Игорь Поль - Ностальгия Страница 3

– Сэм, включи чего-нибудь повеселее, – прошу я, и визор шарахает в зал гулким ритмом, запахом мускуса и сладкого пота от извивающейся в танце полуобнаженной смуглой женщины.

Даже Лейла поднимает голову и заинтересованно разглядывает тропическую секс-бомбу. Я же беру вторую кружку и в три глотка осушаю ее наполовину. Смотрю на часы. Еще час – и можно ехать за Никой. Я представляю, как снова будет вечер вдвоем, она и я, а потом ночь, и от накатившего ощущения ее сильного тела мне хочется броситься в машину и забрать мою кошку из ее офиса прямо сейчас.

– А ничего, уютненько тут у вас, – звучит над ухом странно знакомый голос.

Я поворачиваюсь и нос к носу сталкиваюсь с сержантом Корпуса морской пехоты в нелепом штатском прикиде. С Эрнесто Фаром, или с Гусеницей. С Гусом, собственной персоной.

– Твою мать, Француз, – только и может сказать Гус, и мы крепко обнимаем друг друга.

В зеркальном отражении за стойкой я вижу, как на нас, двух обнимающихся здоровенных мужиков, исподтишка пялится допивающий кофе клерк за столиком. И Лейла тоже смотрит с нескрываемым любопытством. Она еще не поняла, в чем дело, и мысль о том, что я скрытый гомик, для нее чрезвычайно нова и интересна.

– Гус, сволочь ты этакая, сколько лет мы с тобой не виделись? – интересуюсь я, усаживаясь за столик.

– Столько не живут, Француз, – весело скалится Гус. Отхлебывает пива, одобрительно кивает, глядя на кружку. – А ты изменился. Помягчел. Спишь на мягком, много мяса потребляешь?

– Гус, хватит сленга, давай поговорим как люди. Я уже пятнадцать лет, как завязал.

– Это ты завязал. А я только оттуда. И для меня это никакой не сленг, чугунная твоя башка. – Снова отхлебывает, задумчиво щурится. – Пятнадцать лет… как время летит, епть…

– Гус, ты как привидение. Я уж позабыл, на хрен, все. Все говно забылось, остались только какие-то картинки яркие. Так бы и прогулялся сейчас по Марву. Тогда все так просто было… Помнишь, как мы жили в Марве?

– Совсем ты старик стал, Француз. А такой кабан был в поле… Хрена там помнить – дыра дырой. Только пиво там и хорошее. Да девки недорогие. Я только вчера оттуда. А говна там и сейчас хватает, даже больше стало, – говорит Гус.

Некоторое время мы молчим. Гус сосредоточенно жует острый мясной рулет.

– Кто ты сейчас – штаб? – интересуюсь я.

– Да нет, бери выше. Воррент я.

Гус снова прикладывается к кружке. Я делаю Сэму знак повторить. Качаю головой:

– Служака, мать твою. Взвод дали?

Гус кивает:

– Альфа-три, первый третьего.

– И давно?

– Года три тому.

– Надо же, ты – и унтер. С ума сойти. – Я никак не могу представить громилу Гуса в подофицерской форме.

Сэм приносит нам еще по кружке.

– Чем занимаешься? Женился, поди? – спрашивает Гус.

– Не-а. Не женился. Подруга вот есть. Закачаешься какая, – хвастаюсь я. – Железками понемногу приторговываю.

– Не женился? А тогда чего слинял-то?

– Да как тебе сказать. Это сейчас все хорошо вспоминать. А тогда достала меня тупость эта. До печенок. – Я кручу вилкой кусочек рыбы на тарелке. – И жена у меня была. И дочь есть, большая уже. Развелся лет пять назад.

– Тоже достало? – понимающе спрашивает Гус.

Я неопределенно киваю.

– Француз, ты как был перекати-поле, так им и сдохнешь, – совершенно беззлобно констатирует Эрнесто.

Я удивлен. Такие отеческие нотки звучат в его голосе, что меня так и тянет выговориться. Это ж надо, как звание человека меняет.

– На самом деле у меня все хорошо, – говорю я, словно оправдываясь. – Есть свое дело, правда маленькое, есть где жить, с кем спать.

– Да не то это все, – заявляет Гус, жуя мясо. – Ты как был морпехом, так им и остался. А то, что слинял, ни хрена не изменило. Тут ведь у вас сложно все. Воля, блин. Что с ней делать-то? На хлеб мазать? Так масло повкуснее будет. Что, не так? Не надоело еще свободное предпринимательство? – Последнюю фразу Гус произносит с издевательской гримасой.

– Не знаю, Гус, может, ты и прав. Знаешь, старик, а взвод тебя сильно изменил. Солиднее сделал, что ли… Нипочем бы не поверил тогда, что ты вот так говорить можешь. Тебя ж, кроме драки и девок, и не интересовало ничего.

– Я повзрослел, мать твою. – Гус склоняется ко мне. – А вот ты – постарел. Чувствуешь разницу, Француз? Но все равно я рад тебя видеть. Просто чертовски рад. Это ж надо, как тесен мир. Захожу выпить холодненького в первую же забегаловку – и встречаю тебя.

– Наши-то где?

– Да кто где. Пораскидало. Взводный теперь уже комбат. Подполковник. Сало в офицерскую школу свалил, белой костью заделался. Кто-то пенсию выслужил. Дарин облажался – на мину наступил. Закопали.

– На мину? На учениях, что ли? – удивляюсь я.

– На Тринидаде высадку отрабатывали. Какой-то выблядок из местных самоделку на берегу установил. Дарин и вляпался. Ноги напрочь оторвало. Только и мелькнул жопой в воздухе.

– Блин! – с чувством говорю я. – И до вас докатилось, значит?

– Что значит «и до вас»? – подозрительно спрашивает Гус. – С нас оно и началось. В колонны на марше стреляют. Тропы в джунглях минируют. В военном городке снайпер двух баб замочил. Среди бела дня. Из магазина шли.

– Я думал, только у нас такое говно, – качаю я головой.

– Оно везде. И скоро каша будет крутая. Все к тому идет. Жопой чую. На Тринидаде часовые уже конкретно оборону держат. Стреляют там каждый день. Боеприпасы оттуда вывозят, склады чистят. Увольнения отменены. Тут еще попроще, у англиков. А у латинцев – полная труба. Ты в курсе, что у них набор запрещен? Больше оттуда ни одного рекрута. И всех, кто оттуда призвался, потихоньку перевели к черту на кулички. Независимо от званий и заслуг.

– Чего, думаешь, заварушка будет? – Я понижаю голос.

– Тоже мне тайна, – хмыкает Гус. – Однозначно будет. Все бы ничего, но эти их лозунги «Шеридану – демократическое правление» да «Долой имперских оккупантов»… Сам знаешь, Генрих и не за такое в пыль растирал.

– Давно пора, однако, – задумчиво замечаю я.

Гус только молча кивает.

За разговором мы незаметно опорожняем несколько кружек. Приятное, легкое опьянение охватывает меня. Я всегда был слабоват на спиртное. Бар постепенно наполняется народом. Голоса, смех, звон посуды и музыка начинают сливаться в неповторимый звуковой фон, присущий небольшим забегаловкам. За этим фоном я не сразу слышу трель коммуникатора. Ника. Я совсем забыл про нее.

– Ты где, чудовище? – спрашивает она.

Гус с любопытством косится на ее лицо.

– Я в «Треске», кошка, – говорю я с улыбкой. – Встретил старого друга.

– Алкоголик, – шутливо выдает Ника. – Познакомил бы нас, что ли?

– Конечно, милая. Дорогая, это мой друг Эрнесто Фар. Уорент-офицер морской пехоты. Эрнесто, это Ника Шкловски… мой близкий друг.

– Рад знакомству, мисс, – склоняет коротко стриженную голову Гус.

– И я рада, Эрнесто. Вы посетите нас сегодня?

Все-таки Ника бесподобна. Откуда эта интонация у дочери мелкого имперского служащего? А эта улыбка?

– Увы, мисс, не сегодня. Через час я должен уехать. Мне очень жаль, – чопорно говорит Гус.

– И мне жаль, Эрнесто, – цветет улыбкой Ника. Поворачивается ко мне. – Ты заедешь за мной, чудовище?

– Да, через часок, дорогая.

– Я уж подумала, ты меня бросил, – хихикает Ника. Улыбается Гусу и обрывает связь.

– Не дождешься, – говорю я, пряча коммуникатор в карман.

– Ну все-таки жизнь твоя не так пуста, – подкалывает меня Эрнесто.

– А то!

Оставляю Гусу свой номер. Беру с него обещание позвонить сразу, как только будет в Зеркальном.

– Слово! – божится Гус.

Я смотрю в его лицо, продубленное солнцем, битое морским ветром и песком. На мощные желваки. На морщины вокруг глаз. На седые виски. Гус не то чтобы сильно сдал, но стал как мореное дерево, что ли. В нем трудно узнать того, прежнего, молодого и бесшабашного Гусеницу. Трудно, но можно.

– Береги себя, унтер. Не подставляйся, – прошу я его.

Он смеется в ответ. Глаза его серьезны.

– Да брось, Француз. За меня теперь в говно лезут тридцать лбов типа тебя, только умнее. А я иду тихонько сзади и даю им подсказки, как не испачкаться. Все будет нормально.

Мы крепко жмем друг другу руки. Я расплачиваюсь за выпивку. Автопилот выводит машину в расступившийся уличный поток. Мне хорошо и грустно. Гус, старая ты сволочь… Как, однако, тесен мир…

– Мне понравился твой друг, – сообщает Ника, прижавшись щекой к моему плечу. – Он чем-то похож на тебя.

– Такой же старый? – уточняю я.

– Ты не старый. Ты зрелый, – возражает она. – Сколько можно повторять?

Я легонько прикасаюсь губами к ее лбу. Обвиваю рукой плечи. Ника закрывает глаза и тихонько улыбается.

– Маленькая лгунья.

«Форд» уверенно петляет по городским развязкам, приближая нас к дому. Многоцветные зеркальные башни возносятся над нами к самым облакам. Отражаясь от полированных граней, вечернее светило яркими брызгами разлетается по соседним башням, снова многократно дробится и каскадами света сваливается на нас. Сколько живу в Зеркальном, все не могу привыкнуть к этой красоте. Свет слепит глаза и не дает увидеть ничего, кроме ярких разноцветных лучей, скрывающих грязные подножия великанов и многочисленные полицейские патрули вокруг. Огромные рекламные сполохи возникают в воздухе, манят, чего-то обещают, пронзают звучными аккордами, цветут улыбками и довольными лицами. Мы проносимся прямо сквозь них. Некоторые еще и пахнут: духами, пряностями, свежим морским ветром. Иногда банальным пивом или жареным мясом. Каскад запахов обволакивает нас, мы несемся сквозь соблазнительные ароматы, и запах волос Ники смешивается с ними.