Джен Александер - Пустошь Страница 3

Я не знала женщины, которую оставила позади. Жизнь в Пустоши – единственное, что нас роднит и одновременно разделяет. И все же я чувствую себя предателем.

То, что происходит потом, кажется почти справедливым: двери лифта со скрипом открываются, и я получаю обрезом по голове.

Глава вторая

Мне редко снятся сны. Когда же это случается – когда я закрываю глаза и не просто проваливаюсь в нечто, похожее на рекламный ролик смерти, – мне снится, будто я – другая девушка. Но еще никогда мне не хотелось прервать сновидение в тот же миг, как оно началось.

Никогда – до этой минуты.

Я стою под лампами дневного света и смотрю на какой-то белый металлический прибор. Больше всего он напоминает пустой гроб, который мы с Миа нашли на углу после прошлогоднего наводнения, только один конец закруглен, а в крышку вделано узкое стеклянное окошко. Похожие на щупальца прозрачные трубки отходят от его дна и тянутся к другим приборам с множеством кнопок и разноцветных лампочек.

А по другую сторону окошка, внутри металлического гроба, лежит тело.

Я спокойно наблюдаю, как механическая рука скользит взад-вперед по окровавленному лицу девушки, словно карандаш, чертящий линии на чистом листе бумаги. Девушка в гробу лежит совершенно неподвижно. Я могла бы поклясться, что она мертва, если бы ее грудь слегка не колыхалась.

У меня за спиной раздается звуковой сигнал, и движения механической руки ускоряются. Металлический гроб теперь издает негромкое гудение. Наклонившись к стеклу, я вижу, что раны девушки исчезают – кожа постепенно срастается.

У нее маленький лоб. У самой линии волос – шрам в виде галочки.

Прямой, покрытый веснушками нос.

И мои губы…

Я смотрю сама на себя.

Мне хочется отшатнуться и броситься бежать, но вместо этого я барабаню пальцами по стеклу и нетерпеливо втягиваю носом воздух.

– Сколько можно ждать?

Я говорю мягким, почти детским голосом.

Это не мой голос, но я сразу его узнаю: я слышала его и раньше. Мне снова снится, будто я та, другая девушка.

– Она сильно искалечена, – произносит женский голос. – Вам лучше поехать домой и подождать там.

Я перевожу взгляд с изуродованного тела на говорящую женщину, которая сидит за столом и близоруко щурится на голубой стеклянный квадрат. Она несколько раз ударяет по нему пальцем, и прибор у меня за спиной издает скрежещущий звук. Над столом поднимается полупрозрачное зеленое изображение головы, покрытое сетью пересекающихся линий. По форме лица и носа я узнаю в нем собственную голову. Женщина снова дотрагивается до стекла, и проекция превращается в парящую модель мозга.

– Внешний вид регенератор исправит быстро. Однако потребуется время, чтобы проверить мозг на наличие повреждений.

Я обхожу регенератор кругом. Тишину нарушает только писк прибора каждые пятнадцать секунд да цоканье каблуков по плитке пола. Туфли на каблуках… Даже если я раздобыла бы такие наяву, то никогда не стала бы носить. В моем мире нет места непрактичной обуви.

– Подробности излишни. Когда я получу ее обратно?

Женщина поднимает глаза и смотрит на меня, стоящую над собственным телом. Отвечая, она теребит нижнюю пуговицу белого халата.

– При всем уважении, мисс Оливия, есть и другие персонажи, гораздо более совершенные и техни…

Хотя это всего лишь сон, и я – вовсе не я, при звуке этого имени все у меня внутри холодеет. Я хочу проснуться. Хочу, чтобы сон кончился.

– Мне не нужен другой персонаж, – обрывает женщину тот же мягкий голос. – Мне нужна она.

– Ее жизненно важные органы…

– Вы, кажется, меня не поняли, Коста. Или же недостаточно компетентны, чтобы выполнить порученную вам работу. Я уже сказала, чего хочу: почините ее!

Коста вновь ударяет по голубому стеклу. На месте парящего мозга опять появляется моя голова, затем изображение опускается вниз и гаснет.

– На этот раз она чуть не погибла, – говорит Коста.

– Если она умрет, вы тоже умрете. Так что приведите ее в порядок.

«Проснись… Проснись же… Все это просто дурной сон…»

Коста тяжело вздыхает и берет со стола какой-то предмет. Когда я отступаю в сторону, чтобы дать ей пройти, то успеваю мельком его разглядеть: длинный и серебристый, похожий на карманный фонарик. Она подносит руку к мигающей лампочке на стенке регенератора. Раздается гудок, стеклянное окошко открывается. Коста отводит с моего лица несколько светлых прядей, и по моему телу проходит дрожь.

– Вы точно не хотите подождать, пока…

– Я хочу одного: чтобы через сорок восемь часов она была в рабочем состоянии, – отвечаю я голосом другой девушки. – Не вздумайте снова сбривать ей волосы: в прошлый раз она выглядела отвратительно. И чтобы без новых шрамов – у нее их и так достаточно.

«Проснись… пожалуйста, проснись…»

Когда Коста прижимает черный квадратный конец серебристого инструмента к моей голове, мне хочется отвернуться. Но мои мысли и действия во сне, а порой и наяву, никак не связаны друг с другом. Коста жмет на кнопку, и тело в гробу оживает. Оно кричит и извивается, отбиваясь от десятков механических рук, которых я раньше не замечала.

«Да проснись же!»

Наконец мне удается разорвать путы кошмара.

И боль искалеченной девушки, бьющейся в похожей на гроб машине, становится моей болью.

Глава третья

– Терпеть не могу, когда такое случается.

Первые слова, которые я произношу, вернувшись к жизни. Звучат они беззаботно, но уходящее на них усилие едва не выбивает из меня весь воздух. Левую половину лица, от нижней челюсти до самой макушки, когтями раздирает пульсирующая боль. Я пытаюсь открыть глаза. Мне удается лишь слегка разлепить веки, и я вижу пятна яркого света и темные безликие фигуры. Из глубины живота начинает подниматься страх.

Где я?

– С возвращением, – говорит Итан.

По голосу слышно, что он слегка улыбается. Совсем как три года тому назад, когда мы впервые встретились – сразу же после того, как людоед оттяпал у меня кусок правого уха.

– Я искал тебя целую вечность, – сказал тогда Итан, прежде чем помочь мне встать на ноги. Потом дотронулся до моего изувеченного уха и добавил: – А с этим надо бы что-то сделать. Не хочу, чтобы ты истекла кровью в первый же день.

– Теперь мы вместе. Что еще нужно, чтобы остаться в живых?

– Только не вздумай умирать, – предупредил он.

Я ничего не знала об Итане. Я ничего не знала о себе самой и, как ни старалась, не могла вызвать в памяти ни единого воспоминания о жизни до Пустоши. Но когда я стояла рядом с Итаном, а он прижимал к моему уху оторванный кусок своей футболки, я испытывала облегчение. Наконец-то появился человек, которому не все равно, жива я или мертва. Я больше не одна.

По идее сейчас я должна испытывать еще большее облегчение. Потому что Итан жив. Потому что я с ним, а не в логове людоедов, в окружении гниющего мяса и полумертвых истощенных пленников. Однако голова у меня раскалывается, и боль медленно растекается по всему телу, словно яд.

– Вот, – говорит Итан, и на веки мне ложится теплая мокрая тряпка. – Так лучше?

Нет. Ни капельки. Какое уж тут лучше, когда голова вот-вот разорвется от боли, а я понятия не имею, что со мной произошло? Единственное, что я помню после удара по голове, – это череда жутких кошмаров.

В сознании вспыхивает картинка: я лежу, вытянувшись, внутри какого-то прибора, а крошечные механические ручки латают мои раны.

Во рту появляется противный кисловатый привкус, и я сглатываю.

Какое уж тут лучше! Сосущее чувство в глубине живота подсказывает, что дальше будет только хуже.

– Просто блаженство, – отвечаю я.

Мой голос звучит хрипло. Надтреснуто. Внезапно я понимаю, что не хочу открывать глаз. Вот бы остаться лежать, свернувшись калачиком, пока не приду в себя и не соберу по кусочкам раздробленные воспоминания…

Но глаза открываются против моей воли.

Я вижу над собой лицо Итана. Он широко улыбается, несмотря на глубокий порез на верхней губе. С глазами у него что-то не так. Они смотрят безжизненно, словно стеклянные. Ладони у меня становятся холодными и липкими от пота. За те три года, что я знаю Итана, я никогда не чувствовала себя рядом с ним настороже – до сегодняшнего дня.

– Я рад, – говорит Итан.

Его пальцы переплетаются с моими, и он помогает мне встать.

Когда Итан притягивает меня к себе и стискивает в объятиях, я замечаю, что мы не в тюрьме. Никаких дверей, покрытых облупившейся синей краской, оголенных труб и матовых окон. Кругом позолота и солнечный свет. Я знаю, что это за место – музей в парке. Однажды я нашла посвященный ему туристический проспект, спрятанный в жестяной коробке на чердаке. Бумага была настолько старой, а шрифт таким мелким, что мне удалось разобрать только слова: «Совершите экскурсию по Парфенону». Вряд ли кому-нибудь захочется совершить экскурсию по музею сейчас. Озеро, на которое выходит фасад, постепенно мелеет, обнажая на дне человеческие захоронения.