Валерий Волков - Блатные из тридевятого царства (СИ) Страница 3

   -- Слезайте, хлопцы, прибыли, -- скомандовал сержант. -- Дезертиров к Кузьмичу, я в бухгалтерию, -- и лично мне, -- смотри, злыдень, не умничай, я в докладе по доброте христианской не укажу, что ты из энтих, из пацифистов. Тьфу, срам-то, какой. -- Крестясь, старик засеменил к дубовой двери.

   В подвале хозяйничал тучный, как копна соломы, мужик с большими рыжими усами. Он небрежно кивнул Ваське с Ванькой и уставился на нас.

   -- Если есть брага, али самогон прошу сдать добровольно, столичная тюрьма уважения требует. Ежели князь смилостивится -- назад получите.

   -- Знаю я ваши порядки, -- вспылил Федор, -- Степана месяц назад упекли и медовуху забрали, назад пустую флягу вернули.

   Тюремщик ощерился, задергались усы.

   -- Чего шумишь! Испортился напиток, пришлось вылить. Не отдадите добром -- обыскивать стану. -- Но, заметив постные взгляды конвоиров, Кузьмич сбавил обороты и, проформы ради, грустно добавил: -- Ну, на нет и суда нет. Порядок такой, на хранение положено сдавать. У всех есть, а у вас нет. Ни к теще на блины шли, могли бы и прихватить.

   Покончив с формальностями, Кузьмич шагнул в глубь узкого темного коридора. Мы следом, куда деваться, в затылок пыхтят паровозы -- Ванька с Васькой. Надзиратель откинул засов.

   -- Милости просим в светлицу.

   Отец родной -- одно слово.

   Надо отдать должное -- казематы Старобока роскошь. Большая светлая комната, чисто беленые потолки. Деревянные стены источают здоровый и приятный дух. Солома на нарах свежая и сухая. Решетка на окне и та к месту. Рай. Кто сиживал в камере номер пять, двадцатого отделения милиции, поймет. Одно пугает -- неопределенность, дома сутки оставались, здесь свобода солдатскими портянками пахнет.

   Только захлопнулась дверь, с соломы приподнялся человек, бледный, губы дрожат, зубы лязгают. На широком лбу крупные капли пота.

   -- Братцы, выпить есть чего?

   -- Евсей! -- обрадовался Федька. -- Ты как здесь?

   Стуча головой об стену, арестант ели слышно простонал:

   -- Еще не знаю. Мне бы водочки ковшик иль чего другого жидкого, может есть?

   -- Откуда.

   Евсей окончательно пал духом.

   -- Значит, нет... Ой, помру я братцы, мамка плакать будет. Череп вот-вот лопнет, ей-богу, -- Евсей тяжело вздохнул и полез в солому. -- Господи, как хорошо вечером и так грустно утром...

   Наши сочувствия Евсею не помогли. Едва стемнело, заскрипел засов. Кузьмич притащил чугунок с наваристым борщом, пол краюхи хлеба и ковш кваса. Ужин был прост, вкусен и сытен. Евсей кинулся к питью, жадными глотками осушил посудину и мрачно посмотрел на Кузьмича.

   -- Чего я здесь -- учудил что?

   -- Еще как, чудотворец ты наш, -- беззлобно ответил Кузьмич. -- Ты ж лишенец стекла в трактире побил, заморскому гостю нос свернул...

   Евсей поморщился:

   -- Это я помню. Чего он со мной пить отказался, я ж по-хорошему, с уважением, за здоровье Старобока, а он рыло воротит.

   Надзиратель неказисто выругался и поучительно произнес:

   -- Эх, деревенщина, иностранцы народ тонкий, понимать надо. Алкоголь наперстками употребляют, а ты ему жбан целый влил, чуть не захлебнулся гость. Международный конфликт через тебя получиться может. -- Пошевелив усами, Кузьмич продолжил: -- А зачем ты сердешный извозчиков с оглоблей гонял?

   Вот тут Евсея проняло по-настоящему, лоб заново покрылся испариной, ноги подкосились. Он плюхнулся на пол.

   -- Гонял все-таки?

   -- Еще как.

   Евсей долго смотрел в потолок, несколько раз пытался что-то сказать, но всякий раз умолкал. Наконец собрался с силами и произнес:

   -- Не считается, за извозчиков я прошлый раз сидел.

   -- Пошлый раз ты их в телегу не запрягал.

   -- Вот люди, -- обиженно засопел Евсей, -- ведь говорено, ежели пью, пусть за версту обходят.

   -- Да они и обходили, но пятерых ты выловил.

   -- И что, везли?

   -- Не то слово, два круга по городу дали. Теперь штрафная сотня, как пить дать. Старобок больно уж осерчал. -- Кузьмич принялся собирать посуду и уже на выходе добавил: -- Влип, ты Евсей. Теперича либо импортный купец суда затребует, либо извозчики пришибут.

   Евсей почесал пятерней за ухом и полез в солому. Федор, задув свечу, устроился рядом. А я прилип к окну и с тоской уставился в небо. Обычная луна, фонарь -- фонарем, звезд -- как травы в поле... А вот левее до боли знакомый ковш Большой Медведицы! Земля-матушка! Главное сориентировался в пространстве, во времени -- разберусь!

Глава 2

   Проснулся среди ночи от тихого стука в оконце. Сначала показалось -- птица клювом долбит. Хотел на другой бок перевернуться, но звук не исчез, стал громче и настойчивей. Пришлось вставать. Моя изнеженная цивилизацией натура чувствительна к малейшему шуму. Евсея с Федором такие мелочи не тревожат. Оба храпят, распластав по соломе руки.

   В лунном свете удалось различить странный силуэт. Маленькое сгорбленное существо с морщинистым лицом царапало клюкой. По телу побежали мурашки. Косматая, с узелком под мышкой, окажись рядом ступа и помело -- я бы не удивился. Старушка, заприметив меня, улыбнулась беззубым ртом и негромко попросила:

   -- Внучка мово, Евсеюшку, покличь, милок.

   Я кубарем скатился на сосновые полати и принялся поднимать Евсея. Тот забормотал, помянул в сердцах иностранного посла, крепким словцом обложил извозчиков и открыл глаза. Поняв в чем дело, с ревом кинулся к окну.

   -- Бабушка! -- орал Евсей. -- Погибает твой внук любимый и единственный. Злые языки напраслину возводят! Ты же знаешь, -- причитал Евсей, -- я и мухи не обижу. Старобок в штрафную сотню забрить хочет. Спаси Христа ради!

   -- Родненький мой, -- прослезилась женщина, -- не печалься, схожу к Князю, не откажет, поди. Только дома вот...

   -- И чего там? -- заерзал Евсей.

   -- Да отец вожжи заготовил, жаловались ему на тебя.

   -- Вожжи говоришь?

   -- Ага, новые, в дегте кипяченые, -- кивнула старушка и принялась размахивать руками. -- Сейчас Евсеюшка, сейчас, раздвину стены...

   -- Э, э! В дегте говоришь! Бабуля, постой! Не хочется мне на волю, -- пуще прежнего заорал Евсей. -- И передай Старобоку -- пусть лучше охраняют, а то один Кузьмич на всю тюрьму.

   Расстроенный Евсей мотался по камере из угла в угол.

   -- Нет, братцы, -- наконец изрек он, -- не знаю как вы, а я в штрафную сотню, добровольцем. Раз собирают, значит, пошлют куда-то и чем дальше, тем лучше. Мне теперь с любого бока припека, а дома еще папаня с характером.

   -- А чего там бабуля руками махала? -- поинтересовался я.

   -- Колдовать взялась.

   -- Чего!?

   -- Что, чего? Ведьм никогда ни видал что ли? Старобок ее уважает, простил бы, а вот отец... Да еще извозчики. Нет, лучше уж в штрафники.

   Федька поддержал Евсея:

   -- А чего, повоюем если надо. Вернемся с трофеями. Куплю на ярмарке сапоги со скрипом, гармошку трехрядку, вот тогда и жениться можно. Глядишь, Старобок землицы подкинет, засажу овсом, не жизнь, удовольствие сплошное.

   -- Лучше маком, -- посоветовал я.

   -- А какой с него прок, в пирожки если.

   -- Ну не скажи, такое зелье приготовить можно, хлестче водки с ног валит.

   -- Ух, ты! -- подскочил с нар Евсей. -- Здорово! Меня батяня за самогон гоняет, а растительность какую в пищу -- завсегда, пожалуйста, говорит для здоровья польза большая.

   В подробности я вдаваться не стал. Хватит того, что Колумб в Америку алкоголь завез. Индейцы до сих пор "огненную воду" поминают, как динозавры ледниковый период.

   Вздохи-ахи долго наполняли сумрак камеры. Я отвернулся к стене, мысли насквозь житейские, никакой романтики. Пора сматываться. Хватит с меня древнерусской экзотики. Дождался, когда сокамерники угомонились, и принялся за дело. Огарком свечи очертил на полу круг, залез в центр, из правого кармана достал выдранный листок с заклятием, из левого припасенный заранее кусок хлеба. Пора.

   В мельчайших деталях я представляю "родную хату" в двадцатом отделении милиции: в углу Жгут зудит про блатную жизнь, Вован перед разводом окурок прячет, интеллигент Славик читает бомжам лекцию о вреде здоровой пищи. Для верности жду минуту. Другую. Открываю глаза. Пустышка. Вместо Славика и Вована на соломе храпят Федька с Евсеем.

   Еще трижды рисовал я круги, вместо хлеба прикладывал к заклятию остатки борща -- бесполезно. Не разверзлись стены, не дрогнул пол под ногами. Заклятие не работало. Измаявшись вконец, я сунул листок в карман и плюхнулся на солому. Первый раз за весь день мне стало по-настоящему страшно. С тем и уснул.

   Завтракать пришлось овсянкой. Господи, как схожи порядки, другой мир, а кормежка та же. Голод заставил взять ложку. Едва допили компот, распахнулась дверь. Кузьмич привел новеньких. Федька чуть не подавился сливовой косточкой. На пороге застыли Васька с Ванькой. С меня вмиг слетел весь налет цивилизации. Я соскочил с нар, сделал "козу" и выдал: