла Марьяна. — Разве вы не слышите? У кого еще может быть такой мощный движок? Только у его внедорожника!

— Нет, — коротко сказала ведьма. — Это не он.

Звук оборвался на высокой визгливой ноте. Наступила тишина, такая, что Игнату казалось, будто удары его сердца отчетливо слышны в застывшем воздухе.

— Живее, — сказала вдруг ведьма не свойственным ей раньше командным тоном. — Лезьте на печь.

— Почему? — снова недоуменно начала Марьяна. — Там же…

— Живее!

Она почти кричала, и Игнат понял — дело серьезное. Помогая Марьяне взобраться на печь, он вдруг подумал, что вот так несколько лет назад прятались они со Званкой в погреб, и вспомнил низкий рокочущий звук, пришедший с воздуха, очень похожий на тот, что минуту назад прозвучал возле самого порога ведьминой избы.

Тем временем снаружи послышались шаги — кто-то медленно и неуклюже поднимался по лестнице. И сработанные на совесть дубовые ступени, выдержавшие вес двух мужчин, скрипели и прогибались, будто шедший по ним человек был тяжелее и Игната, и Витольда, и Марьяны вместе взятых.

Прижимая к себе перепуганную, но еще ничего не понимающую девушку, Игнат забился в самый угол, закутался в одеяло, как в кокон, а ведьма накинула поверх какую-то мешковину, скрывая своих постояльцев от глаз ночного гостя. Она успела в последний момент, когда дверь избы уже отворилась, скрипнув несмазанными петлями, и в помещение ворвался холодный ветер, но принес с собой не ночную свежесть, а запах грозы и медовой сладости. Запах, знакомый Игнату с детства, и узнанный им и теперь.

Наверное, узнала его и Марьяна. Коротко охнула, но тут же зажала рот ладонью и крепче прижалась к Игнату, будто в нем видела свое спасение.

"Но спасения нет, — подумал Игнат. — Однажды побывав в лапах нави, ты навсегда окажешься проклят".

Теперь ему больше не было страшно. Наверное, оттого, что он уже давно подготовил себя к новой встрече с нечистой силой, и ждал этого, как чего-то неизбежного. Потому он оттянул книзу краешек одеяла и нашел в мешковине прореху, через которую принялся наблюдать за происходящим.

Сначала он не видел ничего, и ничего не слышал. Только по-прежнему гулко пульсировала в висках кровь, и над ухом взволнованно дышала Марьяна. Запах озона и сладости не становился сильнее, но и не угасал, а это значило — навий находился в доме. И только тогда, присмотревшись, Игнат с замиранием сердца различил напротив двери силуэт, который был чернее и гуще всех прочих. А потом услышал голос…

Эту интонацию он узнал тоже, и ни с чем не спутал бы его — размеренный, лишенный эмоций и жизни, звук выходил из мертвых легких, принадлежавших не человеку, а существу, которое никогда не было и не могло быть человеком.