Дэвид Дрейк - Флот Страница 3

Глядя, что происходит с трупом Фавна, потому что у него не было сил отвернуться, Терри Инглиш не сознавал, что его пальцы впивались в дерн, словно пираты оскверняли его беспомощное тело. Он вспоминал прошлое, и казалось, что это так и есть. Не сознавал он, и что плачет, что по его щекам ползут длинные серые черви слез. Годы и годы он молился, чтобы явились халиане, и семейства на своей шкуре испытали бы то, что заставляли испытывать других. Пусть они сокрушат эту надменную и злобную орду, которой он с рождения был обречен служить и которая даже мысли не допускала о том, что он одной с ними расы.

Диннины и другие благородные семейства обладали собственной государственной религией, всепланетным культом высокородных, чтобы провести границу между собой и низшими классами. Так спасет ли их теперь этот бог крови, всепланетный безжалостный бог, опекавший только привилегированных?

Когда член семейства умирал, это тщательно скрывалось. Тупоумные слуги верили в то, что утверждал каждый Дом: что могучие семейства бессмертны, что смерть ожидает только кабальных как справедливая кара за вороватость и прочие пороки недочеловеков, а члены семейств возносятся на небеса в огненном вихре, обретают там былую юность и живут вечно — принимая жертвоприношения, воздавая по молитве, самосотворенные святые Эйре.

В это верили почти все в Доме Диннинов, все в Корке. Да, все, кроме Инглиша. Инглиша продали вместе с лошадьми, которых он выезжал, купили в Шэнноне, где бедняки были умнее, а воры кое-чему выучивались. Он ухаживал за скаковыми лошадьми, и на ипподромах по всему Эйре он узнал побольше, чем просто кое-что. И в ипподромных барах он знакомился с людьми, которые побывали за облаками, — в барах, где определялись победители еще до начала скачек и делались ставки, которые могли купить человеку его свободу.

В пятнадцать лет Инглиш так вырос и отяжелел, что уже не годился выезжать лошадей — жокеи никогда не весили больше пятидесяти килограммов; и не мог ночью сойти за девочку. Едва на подбородке у него пробилась борода, владыка потерял к нему всякий интерес, и он узнал, что такое настоящие тяготы.

Но все-таки выпадали хорошие часы в барах со знающими людьми, и когда его продали вместе с могучим, скакуном Гордостью Кельтов Дому Диннинов, он отправился туда неохотно с дурными предчувствиями, которые более чем оправдались.

Корк был глушью. Диннины отличались феодальными нравами, печатью вырождения из-за постоянных браков с близкими родственниками и садизмом. Если бы Инглиш иногда не ездил со старшим конюхом в город в поисках наилучших отрубей, кукурузы и брикетов для жеребят, жизнь за пределами конюшни превратилась бы в полузабытый сон. Но он ездил в город, проводил субботние вечера в баре лошадников и там впервые услышал про готовящийся налет халиан. И там с ним вошли в контакт, и он сделал свой выбор.

— Эй, Инглиш, как твоя задница?

В баре было душно от табачного дыма и запаха выдохшегося пива. Опилки, усыпавшие пол, набились ему в сапоги через прохудившиеся подошвы. Он покраснел, когда букмекер его окликнул, и сделал вид, будто не услышал. Снял сапог и начал вытряхивать опилки.

Но оплывшая от пива физиономия дышала ему прямо в лицо, наклонившаяся голова с налитыми кровью глазками и липкими губами осведомлялась:

— Задница у тебя сыта Диннинами, а, мальчик? Если ты еще мальчик…

Инглиш не сжал кулак, не врезал каблуком сапога в сальный подбородок наклонившегося над ним мужчины. Он натянул сапог на ногу и выпрямился.

Бука звали Кеннеди, и на ипподроме его не называли иначе как пройдоха Кеннеди. И не без причины. Не было такой подлости, на какую не пошел бы этот бочкоголовый карлик с волосатыми ушами, лишь бы извлечь выгоду.

— Чего тебе от меня надо, Кеннеди? — хрипло спросил Инглиш, осипнув от усилия сдержаться. Ягодицы у него заныли, рефлекторно сжавшись. И зачем Кеннеди понадобилось выкрикивать свою издевку во весь голос, так что все вокруг уставились на них, перешептываясь?

Теперь все узнали, как Диннины используют Инглиша, а наверное, знали и раньше. Мэри Диннин не принадлежала к святым, как и ее брат Олтон, как и ее отец — высокородный владыка Гарольд. А то, что происходило в Доме Диннинов, ничем не отличалось от того, что происходило в других благородных домах, твердил себе Инглиш, стараясь погасить жар стыда, заливший его щеки.

Кеннеди только выжидающе ухмылялся, и Инглиш повторил вполголоса:

— Чего тебе надо?

А Кеннеди ответил:

— А пригласить тебя распить кружечку со мной и моими друзьями.

— У тебя на этой планете нет ни единого друга, — ответил Инглиш, но все-таки очутился за круглым столиком.

И почти сразу сообразил, что у засаленной троицы, с которой свел его Кеннеди, была своя причина завязать с ним знакомство. Выходило, что халианские пираты положили глаз на Эйре и «всякий, у кого голова на плечах, должен сам о себе позаботиться».

Эта жуткая сказочка, поведанная в баре лошадников такими, как Кеннеди и трое его заросших щетиной приятелей, казалась обычной пьяной болтовней. Но тут Кеннеди познакомил его с каждым из трех по отдельности, и оказалось, что один из них с другой планеты.

— А мне-то что? — спросил Инглиш, глядя на черные волоски у себя на запястье, которые неопровержимо доказывали, что он — недочеловек. Все правители Эйре, все чиновники в Корке, все Диннины были рыжими и веснушчатыми. Бог возлюбил веснушчатых. А все остальные на Эйре были не лучше зверей полевых.

— А то, — сказал инопланетник, такой же смуглый, как Кеннеди, но голубоглазый, как сам Инглиш. Не ответ, но утверждение. И тут Инглиш вспомнил его фамилию: Смит.

Смит наклонился поближе и пригвоздил Инглиша взглядом, как стальные наручники.

— Нам бы пригодился человек вроде тебя — кто-то в Доме Диннинов. Для разведки. Карты. Распорядок. Инфо изнутри… Ночные разговоры в полезных постелях…

Взвизг стула, отодвинутого Инглишем, заглушил все остальное. Возможно, это так на него подействовало из-за вины, которую он постоянно ощущал. Кто-то заглянул ему в голову, услышал его молитвы, решил, что он тот, кто им требуется. Мальчик, который так горячо и так долго молился, чтобы прилетели Хорьки и наподдали по благородным задницам Диннинов, сволочей из сволочей… А может, это ловушка, уловка, чтобы проверить его верность? Никакой верности он не чувствует. Ну и что? Чему ему быть верным? Он не мазохист, не грелка в постели. Он человек. Но стать предателем?

Он не успел допить пиво и уйти, как в его запястье вцепились пальцы, и Кеннеди потребовал: «сядь, да сядь же», — и тянул его за руку так, что ему оставалось либо затеять драку, либо сесть.

Инглиш знал, чем обернется для него драка. Какие у него шансы против мужчин вдвое его старше и тяжелее? Явятся констебли, и он же окажется виноватым, потому что у Кеннеди есть деньги — у Кеннеди всегда есть деньги — и он не местный, а Инглиш последняя тварь, чужак, ставший конюхом Диннинов. Диннины будут решать, внести за него залог или нет. Ну, раз до стипльчеза на Кубок Диннинов остается три недели, они скорее всего его выкупят. Но тогда он лишится сносной еды, того, что считается привилегиями, и с него всю шкуру спустят. Так что он еще долго будет стискивать зубы, садясь на стул или в седло.

А потому он сел, пока еще мог, пока его задница не покрылась кровоточащими рубцами, и сбросил руку Кеннеди, будто и не боялся вовсе. А потом сказал:

— Значит, ты хочешь еще чего-то добавить о том, к чему клонишь? А что, если я отвечу «нет»?

— Не ответишь, — сказал Кеннеди не столько ему, сколько инопланетнику Смиту и двум остальным, которые словно плевать на него хотели, и Инглиш внезапно понял, каким будет ответ на его вопрос.

И Кеннеди неумолимо произнес этот ответ:

— Диннинов ты вряд ли так уж обожаешь, малый. Но вот старину Гордость Кельтов ты любишь.

Инглиш только уставился на него, и угрозы его лошади продолжали сыпаться:

— След иглы не обнаружить. Жидкость в коленную чашечку. Во время скачки колено разлетается вдребезги, лошадь пристреливают, а вина — твоя. А то…

— Я тебя слушаю, — сказал Инглиш. А что ему оставалось? Могучий гнедой по кличке Гордость Кельтов был стригунком, когда Инглиш стал конюхом. Вместе они попали в Дом Диннинов. Оберечь коня, не сообщив все Диннинам, он не мог, да и тогда… Он словно увидел, как жестокие губы Олтона Диннина складываются в улыбку предвкушения, пока он пытается объяснить, с какой это стати он очутился в обществе людей, способных на такие угрозы.

Сделка вначале была простои. Держи ухо востро. Слушай про политику. Про корабли Альянса, кто приезжает, кто уезжает, чем интересуется. И где находятся семейства. В определенные дни. И как устраивать встречи и тайники для передачи сведений. Это не опаснее, сказал себе Инглиш в тот вечер, как затем повторял себе еще полгода ночей, это не опаснее чем жить под властью Диннинов.