Александр Афанасьев - Период распада Страница 27

— Хорошая машина, — впроброс заметил Алим, когда они выруливали из порта, ловко маневрируя в узких проходах между огромными рядами поставленных друг на друга в четыре-пять этажей контейнеров.

Водитель просиял:

— Отличная машина, ага![32] Я на нее шесть лет копил, во всем себе отказывал — но все же купил. Идет тихо, груза берет много, почти не ломается — хорошая машина! Очень хорошая машина! С ней я заработаю на машину для младшего брата, и мы откроем фирму по перевозкам. Хорошо ведь будет, ага…

— Хорошо…

Вот этот водитель. Тридцати еще ведь нет. Он возит грузы для моджахедов, он питает лагеря тем, что потом убивает нас. А с другой стороны — разве он враг? Разве он враг афганскому народу? Он просто хочет купить машину брату и возить грузы, это что — преступление? И если прекратится война — разве он не найдет мирных грузов для своего грузовика?

Что же за люди тогда те, кто хочет, чтобы продолжалась война? Как же их назвать после этого?!

Враги…

Уже по тому, на какую дорогу они выехали — на Доктор Зияутдин роад, Алим понял, что на сей раз они поедут южным путем. На Кветту.

Город закончился быстро, пересекли по одному из мостов реку — и пошла разматываться под колесами километр за километром «американка» — дорога, построенная американцами, для того чтобы Афганистан мог торговать со всем миром, и которая теперь используется, чтобы везти оружие в Афганистан. Промелькнул за окнами пригород Карачи — Синд, быстро застраивающийся, с промышленностью район, а потом пошли суровые, полупустынные, степные районы, где почти нет дорог и где мало кто живет. Сначала дорога шла по самому побережью, но потом они свернули в глубь страны, отматывая километр за километром.

Индус ткнул кнопку на приборной панели — и полилась из динамиков музыка, веселая, зажигательная… Музыка из одного из последних творений Болливуда — индийского кинематографа, одинаково популярного в Индии, Пакистане и Афганистане.

— Хорошо, а! — воскликнул водитель, притопывая в такт музыке…

— Хорошо… — согласился Алим, невидящими глазами смотря перед собой. Эту музыку он хорошо знал и предпочел бы не слышать.

Когда он учился у русских искусству войны — это было в Кабуле и окрестностях, — у него появилась девушка. Это было странно и непривычно для Афганистана — в Афганистане вопросы решаются совсем по-другому. Обычно о помолвках, о свадьбах в той местности, где жил Алим, договаривались родители. В Кабуле было несколько не так, для Афганистана вообще не был типичен исламский экстремизм и дотошное следование нормам шариата, это все же была светская страна — но на то и Кабул. В сельской местности жених обычно видел невесту лишь в день свадьбы, женщины носили паранджу, дочерей нередко продавали на вес, поскольку считалось, что чем толще подруга жизни, тем она здоровее и тем больше детей она сможет родить. Закия была не такая…

У Закии, как и у него, не осталось близких родственников — убили душманы. Ее отец поверил революции, поверил в то, что афганские крестьяне наконец смогут владеть землей сами и не платить ничего жадным баям — за это пришедшие ночью гости отрезали отцу голову. А потом они сделали то же и с матерью — Закию мать успела выкинуть из дома в ночь, иначе ночные гости убили бы и ее. Осиротев, девочка взрослела в детском доме Кабула, став ярой защитницей революции, у нее был автомат, она ходила в ночные патрули и изо всех сил просила, чтобы ее направили на фронт, где она могла бы отомстить душманам за свою семью. Но в те времена женщин еще не брали на фронт — и она буквально маялась в патрулях с автоматом, мечтая о том, чтобы на пути ей попался хоть один, ну хоть самый завалящий душман и враг революции.

Такие тоже были. Те, кто сейчас говорят про оккупацию Советским Союзом Афганистана, про тиранию, про массовые убийства, забывают, что такие тоже были, и они сражались за свою страну, за ее будущее, за афганского космонавта в космосе, за новые заводы, за трактора «Беларусь» на полях, за «КамАЗы», оранжевые и синие, а не зеленые — на дорогах. Они были, эти люди, и они верили, и они убивали, и в любой момент готовы были умереть за свою веру и свою мечту. Правы ли были эти люди, верен ли был их путь? А судите сами: когда не так давно американское (!!!) агентство провело социологический опрос, большинство афганцев сказало, что лучше всего и жилось при шурави. Это и есть оценка и приговор «международному сообществу» с американцами во главе, уже столько лет безуспешно тушащему ими же разожженный костер.

Они познакомились на вечернем киносеансе — дорогом, но деньги у него были, там, где он служил, даже курсантам платили неплохое жалованье. Да и много ли стоит билет в кинотеатр, где над площадкой висит огромная афиша с героями новой картины. Он шел к кассе, когда увидел ее, стоящую с подругами и… с автоматом. И неожиданно сам для себя — он не умел ухаживать за девушками, потому что никогда этого не делал и не знал, как это делается, — он подошел к ней и просто сказал: «А пойдемте в кино»…

И она посмотрела на подруг, а потом сказала — пойдем…

Потом они долго гуляли по ночному Кабулу — верней, она дежурила, а он гулял. Подруги, все сразу поняв, отпустили ее с курсантом специальных курсов — как он им представился, забыв про то, что о курсах нельзя упоминать нигде и никогда. Город был тихим и задумчивым, над городом ярко светил полумесяц, обещая богатую добычу тем, кто выходит по ночам на охоту, но ничего и ни с кем не могло случиться сегодня в Кабуле. Потому что дежурила она.

И он…

Через три дня он отбыл на операцию, с которой так и не вернулся. Интересно, узнала ли она о том, что он стал предателем? Может, и узнала.

В Кветте колонна остановилась на ночь.

Несмотря на то что для таких колонн было отведено специальное место, огражденное и охраняемое, расслабляться было нельзя. Пакистанские воры были великими искусниками своего ремесла, ведь неудачливым ворам раньше рубили руки, производя таким образом естественный отбор. Но времена сейчас стали другие, и вместо воров на стоянку запросто мог напасть отряд в двадцать-тридцать человек с автоматами, пулеметами и гранатометами. Поэтому помимо обычного охранения из военных представители партий душманов, не доверяя друг другу, вставали охранять «свое» оружие, патрулируя стоянку по ночам.

Восточная ночь — ночь особая. В этой ночи полно теней, призраков, джиннов — многие дела делаются на Востоке по ночам, как добрые, так и злые. А вот то, что он собирается сделать сейчас, — это доброе или злое?

Смотря для кого. Доброе — для его народа, кто бы что ни говорил. Потому что шурави ушли, а оружие продолжает прибывать, его не только не становится меньше — его становится больше. Против кого нацелено это оружие? Кого будут убивать из него? Афганцев, больше некого. Алим иногда задумывался над тем, что движет моджахедами на их пути, не пути к Аллаху, а пути зверств и злодеяний. Разве они не видят, что убивают таких же, как они, афганцев? Разве они не видят, что шурави больше нет? Ну, хорошо, шурави никто не звал на их землю, но они пришли и сделали много доброго: они лечили, учили афганцев, строили для них дома и заводы. Шел разговор о строительстве железнодорожной ветки — первой в Афганистане, если не считать железной дорогой узкоколейку, ведущую из центра города в бывший королевский дворец. Тем, кто ушел из страны и возвращается в нее, чтобы убивать, может быть, им стоит побывать в Кабуле? Может быть, им стоит сравнить то, что было, когда шурави пришли, и то, что они оставили афганскому народу, уходя?

Но если даже отставить в сторону шурави? Шурави больше нет, а война идет. Против кого она идет? Против таких же афганцев, больше в его многострадальной стране никого не осталось. И много ли он сделает зла, если взорвет склад, где будет храниться эта взрывчатка, и она взорвется на пакистанской земле. Да, взрыв причинит страдания пакистанцам, но они сами привезли сюда все это, желая причинить этим зло другим людям.

Два часа ночи.

Пора…

Алим достал из кармана рацию, на ощупь начал раскрывать ее. Тот, кто придумывал все это, не подумал, что раскрывать ее придется ночью, в отсутствие света, да еще и волнуясь. Крышка, которая прикрывала гнездо аккумуляторов, заела, никак не открывалась. Разозлившись, Алим стукнул ею о ближайший контейнер — раз, другой…

— Что ты делаешь?

Алим медленно повернулся. Американец стоял неподалеку. Провал! Верней — почти провал!

— Рация не работает, господин, проклятая рация, я только недавно купил ее на базаре…

Американец работал здесь достаточно давно и успел привыкнуть к тому, что моджахедам нельзя просто так давать в руки ничего сложнее автомата Калашникова. Дети гор, живущие в средневековье, они просто не привыкли к технике, чем проще оружие — тем лучше. Поэтому такой популярностью пользуется русский автомат Калашникова — так и его они приспособились ломать. Например, умудряются втыкать оружие магазином в землю и сидеть на нем, а кто-то втыкает в землю стволом и сидит на прикладе, а на русском ППШ с барабанным магазином — сидят на магазине, уперевшись в землю прикладом. В базовых лагерях за такое наказывали плетью — но так и не доходило. Вот и сейчас, купил идиот рацию на базаре, разрядился аккумулятор, и теперь он долбит ею о контейнер, думая, что от этого аккумулятор зарядится и рация станет работать…