Вячеслав Хватов - Ядерная осень Страница 28

Его поставили на ноги. Ноги подгибались.

— Пеешкаравша кы, — четырехзубый глотнув из фляги, прополоскал рот и плюнул вонючей жидкостью Егору в лицо.

Как его дотащили до 'Урала', как довезли до лагеря банды Глухого и бросили на пол в ветхом бараке — он не помнил. Запомнилась только болтавшаяся на груди у Глухого, блестящая рокерская бляшка, с рельефным бычьим черепом. — еще один символ власти отмороженного главаря.

В себя он пришел от того, что какая-то маленькая девочка щекотала ему щеку, прутиком от веника.

Странные ощущения. Его одновременно тошнило и жутко хотелось есть.

— Ты кто?

Она засмеялась и так, не ответив, выбежала из барака.

— Это дочка поварихи, — пояснил хриплый голос сверху — ее не трогают.

Егор обвел взглядом барак. Тот сарай, в котором его держали в пионерском лагере, показался бы теперь, как минимум четырехзвездочным отелем, на фоне этого строения.

Врытые в земляной пол стеллажи, ставшие теперь нарами, стены из досок, с щелями, толщиной в палец и крыша, только в некоторых местах, заслоняющая собой свинцовое стадо облаков.

Хотя последнее особой роли и не играло. Дождей не было давно. А если и начнется дождь, то, скорее всего — кислотный. И тут уж никакая, даже сплошная деревянная крыша не поможет.

Егор встал. Его повело.

— Лежи, дурак. На тот свет раньше времени хочешь? — сверху закашлялись.

Обладателем хриплого голоса оказался не старик, как подумал Егор, а совсем даже наоборот — молодой парень. Выглядел он не важно. Изодранная в клочья рубаха почти совсем не прикрывала тело и сквозь лоскуты виднелась впалая, вся покрытая шрамами и язвами, грудь. На каком-то почерневшем лице резко выделялись белки выпученных, воспаленных глаз. На руках и ногах — следы от веревок, наручников или кандалов. Редкие черные зубы и отсутствие трех пальцев, отрезанное ухо.

Что с ними здесь делают? Что здесь происходит? Ему стало страшно.

— Что, не нравлюсь? — парень вновь закашлялся — просто я местный долгожитель. Обычно тут долго не живут, — его сосед протянул руку — ну давай знакомиться. Илья.

— Егор. А почему долго не живут?

— Сам увидишь, — Илья махнул рукой. Опасливо озираясь, он прикрыл рот рукой и сотрясаясь в беззвучном кашле, отвернулся к стене.

И Егор увидел. На противоположной стороне двора, метрах в тридцати от барака, забегали несколько человек. Ни того, кого называли Глухим, ни его церберов, среди них не было. Они появились позже, когда все было готово, эффектно подкатив на армейском внедорожнике.

А до этого, пятеро вломившихся в барак бандитов, пинками вывели из него двенадцать зашуганных, сгорбившихся и дрожащих, но покорно волочащих ноги, пленников. Вечером, вспоминая об этом, Егор думал — Почему они не сопротивлялись? Почему они, как бараны, шли туда?

Отвели их не далеко. Сквозь огромные щели, ему было видно, как тощий, бородатый тип, бегал, размахивая руками, а два, безостановочно ржущих над чем-то, мужика с мотком веревки, поочередно привязывали каждого из двенадцати пленников к деревянным столбам, врытым вдоль опушки, метрах в пятидесяти от барака. Из разношерстного войска, вооруженного в основном старыми добрыми АК-74, все тот же бородач, по какому-то принципу, отобрал двенадцать человек.

— Сейчас начнут, — прохрипел сверху Илья.

Стрелки выстроились в шеренгу, каждый — напротив своей мишени. Бородач подходил к ним по очереди, что-то объяснял, поправлял, показывал как стоять, как целиться.

Наконец инструктаж был закончен. Стреляли по очереди. Первым был довольно хлипкий мужичок, в шапке-ушанке и телогрейке, которая была ему велика, и он постоянно подтягивал рукава к локтям. Автомат в его руках ходил ходуном.

Та-та-та — и пылевой фонтанчик у ног 'живой мишени' быстро сдуло ветром.

— Едрит твою. Свинец. Что я тебе говорил? — подскочивший к неумехе Бородач, зло щелкнул переводчиком огня на его автомате — Одиночными, дубина, одиночными. И не целься по полтора часа. Выдохнул, прицелился и жми. Давай еще.

Во второй раз у Свинца получилось лучше.

Полная женщина, распятая на столбе, крутанувшись почти на триста шестьдесят градусов, истошно завыла. Пуля ей попала куда-то в бедро.

— Ядрена-матрена, — снова завопил своим фальцетом Бородач — кто так привязывает? Гнилой, ты чтоль? Еще раз так привяжешь — самого к столбу поставлю, — он привязал начинающую оседать, женщину еще в нескольких местах — поехали.

С третьего раза Свинец попал в голову. Остальные стреляли лучше, и через двадцать минут все было кончено. Как только первым же выстрелом (из Егоровского кстати 'Бенелли'), цыганистого типа парень, попал в живот последнему из привязанных к столбам, Илья неожиданно прытко соскочил с нар и рванул к выходу.

— Ну вот, теперь и наш черед. Пора.

За ним выскочило еще несколько человек. Трое, в месте с Ильей побежали прямиком к столбам, а еще трое, скрылись за углом. Буквально через минуту они вернулись оттуда с лопатами. Перерезавший к этому времени веревки Бородач, вместе с теми кто их привязывал, покуривая, наблюдали за тем, как 'похоронная команда' носит трупы, к расположенному неподалеку овражку.

— Быстрее, быстрее. Щас я вас рядом с ними положу. Лодыри.

До вечера, в бараке стояла мертвая тишина. Егору казалось, что все это происходит не с ним. Или с ним, но в каком-то кошмарном сне. Вот сейчас он ущипнет себя…

— Вставай, — его чем-то с силой ударили в бок — ишь разлегся как на пляжу.

Он и вправду заснул. Не выспавшиеся, злые, с похмелья охранники, пинками загоняли в барак свежую партию 'живых мишеней'.

Светлело. Егор приник к щели в дощатой стене. Он не собирался, как скотина, идти на бойню. Для себя он уже решил — если не успеет сбежать, и его поведут, как вчерашних, в тир — просто так он им не дастся. Он сжал в кармане гвоздь, вырванный из гнилой доски, под нарами.

— Чего уставился? Топай, — лысый, похожий на скинхеда, подросток нетерпеливо барабанил пальцами по прикладу, висевшего у него за спиной, дробовика.

Егор попал во вторую, на сегодня, партию 'живых мишеней'.

Во рту пересохло, ноги предательски дрожали и обильно выступивший на лбу пот, заливал глаза. Нащупав в кармане гвоздь, он замахнулся и ударил 'скинхеда' в шею. Удар получился слабым — еще бы, он не ел уже двое суток. Да и побои сил не придавали. Лысый завизжал, а Егор, тем временем, рванулся к углу барака, надеясь успеть добежать до леса, прежде, чем его подстрелят. Но, откуда ни возьмись, перед ним вырос вчерашний здоровяк.

Хрясь. И правая рука, сжимающая гвоздь, повисла плетью. Следующим ударом приклада, ему наверняка бы раскроили голову, но подбежавший 'скинхед', держась за шею, проверещал — Нет. Он мой. Я завтра его. Сам.

Его швырнули на пол и расплывающуюся от боли картинку дощатой стены барака, кто-то выключил носком кирзового сапога.

На этот раз все обставили с помпой. На импровизированную 'гостевую трибуну', состоящую из опрокинутого рефрежиратора и нескольких бетонных плит, собралось все местное население, свободное от хозяйственных и полевых работ. В программу культ-массового мероприятия, помимо обычных стрельб из легкого стрелкового оружия, были включены: стрельба из пулемета, метание гранат, а по случаю 'гвоздя' программы — стрельбы из РПГ, были подогнаны два ПАЗика и 'буханка', с проломленной чем-то крышей.

Егор угодил прямо в первую же партию, согнанных со всей округи узников, призванных потешить публику на этом сафари. Вокруг всебыло отмечено флажками, массовик-затейник с переделанной в рупор, жестяной лейкой, бойко объянал народу — что, когда и где будет происходить. Предполагалось устроить соревнование между двумя командами. Военно-спортивный праздник, да и только.

— Пшел, пшел, — его пинками прогнали мимо команды 'Волков', где стоял, ухмыляясь, тот самый лысый 'скинхед'.

Странно все-таки устроена жизнь. Еще три дня назад он был готов, выстрелом из 'Бенелли', снести себе пол черепа, освободившись от бессмысленного, как ему казалось, существования в этом изуродованном мире. Теперь ему готовы помочь это сделать. Ан нет. Трясутся поджилки, екает сердечко. И вот он — не удавшийся самоубийца, с тоской ощупывает взглядом спасительную опушку леса.

Повернув голову, Егор уставился на, пританцовывающего от нетерпения, 'скинхеда'. Тот высунув язык, заряжал старенький дробовик — лохматого года выпуска.

Считается, что перед смертью человек успевает вспомнить всю свою жизнь. Якобы перед ним проносятся все события — детство, отрочество, юность…

— Ха. Ни хрена подобного.

Только он успел подумать: — 'что за идиотский, бабский, белый свитер напялил на себя этот лысый урод', как, заглушая, выплюнутое из рупора-лейки 'пли', грохнул залп и что-то обжигающе горячее, ударив Егора в грудь, лишило его возможности наблюдать за происходившими в дальнейшем событиями. А произошло много чего интересного.