Вячеслав Шалыгин - Железный город Страница 3

– Да, герр Штраух, спасибо! – Аксель попятился, затем развернулся и бросился прочь, то и дело поскальзываясь в грязи.

Примерно минуту офицеры молча смотрели вслед убегающему узнику, затем Штраух хмыкнул и, подставив ладонь ослабевшему дождю, сказал:

– Не все считают это этичным: дать человеку надежду перед тем, как отнять жизнь, но я думаю, это в первую очередь гуманно, и к черту этику. А вы как считаете, лейтенант Пфайлер?

– Этика и гуманизм тесно связаны, – десантник удивленно взглянул на Штрауха. – К чему вы об этом заговорили?

– К тому, что еще минута, и вам придется спускать собак, лейтенант, чтобы остановить беглого преступника. Вы что, не устали месить эту грязь?

– Не понимаю, – десантник напрягся. – Вы же его отпустили.

– Я? – офицер ГСП состроил кислую мину и покачал головой. – Я не государственный суд, чтобы отпускать заключенных на все четыре стороны. Я же объяснил вам, лейтенант, это был акт гуманизма. На этих учениях никто из заключенных не выжил, к сожалению. Никто. Вам ясен намек?

– Нет! – офицер нахмурился. – Это… действительно неэтично, герр комиссар, и негуманно.

– Давайте без сантиментов. Вы стреляете лучше меня. Поставьте точку в этом деле.

– Я солдат и не стреляю в спину!

– Зато я не солдат и вполне могу вас арестовать за неподчинение приказу, – Штраух произнес это негромко и как-то вяло, но именно этот тон убедил лейтенанта, что спор не стоит нервов.

Пфайлер коротким жестом подозвал снайпера и кивком указал на удаляющуюся фигурку Хорста.

– Попытка к бегству! На поражение!

Выстрел был почти неслышным. Аксель Хорст споткнулся, рухнул на колени и, немного покачавшись, завалился назад.

Впервые за последний месяц он не упал лицом в грязь. В первый раз он лежал и любовался хмурым осенним небом северного полушария Марты, не заботясь о маскировке и защите от осколков. В первый и последний.

– И все-таки это было… подло, – процедил сквозь зубы десантник. – Я буду вынужден подать рапорт в политкомиссию ГСП.

– Не забывайтесь, лейтенант, – Штраух так и не повысил голос, но добавил строгих ноток. – Не забывайтесь и не забывайте одну аксиому: политический преступник не может исправиться, он враг навсегда. Не факт, что, оставшись здесь, на Марте, он стал бы доносить землянам или марсианам о сути тренировок армии Эйзена, но исключать такой вариант нельзя.

– Я понимаю, но…

– А-а, дошло! Вас не устроил спектакль, так? Согласен, Пфайлер, я не великий актер. Хорошо, пойду вам навстречу, – Штраух саркастично улыбнулся. – Найдете еще кого-нибудь живого – добивайте сразу. Безопасный враг – мертвый. Альтернативы нет, лейтенант. Нет, и не будет. А рапорт можете подавать хоть самому канцлеру.

1. Февраль 2299 г., космический город Эйзен – Земля

«Кеттлеровская» беговая дорожка натурально, почти как живая трава, пружинила под ногами, виртуальная пастораль от «Телефункен» выглядела даже правдоподобнее реальности, а климатическая установка «Бош» создавала удивительно достоверную иллюзию утренней свежести. Пробежка по заветным уголкам земли отцов считалась обязательной утренней процедурой, но Альфред Краузе был готов выполнять этот пункт свода законов Великого Порядка и без отметок в личном политическом дневнике. Ему нравилось бегать по утрам. Особенно, когда климатическая программа выбирала туманное утро или первый, нежный и неустойчивый снежок на берегах Рейна. Правда, туман затруднял дыхание, а имитируя зимнее утро, «Бош» занижал температуру почти до космической, но все равно это было хоть какое-то разнообразие. Летние пасторали, честно говоря, наскучили.

Ветерок подул чуть сильнее, и Альфред прищурился. Пыль! На виртуальной сельской тропинке это было уместным явлением, но ведь пыль попала в глаза на самом деле. Откуда пыль в отсеке космического города? Поломка климат-контроля? Нет, наверное, все-таки имитация, просто снова очень правдоподобная.

Альфред потер глаза, опомнился, сошел с дорожки и заглянул в ванную. Тратить воду на виртуальную пыль было неразумно. Недельный лимит был почти исчерпан, а до воскресенья оставалось еще три дня. Краузе нащупал коробку с влажными салфетками (тоже недешевым удовольствием, но хотя бы имеющимся в свободной продаже), протер глаза, немного поразмыслил и умыл всё лицо. Отразившийся в небольшом зеркале результат был удовлетворительным. Некоторая помятость физиономии после сна осталась, но кожа посвежела, а глаза прояснились. Альфред пригладил ладонью короткие светлые волосы. Теперь почти полный порядок. Перевернув салфетку, он вытер шею и руки. А вот теперь без «почти».

Использованной ветошью можно было еще протереть стол и надраить ботинки, но времени на полное использование салфетки не осталось. Замечтавшись на беговой дорожке, Альфред слегка выбился из графика. Через десять минут следовало выходить из дома, а он еще не позавтракал. На ходу прикусив чистящую зубы и впоследствии самоочищающуюся губку, он прихватил с полочки бритву и направился в кухонный отсек.

Десять шагов – немыслимое расстояние. Не квартира, а дворец какой-то! Новое жилище нравилось Альфреду гораздо больше прежней клетушки, но привыкнуть к свалившейся на голову роскоши Краузе пока не успел. Целых три отсека, не считая ванной, заблудиться можно! Спальня, гостиная и кухня – мечта, а не квартирка. Хотя тут как посмотреть. После студии на сто пятом уровне – да, в сравнении с апартаментами шефа – скворечник, только чуть просторнее прежнего, на упитанного скворца. А старший инспектор ГСП – это по определению «скворец» вполне упитанный, даже если и молодой. Краузе получил должность всего две недели назад, но когда ему предложили переехать в сектор «А-12» на сорок четвертый уровень, скромничать не стал. Да, такого серьезного поощрения он пока не заслужил, но жилье жильем, а заслуги заслугами, накопятся еще, никуда не денутся.

Альфред включил бритву и занялся приготовлением завтрака. Выбирать было особенно не из чего. Программа пищевого синтеза предлагала либо бутерброды и яичницу, либо витаминную кашу из семи разных злаков. Напитки тоже стандартные: кофе и сок, якобы апельсиновый. Испытывая традиционное чувство досады, Краузе припомнил число и выбрал кашу. По четным он всегда выбирал четное блюдо, в данном случае второе, оно же последнее в списке.

Почему Министерство продовольствия не разрешало добавить в меню образцового гражданина еще хотя бы два-три блюда, Альфред не понимал с самого рождения. Ведь пищематы умели готовить что угодно, был бы рецепт и достаточное количество всего двух исходных ингредиентов: универсального концентрата «Хайнц» и воды. В ресторанах же подают свиные отбивные и шикарные сосиски с великолепной тушеной капустой. Неужели свинину привозят с планет, а капусту квасят в пустых контейнерах из-под ядерного топлива на трехсотом уровне? Все сделано из концентрата, без сомнений, но почему вкушать эти деликатесы можно только в дорогих заведениях? Непонятно.

Краузе отмахнулся от бритвы, назойливой, будто муха (которую Альфред представлял себе весьма условно, по голокадрам из познавательных программ), и мельком взглянул в блестящий бок термоса. Искаженная «зеркалом» физиономия старшего инспектора была достаточно выбрита и летающая вокруг подбородка мушка-бритва, похоже, просто выслуживалась.

Каша сегодня удалась… как обычно. То есть, не удалась, а просто получилась: пресная, невкусная и вообще… мерзость. Но не доесть Краузе просто не мог. Это было все равно, что недомочиться или вдохнуть и не выдохнуть. Воспитание в рамках Великого Порядка не допускало таких вольностей по отношению к собственному организму – в равной степени принадлежащему и субъекту, и государству. Не хочешь – не ешь, но государственную собственность будь добр содержать в полном порядке и рабочем состоянии. Как приговаривала бабушка Эльза: «за маму, за папу». Сама она при этом ела пищу, приготовленную из продуктов с черного рынка. Иногда ее стряпня оказывалась и в карманах у Альфреда, но это случалось крайне редко; родители требовали, чтобы мальчик питался как подобает законопослушному гражданину, поэтому Краузе не запомнил вкуса бабушкиной стряпни. Зато он запомнил множество ее поговорок и баек: о Земле в целом и земле отцов в частности. Жаль, что бабушку выслали с Эйзена еще до того, как Альфред научился записывать файлы категории «личное». Вернее, научился он еще при бабушке (она и научила), но домашний компьютер хранить такие файлы отказывался, рекомендовал подождать до вступления в возраст «личности». Можно было сохранить файлы на детском сервере «Kleinegemeine» [2], но для хранения в городской сети требовалось предъявить Ausweis [3] кого-то из родителей. Пришлось запоминать. С одной стороны, дело было трудоемкое и неудобное, с другой – Альфреду оно понравилось. Он вдруг обнаружил, что внутри него есть некое пространство, даже целый мирок, в котором действуют только его личные правила и где ему не нужен «аусвайс» или еще какие-нибудь глупые документы, чтобы делать, что угодно и думать, о чем угодно. Конечно, в этом мирке и основой, и оболочкой, и внутренними перегородками служили статьи закона о Великом Порядке, но Альфред бежал не от закона, а от возраста. Бежал лишь для того, чтобы почувствовать себя не ребенком, но взрослым и ответственным гражданином, имеющим как обязанности, так и права, например, на личные файлы с бабушкиными рассказами.