Дэвид Эннендейл - Яррик: Святой висельник Страница 3

Несколько раз я едва не терял её из виду, так как путь Коваль петлял туда-сюда. К счастью, дороги в Риуме были широкими и прямыми, рассчитанными для ускорения движения огромных продуктовых транспортов. Во время войны грузоперевозки остановились и, хотя жизнь на Абидосе постепенно налаживалась, на дорогах пока было свободно. И, благодаря широким и свободным открытым участкам, мне удавалось вновь найти Коваль.

Её целью оказалась статуя святого Каррина. Когда она подходила к памятнику, я понял, что она приняла меры против отслеживания. Разумеется, чисто предварительные. Коваль не ожидала хвоста.

Огромная статуя была пустой. Горожане могли подняться до самой головы, а оттуда смотреть глазами великого человека на город, чью душу он спас. Так, во всяком случае, было до ракетного удара. Восстановление статуи обещали оба лорда Шрота.

Дверь внутрь находилась на краю огромного постамента. Я проследил, как Коваль входит внутрь, подождал пять минут, затем вошёл.

Я почти пропустил царапины на скалобетоне рядом с дверью. Рисунок был маленький, сантиметровой ширины, и находился очень низко. Я увидел его лишь потому, что искал: два круга, один меньший и находящийся внутри периметра большего. Символ тау. Знак для тех, кто знает, куда смотреть.

Внутри было темно. Тусклые люмосферы освещали железную лестницу, по спирали поднимавшуюся от платформы по правой ноге статуи. Пока мои глаза приспосабливались, я прислушался. Хотя Коваль не могла так быстро подняться наверх, я не слышал шагов. Она была тихой. Это было зловещим предупреждением. Мне стоило поступить так же.

Я шагнул вперёд и достал болт-пистолет, следя за тенями, ожидая засады. Возможно, она заметила меня и решила сюда заманить. Спустя десять минут подъёма я увидел движущуюся тень. Она была далеко впереди и поднималась всё дальше. Я ускорил шаг.

Подъём был долгим. Закручивающая лестница кружила голову, ноги и лёгкие уставали — от тяжёлого подъёма было бы легко впасть в транс. Я держал себя в руках. Вершина статуи была бесконечно далеко, и я гадал, а не слишком ли долго я медлил? Даже если я пройду до самого конца, то не смогу остановить Коваль прежде, чем она доберётся до цели. У неё будет несколько минут для исполнения своей задумки.

И вот я добрался до разбитого плеча. Сквозь пробоину проникали солнечные лучи, но лестница была достаточно близко к центру статуи, и потому осталась цела. Однако выше была пробитая голова. Там лестница была ближе, и шелестящий ветер дёргал меня за плечи. Я одолел несколько последних пролётов.

Путь на наблюдательную платформу был открыт. Я направился к двери, держась в тенях, чтобы видеть, что меня ожидает.

Сама платформа была сильно повреждена. Справа она казалась устойчивой, но центр оседал, а левая часть обвалилась. Скалобетон был разбит и удерживался на весу лишь на прогнувшихся под тяжестью железных балках. Три человека стояли у ограждения справа. Ближе всего ко мне была Коваль, примерно между дверью и дальним краем, лбом статуи. Она была спокойной, неподвижной. Она развела руки чуть в сторону, не сжимая кулаки, и была готова двигаться, а её силовая булава висела на поясе. А за ней, на краю, вместо ожидаемых мной тау стояли Валентин Шрот и Геррения Вернак. Они говорили так громко, что я всё слышал сквозь ветер.

— Какой в этом смысл? — требовал ответа Шрот. — Нам нужно исцелить раны и покончить с кровопролитием.

— Не говори со мной так, будто тебя тревожит Абидос, — Вернак была ниже Шрота, но от гнева казалась выше.

— Но я думаю о том, что лучше для планеты. Я думаю о…

— Высшем благе? — злобно перебила его графиня.

Шрот не ответил, сверля её взглядом. Его правая рука дёргалась.

Вернак подошла ближе.

— Ты вёл переговоры с тау. Никаких соглашений. Ты будешь зачищен вместе со всеми прочими предателями.

— У тебя нет доказательств, — дрожь в голосе выдавала его неуверенность. — Не осталось никаких записей.

— Ты так уверен, а?

— Нет, — признался Валентин, сделав шаг назад. — Но теперь, когда отец мёртв, я уверен, что из старых суеверных глупцов осталась лишь ты. Жаль, что поклонники тау сочли нужным прийти и за тобой, — он повернулся к Коваль и кивнул.

И всё встало на свои места. Оружие круутов. Символ у подножия статуи, который наверняка найдёт следователь. Дым, пыль в глаза, указывающая прочь от Валентина Шрота.

Коваль шагнула вперёд. Я вскинул пистолет, но стрелять не мог — Коваль была на одной линии с Вернак. Болт прошил бы их обоих. Я побежал.

— Стоять! — заорал я, зная, что она не подчинится приказу. Я просто желал отвлечь её от графини.

Коваль была быстрой. Она обернулась, присела, схватила свою булаву и бросила в меня одним движением. Её скорость была почти достойной храмового убийцы. Булава ударила меня в правую руку, и шок от удара и электрического разряда прошёл по руке, закрутив меня. Рука содрогнулась, пистолет выпал и покатился по ступеням.

Я крутанулся, используя движение, и, обернувшись, бросился на Коваль, выхватывая левой рукой цепной меч. Она отскочила влево, легко уйдя от удара, и пробежала по повреждённой, оседающей поверхности. Расколотый скалобетон оседал, трещины становились всё шире. Я вновь обернулся за ней, а Коваль подняла булаву.

Я вновь чувствовал свою правую руку. Это пригодится. Я взял цепной меч обеими руками и осторожно приблизился. Я отвлёк Коваль от цели. Теперь мне осталось сразиться и победить, но Коваль была гораздо быстрее меня.

Я водил мечом вперёд-назад. Она же стояла неподвижно, необъяснимо. Она ждала меня. Я подошёл на дистанцию удара. Мы смотрели друг на друга, и я знал, что она от меня ожидала, и какие могли быть последствия. Но выбора не было. Шрот, хотя и явно бывший трусом, мог в любой момент решить, что стоит присоединиться к бою. Поэтому я сделал свой ход, готовясь к неизбежному.

Я опустил цепной меч, нанося верхний удар, и Коваль парировала его булавой, ударив её навершием по клинку. Разряд прошёл по цепному мечу и впился в руки, цепь зарычала, когда кулаки конвульсивно сжались. Спина напряглась от сокрушительного парализующего удара. Но я ожидал этого, и потому заранее сместил вес вправо. Я упал. Внезапный вес и вращающаяся цепь вырвали булаву из её рук. Она покатилась по платформе, Коваль перепрыгнула через меня, бросившись за оружием.

Платформа застонала. Скалобетон вздулся.

Коваль замерла. Зловещий треск остановился. Она потянулась за булавой.

Моя нервная система сбоила. Моя голова потяжелела от боли, словно булыжник, а руки были неподвижны, как свинец. Моё тело словно сговорилось с предателями. Нет, так я не умру.

Я заорал, и полный ненависти крик прорвался сквозь минутную слабость. Передо мной была расширяющаяся трещина в наблюдательной платформе. Я встал. Мои движения были резкими, судорожными, но я смог поднять цепной меч и опустить его в трещину, разрывая ослабевшие опоры.

Коваль отреагировала мгновенно, но слишком поздно. Платформа поддалась, две трети её поверхности отвалились от правой стороны. Она поползла вниз, и Коваль потеряла равновесие. Она пыталась прыгнуть вперёд, но притяжение тащило её вниз. И вот с грохотом большая часть головы обвалилась. Коваль исчезла в скалобетонной лавине, падающей на улицу.

Я тяжело поднялся. Приходя в себя, я повернулся к Шроту. Он прижался спиной к ограждению узкого полумесяца — всего, что осталось от платформы. Вернак сверлила его взглядом, полным в равной мере ненависти и презрения. Я вложил цепной меч в ножны и подошёл к губернатору. Он открыл рот. Но я не дал ему возможности умолять. Я схватил его за руки, оторвал от ограждения и сбросил вниз.

Его крик был долгим. Он затих в эхе оседающих обломков.

Вернак и я смотрели друг на друга. У Абидоса будет новый губернатор, хотя пока об этом знали только мы.

— Он был прав, не так ли? — сказала Вернак, и голос её был очень уставшим, очень старым.

— Да, — я кивнул. — Нам нужно исцелить раны.

Слова оставили дурной привкус. Но то, что мне придётся сказать потом будет ещё хуже.

Когда мы спускались по лестнице, остатки головы святого Каррина рухнули на землю.

Смерть Валентина Шрота была объявлена случайностью, трагедией, выпавшей на долю многообещающего лорда, решившего посетить статую, которую он обещал восстановить. Лишь один из жителей планеты узнал правду кроме меня и Вернак. Я рассказал её Хольтену, когда посетил его камеру на следующий день.

И я рассказал ему, что об этом узнает только он.

— Меня не освободят.

— Да. Твоя казнь прижжёт рану от убийства. Если же мы расскажем всем, что сын губернатора устроил его убийство, желая скрыть собственное предательство, то раны будут гноиться.

Всё, что я сказал, было абсолютной правдой. Я не оспаривал необходимости мученичества Хольтена. Но тогда это было самым тяжёлым решением, которое я когда-либо принимал, самыми тяжёлыми словами. Я справился с отвращением к себе и исполнил свой долг. Да, в моей душе останется новый шрам, но я не дрогнул. Я не гордился тем, что делал, но и не медлил. Иногда достаточно помнить о долге.