Андрей Гребенщиков - Ниже ада Страница 30

«Да какие из них вояки, их мать! — почти без злобы выругался про себя седой генерал. — Горстка перепуганных, оплывших пенсионеров. Тусклые, тупенькие глазки, заплывшие от беспробудного пьянства, помятые, небрежно выбритые рожи с застывшим выражением покорного равнодушия… Им же ничего не надо! Оставь старперов в покое, и они спокойно допьются до столь желанных чертиков. Пятнадцать лет вынужденного одиночества в толпе себе подобных не пощадили практически никого… Некогда блестящие офицеры — будущее российской армии, ее честь и опора — все как один пребывают в скотском состоянии… И вот часть из них уже сговорилась с Красновым… Со щенком Маркусом… Может, и все… Но до поры до времени молчат… За что продались? За водку? За жратву? За обещания свободы? Нет, скорей уж за водку!»

Но этот заговор, это ничего. Ничего. Самое главное, в нагрудном кармане лежало настоящее, бесценное сокровище — полная, без одной таблетки, упаковка обезболивающего, а извечная мигрень, наконец, отступила. Конечно, проклятая сука никуда не делась, лишь притаилась в ожидании, когда действие лекарства ослабеет, и путь к болевым центрам вновь будет открыт. Ничего… когда есть надежда, десяток невзрачных кругляшей, дарующих забытье, верное средство в вакуумной упаковке, даже неизлечимая болезнь становится всего лишь пугалом, надоедливой страшилкой, от которой легко отмахнуться.

Чистый, незамутненный разум снова остр и резок, как в молодости. Ничто не мешает, не отвлекает, мысли принадлежат тебе одному, а сознание не разбивается на крошечные осколки, молящие о пощаде и вечном сне. Какая забытая, непередаваемая легкость и в уме, и теле! Будто и не было никогда его черного междулетья, его кошмара, казавшегося бесконечным.

«Лихие годы минули, и я снова жив! Снова жив!»

Генрих Станиславович окинул внимательным взглядом большую совещательную комнату. Почти двадцать человек напряженно ждали. Одни ловили каждый его жест и движение губ, вторые безучастно изучали несуществующие узоры на стене… Одни были ему еще верны, другие уже молились втихую на Маркуса…

Годы в заточении переломили хребет и тем, и другим. И верные ему люди, и тайные его враги — никто тут не стоит и выеденного яйца. Все превратились в жвачных животных. Один Вольф ощущает себя тем, кем чувствовал раньше. Волком.

…Когда стало понятно, что выхода на поверхность больше нет и самим на свободу не пробиться, все отреагировали по-разному. У разочарования и уныния великое множество форм: массовые суициды сменялись дикими оргиями, оргии переходили в многодневные молебны, а те неизменно заканчивались новыми самоубийствами и кровавыми погромами. Цикл безумия повторился бесчисленное множество раз, прежде чем пришло спасение, однако дожили до него далеко не все. Первыми рехнулись ушедшие в себя «тихони» и погрязшие в буйстве холерики, не нашедшие приложения кипучей энергии в замкнутом мире. Затем сдались творческие и ученые, не вынесшие бессмысленного существования. Следом наступила очередь энтузиастов-трудоголиков, упертых практиков и прожженных циников, лишившихся всякой основы и мотива для продолжения борьбы за выживание. Последними не выдержали философствующие индивиды и прочая привычная к пограничным состояниям разума братия.

Сегодня за столом сидели исключительно военные и чинуши высоких рангов. Вот кто продемонстрировал удивительную выживаемость и приспосабливаемость к любым условиям. Неистребимые, словно тараканы! Потрепанные, израненные душой и пропитым телом, но сохраняющие видимость жизни…

«Вас сгубило спасение. Пока не было смысла и цели, вы казались готовыми к движению. Но вот, наконец пришла пора действовать, а под чудом уцелевшим фасадом оказалась только труха да трупная гниль, и нет там никакой жизни — одна мерзко воняющая разложением и упадком видимость».

И вот в этом-то болоте и завелись предатели… Стоило появиться кому-то более энергичному, более молодому, как они решили проводить Акеллу в последний путь… Ждут… Выжидают… Отравят? Придушат?

Нет. Надо нанести удар первым. Пусть наугад. Пусть в невиновных. Неважно.

Главное — показать сейчас, у кого власть. У кого в руках кнут. Тогда сомневающиеся, непримкнувшие поостерегутся принимать скоропалительные решения. А предатели — затаятся, а то и передумают.

Значит, наугад? В голове Вольфа свистнул воображаемый хлыст, раскручиваясь…

— Алексей Леонидович, — старик вкрадчивым голосом обратился к ближайшему «советнику». — Скажи, дорогой, а что у нас там, на фронтах делается?

Захваченный врасплох полковник часто-часто заморгал, нахмурил и без того изрезанный глубокими морщинами лоб и потешно застыл с полуоткрытым ртом:

— Эээ, товарищ генерал, ну, эээ…

— Ты чего блеешь, идиотина?! — взревел вмиг впавший в амок старик. — Ты кадровый офицер, а мямлишь, как малолетняя проститутка! Если погоны жмут, да лишними звездами давят, — только намекни!.. Семеновых!

— Я, товарищ генерал. — Из-за стола мгновенно вскочил побледневший майор.

— Дырка от… сам знаешь, от чего. — Вольф злобно передразнил попавшего под горячую руку офицера. — Ты как выглядишь, офицер?! Едальник толком не побрит, мундир забыл об утюге. Ну-ка, покажи обувку. Давай, давай, пошевеливай костылями! Энергичней, я сказал. Ты, тварь мохноногая, почему ботинки не чистишь? В рядовые захотел? Ностальгия замучила? Так это мы быстро организуем! Правда, товарищ Крестьянинов?

— Так точно, товарищ генерал!

— Что точно?

Капитан Крестьянинов отчаянно завращал перепуганными глазами, судорожно отыскивая нужный ответ. Однако пауза непростительно затянулась.

— Кто нацепил тормозу капитанские погоны? — рявкнул грозный старик.

Потрясенная совещательная комната хранила тяжелое молчание.

— Та-ак. Все трое — немедленно сдать оружие дежурному офицеру. После чего самостоятельно следовать на гауптвахту и ожидать вынесения решения по дальнейшему прохождению воинской службы. Выполнять!

Несчастная тройка поспешно, не оглядываясь и не пытаясь спорить, покинула роковой кабинет.

— Продолжим, защитнички отечества? Повторяю вопрос: что у нас происходит на фронтах? Прошу вас, подполковник Филимонов.

— Товарищ генерал, обе прилегающие к нам станции метрополитена взяты под контроль. Очаги сопротивления подавлены, вражеские лидеры либо содержатся под арестом, либо уничтожены.

— Хорошо, Павел Николаевич, очень хорошо… А каким же образом осуществляется этот самый контроль?

Подполковник на мгновение замялся, но тут же взял себя в руки:

— На Ботанической находятся две группы нашего спецназа, на Чкаловской — представитель штаба.

Вольф задумчиво потер подбородок:

— На первой станции — несколько десятков наших человек, на второй — всего один? Интересно, интересно. А почему Бункер не прикрыт? Нас с вами кто охранять будет?!

— Так ведь товарищ Краснов…

— Посадский волколак тебе товарищ, а не Краснов! — вскипел генерал.

— Есть отряд лейтенанта Никитиной, — мягко напомнил ему Валентин Пантелеевич — иссушенный, согнутый неподъемным грузом годов дед.

Вольф глянул на него и смягчился. Точно, есть ведь Никитина со своими бой-бабами. Так себе охрана, конечно, против красновских головорезов может не потянуть, но все-таки… Все-таки… Ладно, допустим.

— И кто же контролирует захваченные станции? — двинулся дальше Вольф.

— Начстанции Ботанической определен Артур Шарифович Хайруллин, он же является исполняющим обязанности начальника Чкаловской, — быстро выпалил Филимонов.

— Оп-па, как забавно! А кто определил представителя туземной станции на столь высокий и ответственный пост? И не разорвется ли жопа товарища Хайруллина от сидения сразу на двух удаленных друг от друга стульях?

— М… М… Маркус, товарищ генерал…

— Маркус?! Маркус?! А кто дал Маркусу полномочия назначать комендантов? С каких пор, а?! Вы что же это, гады?! Субординацию нарушать?! И что мне с этим вашим Шарфиком Артурычем делать?

— Да убирать его пора бы, — лениво протянул лысоватый мужичок неопределенного возраста, остававшийся до сих пор безучастным. — Мавр свое дело сделал…

— Ростислав Григорьевич, — перебил его Валентин Пантелеевич. — Ты и при «жизни» тонкостью маневра не отличался, а нынче совсем головой сдал. Генрих! — Теперь дед, не замечая недовольного фырканья лысого, обращался к генералу. — Ты уже проорался, или еще не весь пар на своих чурбанах выпустил? Предлагаю поговорить по делу, а разоблачением культа личности одного зарвавшегося солдафона займемся чуть позже.

«Зарвавшийся солдафон» на миг успокоился. Может, показался ему заговор? Может, в самом деле — паранойя?

— Ну, если культ оставим на потом, то я согласен. Вещай, Валентин Пантелеич!