Максим Хорсун - Солдаты далекой империи Страница 3

— Отче наш, Иже ecu на небесех!

— Встать всем! Быстро! — приказал Стриженов, подскакивая на ноги.

— Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя яко на небеси и на земли… — подхватили мы, несколько недоумевая, но уже через несколько мгновений — тверже и дружнее.

— …хлеб наш насущный дождь нам днесь…

От слов молитвы, с которой начинался каждый день на «Кречете», стены тюрьмы задрожали, словно неприступный Иерихон от трубного зова. Никогда еще раньше и ни тем более позднее мы не обращались к Богу столь искренне и упоенно. Это были первые слова, с которыми мы вошли в незнакомый доселе мир. В них была наша суть, наша истина; в них была заложена наша судьба, наш нелегкий путь и в них же — залог грядущих побед.

— … и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…

…В моей памяти они навсегда останутся такими, какими были в тот момент. Низкорослый, но мощного телосложения отец Савватий. Стриженов — дубленный всеми ветрами старый моряк, великан и бородач. Северский… мой ровесник, хват и денди, с него тогда еще не осыпалась шелуха аристократичности. Гальванер Лаптев — маленького росточку, крутобокий, с черными бегающими глазами и аккуратными усиками под много раз ломанной в драках картофелиной носа…

В дальнейшем мне часто приходилось худо. Порой я мучился сомнениями, порой не давала покоя совесть. На моих руках умирали от кровоточащих ран друзья, и сам я оказывался на грани, когда, казалось, смерть не пощадит и не обойдет стороной. Тогда я вспоминал эти минуты, лица окружавших меня людей, духовную связь, от которой вокруг нас словно светился воздух, и лихо отпускало сердце, становилось легче дышать, тело покидала малодушная дрожь, и наполнялось оно, словно сосуд, мужеством, ниспосланным с Небес, ибо больше ему было взяться неоткуда…

— И все-таки, отец Савватий, — обратился я к священнику после молитвы, когда все расселись, — при более благоприятных обстоятельствах я бы хотел осмотреть ваши аденоиды. Слишком уж сильно вы говорите в нос.

— Сын мой, — изрек отец Савватий, — я готов принять это мученичество. Быть может, в привычной для тебя атмосфере лекарств и препаратов ты решишься наконец исповедаться.

Я опустил глаза: что тут скажешь? Я — грешник. Обряды соблюдаю не столь ревностно, как это делают, например, мои родители. А нашему священнику — иеромонаху Александро-Невской лавры — палец в рот не клади. Грамотный да прыткий, такой мигом епитимью пропишет.

Со стороны замаскированных дверей раздался громкий щелчок. Мы мгновенно подобрались. В руках Северского блеснула сталь кортика.

— Северский! — громким шепотом окликнул я артиллериста. — Откуда у вас оружие? Где вы умудрились его спрятать?

— Но-но, господин Пилюля! Много будете знать…

— О-о-очень хорошо! — протянул Стриженов.

Уж не знаю, чего хорошего помощник капитана углядел в единственном кортике. Мне в голову пришла неожиданная мысль: быть может, для нашего противника холодное оружие не представляет угрозы? Быть может, в лепете матросов о чертях и демонах содержится доля правды? Не хотелось бы — честное слово! — очень бы не хотелось…

Дверь отъехала в сторону, через открывшийся проход в «келью» хлынул яркий свет. Затем в каменный мешок втолкнули закутанное в темный балахон босоногое существо. А то, что незнакомец оказался среди нас не по своей воле, я понял, оценив проворство, с которым он бросился обратно к дверям. Но двери захлопнулись у него перед носом, вызвав у пришельца кратковременный истерический припадок. Он принялся вопить и колотить по каменной поверхности, не жалея кулаков.

— Барышня! — мгновенно определили матросы.

От меня не укрылось, как черный, будто цыган, верзила-боцман Гаврила Аристархович Багров подает сигналы своим дружкам-матросам. Я мгновенно догадался, что последует дальше. Женщина окажется на полу, в горло ее упрется острие кортика… А уже затем начнется дознание: пострадавшая ли она, подобно нам, или же состоит на службе у неведомого противника. Я решил опередить события. Еще на «Кречете» у меня случилась с Гаврилой пренеприятная история. Я даже обращался к командиру корабля, капитану первого ранга И.К. Герману, с требованием повесить этого негодяя на рее. Сгоряча обращался, само собой. Дело было вот в чем: Гаврила поймал двух матросов на воровстве водки из ахтерлюка. Недолго думая, взял их за шеи, точно котят, и треснул друг об друга лбами. В итоге злополучные воришки оказались у меня в операционном пункте, и оба — с сотрясением мозга. А одному из них даже пришлось подштопать голову.

Поэтому сейчас я без колебания оттолкнул верзилу с дороги, схватил бьющуюся об дверь девицу за руки и крепко встряхнул.

Она подняла на меня полные слез фиалковые глаза.

— Отпустите меня… — прошептала обветренными губами. — Сжальтесь…

Я же застыл. И дело было не в том, что барышня оказалась хороша собой (несмотря на россыпь кровоподтеков на лице и давно не мытые, свалявшиеся, будто войлок, темные кудри). Просто я ощутил… Я ведь врач в пятом поколении. И дедушка, Царствие ему Небесное, не раз говорил: это случится, словно искра. И внутренний мир пациента откроется, подобно книге.

И вот «дедушкина искра» действительно коснулась меня. Впервые за десятилетнюю клиническую практику.

— Вы ждете ребенка, — сказал я.

По лицу девицы, и без того искаженному страхом, разлилась смертельная бледность, будто я завел речь не о беременности, а о саркоме или о газовой гангрене. Она беззвучно, по-рыбьи, захлопала губами.

Да, порой мы делаем открытия в неожиданных условиях. Как, например, я. И как она.

Я почувствовал на плече чью-то руку.

— Павел Тимофеевич, вы примете пациентку чуть позднее. Обернувшись, я увидел, что в спину мне дышат Стриженов и Северский. Девица отшатнулась, прижалась спиной к двери и поглядела на офицеров взглядом затравленной волчицы.

— Вам не причинят вреда, — пообещал я за всех, глядя в необычные яркие глаза. И добавил в адрес нетерпеливых офицеров: — Она очень напугана и истощена донельзя. Имейте такт, господа!

— Не беспокойтесь, господин доктор. — Северский усмехнулся. — Русские офицеры не обижают беременных женщин. Ну-с, сударыня, давайте знакомиться: это Федор Арсеньевич, а я — Георгий Иванович. А как вас звать-величать? Откуда вы? Рассказывайте все по порядку!

«Сударыня» же заколотила кулаками в дверь с удвоенной силой, заголосила почище сирены. Я покачал головой, вздохнул и отступил к противоположной стене «кельи». Мне показалось, что слова моряков не доходят до сознания этого жалкого, насмерть перепуганного создания.

Северский и Стриженов сначала засыпали беднягу вопросами, затем принялись утешать и уговаривать. Их старания пропали даром. Через какое-то время на помощь офицерам пришли матросы. Седой, как лунь, Тоша убеждал ласковым голосом:

— Дочка, никто тебя не обидит. Слышишь, дочка? Как звать-то тебя?

Тошу бил по рукам боцман Гаврила.

— Тянет здесь лапы!.. Эй, красавица! А, красавица! Крестом святым клянусь — ни одной девки в жизни не разобидел. Хорош голосить, а, красавица?

Как ни странно, общение помог наладить отец Савватий. Причем сделал он это самым простым и действенным способом: выудил из кармана рясы просвиру и сунул ее в трясущиеся пальцы девицы. Просвира была тверда, словно передержанный сухарь. Об этом можно было догадаться по раздавшемуся секундой позднее скрипу зубов и сосредоточенному выражению, появившемуся на девичьем личике.

— Галя… — сказала она после того, как слизала с грязных пальцев последнюю крошку. Звереныш соблазнился приманкой.

— Галя! — довольно отозвался Северский. — Итак, она звалась Галина…

К сожалению, девушка рассказать много не могла. Или, быть может, не хотела… Я так до конца и не понял это бормочущее невпопад существо.

Галя не знала, где мы находимся. Не знала, кто взял нас в плен. Но в каменный мешок ее забросили затем, чтобы она передала нам требования неведомых агрессоров.

Агрессорам мы были необходимы в качестве рабочей силы.

— Та-а-ак… — Стриженов глубокомысленно покрутил ус.

Матросы, не стесняясь присутствия священника и «сударыни», разразились грязной бранью. Работы, насколько мы смогли понять, были земляными.

— Та-а-ак… — снова протянул Стриженов.

Из слов Гали следовало, что утром (утром?) нам надлежит загрузиться в некое транспортное средство и отбыть на место работ. Если мы не сделаем это добровольно, то нас, по-видимому, повторно приведут в бессознательное состояние и вывезут насильно. В последнем случае трудиться, так или иначе, придется, но только на пустой желудок.

Когда на Галю стали полегоньку «давить», чтобы выяснить, кто же стоит за происходящими событиями, девица лишь начала истово креститься и нести всякую околесицу. Надо признать, что мистическая теория причин наших злоключений приобрела баллы в свою пользу.