Завтрашний царь. Том 2 - Мария Васильевна Семенова Страница 27

Вот разошлись…

Тяжело прянули, поскакали навстречу, с полутора аршин вздыбились, молотя копытами воздух…

Удар!

Лоб в лоб, костяными шлемами сросшихся оснований рогов!

Всей мощью разогнанных тел, толстых шей, горбатых загривков…

Силищи оказались равны. Оботуров немного отбросило, звери чуть помедлили, отходя от неистовой сшибки… вновь стали наскакивать, дожигая неутолённую ярость…

Наконец упёрлись и замерли. Мощь против мощи! Который удаст, падёт на колени, побежит с поля?

Позоряне кричали, свистели, задорили.

– Эй, Коптелка! Сизого будешь пускать? Он же некладеный у тебя?

– Ещё чего!

Молодой возчик ловко стоял на деревянной ноге. Левый глаз прятала кожаная повязка, правый смотрел ясно и весело. Коптелка был из тех погонщиков, которые своих оботуров и сухариком угостят, и обнимут, и поговорят обо всём. Грозные быки за такими бегают по-собачьи, а уж слушают – без кнута, без вожжей! Вывозят в метель, находят дорогу, ополчаются на разбойника и лютого зверя. Это друзья. А друзей в опасное ристание не дают.

Чёрный поединщик был крупней почти на ладонь, но боками носил тяжелей бурого. Вот он дрогнул, вывернулся, с обиженным рёвом поскакал прочь. Голос был густой, гулкий – чисто труба!

Бурый погнался. Смелые парни с хохотом прыгали на площадку – метать верёвочные петли, разводить рогатых бойцов.

Хозяин чёрного, рыжий левобережник, побежал к своему быку. Почти догнав, споткнулся, чуть не упал. Удержался лишь тем, что сгрёб долгую, пышную шерсть. Выпрямляясь, смущённый детина другой рукой в шутку прижимал сердце – дескать, взволновался, глядя на бой. Бык толкнул его рогом, лизнул, словно извиняясь за поражение. Шапка слетела, возчик замешкался поднять. Народ смеялся.

Воронята, отошедшие от любования силой, собрались вновь поминать острожок, но ртов открыть не успели.

– Не твоё дело, андарх, наших оботуров озёвывать.

Слева затеялось дурное движение, позоряне отсягнули прочь. Трое гостей, румяных от пива, теснили четвёртого. За спиной мужа пряталась бабонька. Зелёная понёва, серый глазок…

– Где славнуки самокровные витают, не место крапивникам. Поди-ка прочь!

– От спасёныша слыхано! – мрачно огрызнулся «андарх». К нему проталкивались свои, но помощь запаздывала. – Мой дед в бою погибал, пока твой в болоте спасался!

– Тех боёв никто не видал, зато чужих всходов полна грядочка.

– А ты на выручку прибежал, пока жёнок сквернили?

– Вы, андархи, знай ждёте, чтоб Ойдриговичи пришли!

Толпа загудела. В какую сторону покачнётся, чьей кровушкой песочек обрызгает?

Об этой вражде дядя Ворон подкрылышам не рассказывал…

Ирше жаль было «андарха», стоявшего открыто и смело. Дядя Ворон небось сумел бы вмешаться. Задир на смех поднял бы и орудью не навредил. Так он их с Гойчином когда-то увёл от обидчиков. Ничего-то они пока не знали, не разумели!

Внимательный Гойчин заметил молодцов из опасного воинства, что встречало поезд у щельи. Эти, оказывается, привыкли ходить в толпе не хуже мораничей. Парни глядели решительно, но вперёд всех поспела толстуха, разносившая калачи. Сунула в ближайшие руки лоток, крытый стёганой полсткой…

– Держись, спасёныши! – поддал рядом с воронятами мужской голос. – Употчует, не прожуёте!

И точно. Толстуха насела на горлопанов – любо-дорого слушать:

– Это кто перед людьми речь держать взялся? Доброму Подсиверку прадедовским злочестием глаза выедать? Ишь, объявились славнуки самокровные! Мужи гордые!.. Вами, спрашиваю, гордится ли кто?

Заметно потускневшие обидчики попытались дать бой:

– Иди калачи натирай, тётя Репка.

Да ладно. Куда троим убогим против разошедшейся бабы!

– Сам беги во все пятки Болотника угощать, а то Ойдриговичи топью пройдут, не спасётесь! Ты, Векша! Тебя пьяного дочери на санках везли, то-то, верно, от гордости носы драли! Ты, Краснозоб! Тебе внучек мой на Кругу нос подрумянил, ты полгода потом про свинчатку клепал! – И дебелая бабонька засучила рукав. – А ну, становись! Я те голой рученькой всю рожу на сторону сверну!

Рученька была загляденье. Могутная, бело-румяная, привычная несчётными кадками вымешивать тесто.

Народ потешался. Веснушчатый Подсивер, кажется, переводил дух. Обидчики смутились вконец:

– Ну тебя, тётя Репка. С бабой тягаться – себя ронять…

– А мы чё, а мы враз! Всем миром уроним! – взвился шальной женский крик.

Этого самокровные не снесли, задёргали головами: кто? где?.. Натолкнулись на опасных воинов, звавшихся почему-то калашниками. Те стояли подбоченясь, смотрели невозмутимо. И вид у парней был… ну, такой… точно у Хотёна с Лыкашом перед острожанами. Вы уж, мол, как хотите, а будет по-нашему.

Вспомнив Хотёна, Гойчин двинул плечом, отчего под рубахой ёрзнул мягкий мешочек.

Воришка

Ирша первый вспомнил орудье, потянул друга прочь:

– У нас в Нетребкином острожке всемеро красных слов против здешнего знают!

Быть может, нужный им человек стоял прямо рядом. Так почему упорно кажется – не найдётся, пока всё купилище не обойдёшь?

Репка одёргивала рукава, широко улыбалась, готовая вновь хвалить свои калачи. В загородку выводили свежую пару быков, ярых, косматых, гневно мотающих рогатыми головами. Воронята замедлили шаг у высоких качелей, разукрашенных лапником. Парни катали нарядных девчонок, те взлетали в самый туман, повизгивали. Их, не помнивших солнца, мамки стращали Серой Рукой, готовой протянуться из пелены, уволочь беспечное чадо.

– Цыплю покатать бы, – вздохнул Ирша.

– Цыпля, поди, не то что эти визгухи. – Гойчин тоже вспомнил названую сестрёнку. – На Серую Руку у ней палка припасена!

– Сгодится новых ложек стращать, – оживился Ирша. И потянул носом. – Калачика, что ли, купить? Изведаем, такие ли у нас пекут, в Нетребкином острожке.

Дядя Ворон упреждал о лакомствах на торгу. Сказывал, усмехаясь, про молоденького орудника и коварный блин со сметаной. Дикомытский калач с его простым складом казался безопасным.

Впереди вновь запели струны и голоса.

Гудебные дружины сошлись за шатрами красного ряда, за балаганами гончаров. Народ стекался торопливыми ручейками. Одну ватагу воронята уже встречали, там правил русоволосый гусляр Небышек. Вторая была совсем незнакомая. И меж ними не ощущалось тёплого дружества, когда возможны лишь весёлые любки… да и те норовят в совместный пляс перетечь.

– Задерутся, – предрёк Ирша.

– Смотри, – шепнул Гойчин. Еле слышно, как привыкли в засадах.

Ирша посмотрел. В раздвинувшейся толпе стоял «их» купец, гнездарь Нечай. Как все, радовался дармовой потехе. Рядом торчали опасные молодцы из обоза. Достаточные гнездари в Торожихе по одному не гуляли, мало ли, всё же дикомыты кругом. Двое верзил, как и хозяин, лупили глаза на хищно кружившиеся ватаги, на яростно бряцающих гусляров…

…И никто из троих не видел ловкой руки в заплатанном рукаве, худых пальцев, коснувшихся Нечаевой мошны под полой распахнутой шубы… На всём торгу одним воронятам хватило выучки что-то приметить. А уж ласку тонкого лезвия, рассёкшего ремешки, даже они скорей угадали.

Миг – и ни руки, ни ножичка… ни Нечаева кошелька.

Утром он цеплял его к поясу, улыбаясь: «Дочкам, любимицам, гостинцев куплю…» И не забывал придерживать пятернёй. А теперь вот отвлёкся.

Ещё миг, и двое мораничей снялись с места. Плавно, без спешки, даже не переглянувшись.

Поди найди в толпе крадуна! Да только знающим людям ворожба не потребна. Тень движения, махры ветхого рукава, косой отблеск в глубине глаз… Мятый человечишко, сгорбившийся под