Сьюзен Коллинз - Воспламенение Страница 29

Наступает вечер, и моя нога болит из-за всех этих сумасшедших туфель, таким образом, я оставляю любые мысли о выходе в город. Вместо этого я иду вверх по лестнице смывать все эти слои косметики, кондиционеров и красок, а затем спускаюсь сушить волосы у камина. Прим, которая пришла из школы как раз вовремя, чтобы увидеть два последних платья, обсуждает их с мамой. Они обе кажутся чрезвычайно довольными фотосессией. Когда я падаю на кровать, я понимаю, что это от того, что они думают, это означает, что я в безопасности. Что Капитолий закрыл глаза на мое вмешательство в порку, потому что, так или иначе, никто не пойдет на такие расходы для того, кого они планируют убить. Правильно.

В моем ночном кошмаре я одета в шелковое свадебное платье, но оно порвано и в грязи. Длинные рукава цепляются за шипы и ветки, потому что я бегу через лес. Стая трибутов-переродков становятся все ближе и ближе, пока не догоняют меня со своими горячим дыханием и клыками, с которых течет слюна. Я бужу себя своим собственным криком.

Рассвет слишком близко, чтобы пытаться снова заснуть. Кроме того, сегодня я действительно должна выйти и с кем-нибудь поговорить. Гейл будет недостижим в шахтах. Но мне необходим Хеймитч или Пит, чтобы разделить с ними груз всего, что свалилось на меня, когда я ходила к озеру. Беглые преступники, забор, с направляющимся по нему электричеством, независимый Дистрикт-13, дефицит в Капитолии. Все.

Я завтракаю вместе с мамой и Прим и достигаю поворотного момента в выборе доверенного лица. Воздух теплый, с обнадеживающими признаками весны в нем. Весна была бы отличным временем для восстания, думаю я. Все чувствуют себя менее уязвимыми, когда зима проходит. Пита нет дома. Я предполагаю, что он уже ушел в город. Я удивлена, когда вижу, что Хеймитч ходит по своей кухне в столь ранний час. Я вхожу в его дом без стука. Я могу слышать, как Хейзелл наверху подметает полы теперь безупречного дома. Хеймитч не мертвецки пьян, но все же выглядит несколько неустойчивым. Я полагаю, что слухи о Риппер, вернувшейся в дело, верны. Я думаю, что лучше отправлю его спать, когда он предлагает прогуляться до города.

Мы с Хеймитчем теперь можем общаться при помощи своего рода стенографии. За несколько минут я рассказываю ему все свежие новости, а он говорит мне о слухах о восстании в Седьмом и Одиннадцатом. Если мои догадки верны, то это означает, что как минимум половина дистриктов хотя бы попытались бунтовать.

— Ты все еще считаешь, что тут это не сработает? — спрашиваю я.

— Да, все еще. Те, другие дистрикты, они намного больше. Даже если половина людей попрячется в своих домах, у мятежников есть шанс. Здесь, в Двенадцатом, это должны быть или все мы, или никто из нас, — говорит он.

Я не думала об этом. Как мы восполним численный недостаток?

— Но, возможно, есть что-то… — настаиваю я.

— Возможно. Но нас мало, мы слабые, и мы не разрабатываем ядерное оружие, — говорит Хеймитч с легким сарказмом. Он не слишком обеспокоился из-за моей истории про Дистрикт-13.

— Как ты думаешь, Хеймитч, что они сделают? С районами, которые восстают? — спрашиваю я.

— Ну, ты же слышала, что они сделали в Восьмом. Ты видишь, что они сделали здесь, и это даже без провокаций, — говорит Хеймитч. — Если бы вещи действительно вышли бы из-под контроля, думаю, у них не было бы никаких проблем с уничтожением Дистрикта, так же, как они сделали это с Тринадцатым. Тебе нужны еще примеры?

— То есть ты считаешь, что Дистрикт-13 действительно был разрушен? Я имею в виду, Бонни и Твил были правы насчет кадров с сойкой пересмешницей, — говорю я.

— Хорошо. И что это доказывает? Ничего, на самом деле. Есть множество причин, по которым они могут использовать старые кадры. Вероятно, тогда это выглядело более внушительным. К тому же, это намного проще, не так ли? Нажать пару кнопок в комнате для монтажа, чем специально лететь туда и снимать это, — произносит он. — Идея о том, что Тринадцатый как-то откололся, и Капитолий игнорирует это? Это звучит, как слух, за который хватаются отчаявшиеся.

— Я знаю, я просто надеялась, — говорю я.

— Именно. Потому что ты отчаявшаяся, — отвечает Хеймитч.

Я не спорю, поскольку он, конечно же, прав.

Прим приходит домой из школы, переполненная возбуждением. Учителя объявили, что сегодня вечером будет обязательный просмотр.

— Думаю, они собираются показать твою фотосессию.

— Это невозможно, Прим. Они только вчера сделали кадры, — говорю я ей.

— Ну, кто-то слышал это, — произносит она.

Я надеюсь, что она неправа. У меня не было времени подготовить Гейла ни к чему из этого. После порки я вижу его только, когда он заходит к моей маме, чтобы та проверила, как он выздоравливает. Он часто работает семь дней в неделю в шахтах. За несколько минут личного общения, которые у нас были, когда я провожала его назад в город, я делаю вывод, что призывы к восстанию в Двенадцатом были подавлены Трэдом. Он знает, что я не собираюсь бежать. Но он также должен знать, что если мы не восстанем здесь, то мне суждено стать невестой Пита. Увидев меня в роскошных платьях на экране… что он может с этим сделать?

Когда мы собираемся около телевизора в семь тридцать, я выясняю, что Прим была права. Конечно же, здесь Цезарь Фликерман, говорящий все в том же месте, стоя перед толпой около Тренировочного Центра, где мы рассказали этой толпе о нашей предстоящей свадьбе. Он приглашает Цинну, который стал восходящей звездой благодаря своим костюмам для меня на Играх, и после минуты их добродушной болтовни, они обращают наше внимание к гигантскому экрану.

Теперь я вижу, как они могли снять меня только вчера и получить специальный выпуск сегодня. Изначально Цинна сделал эскизы двух дюжин свадебных платьев. Потом был процесс сужения проектов, создания самих платьев и выбор аксессуаров. Очевидно, в Капитолии сделали возможность голосования за наиболее понравившиеся на каждой стадии. И кульминация — фотосессия со мной в последних шести платьях, которые, я уверена, были некоторое время выставлены на показ. Каждый кадр встречается невероятной реакцией толпы. Народ, выкрикивающий приветствия своим любимым платьям, засвистывают те, которые им не нравятся. Проголосовав и, вероятно, сделав ставки на платья, люди очень потратились на мою свадебную одежду. Странно видеть это, когда понимаешь, что даже не потрудилась примерить ничего из этого до того, как прибыли камеры. Цезарь сообщает, что заинтересованные стороны должны отдать свои заключительные голоса до завтрашнего полудня.

— Давайте отправим Китнисс Эвердин на ее свадьбу стильно одетой! — кричит он толпе. Я собираюсь выключить телевизор, когда Цезарь говорит нам оставаться настроенными для другого грандиозного события сегодняшнего вечера. — Именно! Этот год будет семьдесят пятой годовщиной Голодных Игр, и это значит, что настало время нашего третьего Двадцатипятилетия Подавления.

— Что они делают? — спрашивает Прим. — До этого же еще несколько месяцев.

Мы поворачиваемся к маме, выражение лица которой является серьезным и далеким, как будто она пытается вспомнить что-то.

— Это, должно быть, чтение карты.

Играет гимн и мое горло напрягается от отвращения, потому что на сцену выходит президент Сноу. Его сопровождает маленький мальчик, одетый в белый костюм, держащий простую деревянную коробку. Гимн кончается, и президент Сноу начинает говорить, напоминая нам всем о Темных Днях, после которых родились Голодные Игры. Когда были изложены правила Голодных Игр, в них говорилось, что каждую четверть века будут отмечать Двадцатипятилетие Подавления. Это должна быть прославленная версия Игр, которая бы освежила нашу память об убитых из-за восстания дистриктов.

Эти слова как нельзя кстати, потому что, как я подозреваю, некоторые дистрикты восстают прямо сейчас.

Президент Сноу продолжает рассказывать нам, что происходило на предыдущих Двадцатипятилетиях Подавления.

— На двадцать пятой годовщине, предназначенной напомнить мятежника, что их дети умирают из-за их выбора начать насилие, каждому дистрикту было приказано выбрать кандидатов и проголосовать за трибутов, которые представят его.

Интересно, что они чувствовали, выбирая детей, которые должны были пойти. Гораздо хуже, думаю, быть выбранным своими соседями, чем когда твое имя достают из шара Жатвы.

— На пятидесятой годовщине, — продолжает президент, — как напоминание того, что по два мятежника умерли на каждого жителя Капитолия, каждый район был обязан послать в два раза больше трибутов.

Я представляю, как это — оказаться перед сорока семью, а не двадцати тремя. Меньше шансов, меньше надежды, и, в конечном счете, больше мертвых детей. Это был тот год, когда выиграл Хеймитч.

— У меня была подруга, которая пошла в тот год, — говорит мама спокойно. — Мейсли Доннер. Ее родителям принадлежала кондитерская. Они отдали мне ее птицу потом. Канарейку.