Евгений Гаркушев - Бунт при Бетельгейзе Страница 32

— Доктор, — в комнату ворвался Дылда с пачкой печенья в руке, — его кушать нельзя. Я чуть зубы себе не поломал!

— Да?! — искренне развеселился Матвей Игнатьевич. — Забыл предупредить. Оно не совсем свежее. Ладно, душа моя, поройся в шкафчике. Там найдешь пару пряников. Привезли прямиком из Тулы.

— А они это… Ну, в смысле, нормальные? Вкусные? Мягкие?

— Конечно, нормальные, — возмутился Кондратьев, — иди-иди, дай нам дела обсудить.

— С этим Мюллером вы незнакомы? — поинтересовался Рука.

— Нет, с Мюллером я лично не знаком. Более того, с ним не знакомы и другие значимые люди. Причем не знакомы по принципиальным соображениям. И руки ему при встрече не подают… Кстати, как новое приобретение? — Кондратьев покосился на протез. — Удачная модель?

— Нет, — помрачнел Цитрус. — Совсем не умеют делать.

— Ясно, ясно. Я, кажется, уже говорил тебе. И говорю снова. Есть один экспериментальный образец. Лучшие умы нашей организации занимались разработкой.

«Опять начнет намекать на недоступный мне протез, — подумал Эдик, — ну что за мерзкий характер у человека?»

— Но, Эдик, условия остаются всё те же…

— Я помню, — процедил Цитрус сквозь зубы.

— Ну да, они хотят, чтобы человек, который его получит, обладал отличной физической формой и был на свободе. Так что выбить его для заключенного не в моих силах. Уж извини, — Кондратьев откинулся в кресле, наблюдая за реакцией собеседника.

— Как-нибудь обойдусь, — пробормотал Эдик. Ссориться с доктором было чистым безумием. Без его поддержки гораздо сложнее станет вести дела. Приходилось мириться с гадким характером Кондратьева. — Вернемся к Мюллеру, — попросил Цитрус.

— Так вот, этот самый Мюллер, судя по всему, не уважает никого и ничего. К мусонам он относится отвратительно и даже назвал однажды нашу организацию «гнездом экстремизма». В общем, он — мелкая сошка в масштабе организации. Его никто не принимает всерьез. Но для нас с тобой — фигура значимая. И есть у него кое-какие сторонники. К сожалению. Нам придется принимать в расчет его политические взгляды и загадывать наперед, что он может предпринять. Я продумал все в деталях. Если на пост начальника колонии назначают Мюллера, наши действия в этом случае…

За дверью послышался кашель и громкое фырканье, как будто в лаборатории скрывалась лошадь. Эти звуки доктор Кондратьев встретил радостным смехом.

— Тульский завод горьких пряников, — пояснил он, стирая слезы радости, — прямиком к бородавчанскому столу. Мне друзья подарили. Думали, я тут же наброшусь на угощения. Да ведь я, в отличие от твоего друга, читать умею! Ха-ха-ха!

Голова Дылды появилась в дверном проеме.

— Они… они…

— Знаю, знаю, мой необразованный приятель! Прянички на любителя, прямо скажем! А разве ты не из таких любителей?

— Я и перец как-то не очень, — пробормотал Дылда. — А тут, кажется, полынь добавлена.

— И полынь, и много чего еще. Специальные бородавчанские травки. Извини, но больше у меня для тебя ничего нет. Посиди там тихонько, пока мы говорим. Хорошо? Только ничего не трогай. А то у тебя ручищи вон какие. Сломаешь ненароком. И тогда мне придется тебя убить. Ввести смертельную дозу цианида. Или заразить какой-нибудь не очень хорошей болезнью. — Кондратьев хохотнул. — Понял?

— Ладно я водички попью, — пробурчал Дылда, и скрылся.

— Так вот, — продолжил доктор, — на чем я остановился?

— Наши действия в этом случае, — напомнил Эдик.

— Ах да, наши действия в этом случае такие. Посмотрим для начала, как именно будут развиваться события. Что предпримет Мюллер. Станет ли он сотрудничать, принимать в расчет мои связи на воле. Ну, это я о себе. Тебе-то, Цитрус, надеяться особенно не на что.

— Почему?

— Да потому, что ворье Мюллер не любит всей душой. А люди с фамилией «Цитрус», как мне кажется, вызывают у него стойкую антипатию!

— Вы шутите? — удивился Эдик.

— Отнюдь! У него весьма своеобразные взгляды на жизнь и на общество… Впрочем, скоро мы всё увидим. Выясним, как будет действовать этот Мюллер. Начнет ли он наводить собственные порядки, закручивать гайки. Кое-где их и надо закрутить. А кое-где — ослабить. Если мы не найдем взаимопонимания, придется действовать жестче. Сил у меня достанет, уверяю тебя… Можно задать тебе бестактный вопрос?

— Какой? — насторожился Цитрус.

— Как ты с таким уродливым протезом себя ощущаешь? То есть я хочу сказать, он же отвратителен.

— Не так уж он и отвратителен…

— Да? Ясно. Ну на вкус и цвет, как говорится. Мне просто подумалось — такой продвинутый парень, и такой отвратный протез….

— Клонированная рука была бы, конечно, лучше.

— Ну да, ну да… Ладно, что там еще у тебя?

— Да, в общем-то, ничего. Теперь ничего. — Так и подмывало рассказать Кондратьеву какую-нибудь неправдоподобную историю, но Эдвард сдерживался. Знал, что болтовни тот не любит. Не выдержал всё-таки: — Я не рассказывал вам, как я руку потерял?

— Слышал, что-то на пересылке приключилось.

— Это неправда, — крутанул головой Эдвард и поделился: — Я тайный участник боевых отрядов мусонов. Потерял руку во время столкновений с властями.

— Да ну, — доктор смерил его подозрительным взглядом.

— Именно. В меня попали из зенитного орудия, стреляющего бубликоподобными снарядами. Секретная разработка архангельского металлургического завода.

— Бубликоподобными, значит, — Кондратьев нахмурился, — если говорить по-русски, то бублик — это тор. Хотя нет… Как раз-таки «тор» по-русски — бублик. Тороид ведь не русское слово… Запутал ты меня! Знаешь что, катись отсюда, пока я тебя не вышвырнул. Дела с тобой делать приятно и полезно, но долго выносить тебя совершенно невозможно. Иди отсюда! И громилу своего забери…

Доктор нажал кнопку, встроенную в ручку кресла.

— Отведите их обратно, — попросил охрану.

Козлов исчез внезапно. Эдик ожидал, что перед отъездом начальник колонии попытается выбить у него еще денег, но, к его удивлению, тот оставил воротилу игорного бизнеса в покое. Должно быть, дела у него шли не очень хорошо, раз он вылетел первым же транспортником, направляющимся за новой партией каторжников. Поговаривали, что Козлова не просто перевели на другую работу, что ему шьют дело за взяточничество и произвол.

— Вот бы его к нам, — услышал Цитрус на прогулке от одного из косков. Тот с самым мечтательным видом поглаживал костяшки внушительных кулаков.

Новый начальник колонии прибыл через два дня после отставки Козлова. Дела ему передавали помощники. По астероиду сразу поползли слухи. Коски обсуждал и между собой, что за человек Мюллер, интересовались его биографией, строили предположения, чего от него можно ожидать. Многие надеялись на смягчение режима. В немецкой фамилии нового начальника им чудился переход к четкому порядку в делах, введение свободной торговли, отмена ненавистных талонов. Других, напротив, пугало немецкое происхождение начальника колонии — будет, дескать, прививать военную дисциплину и замуштрует каторжников до смерти.

Правы оказались последние. Карл Францевич Мюллер происходил с планеты Дойчлэнд, где немцы обосновались после их массовой эмиграции с Земли, вызванной взрывом Мюнхенского термоядерного реактора. Дойчлэнд же они заселили целиком — галактическое сообщество выделило эту планету специально для беженцев и предоставило немецким поселенцам самые обширные льготы. Но обида на тех, кто остался на Земле у выходцев с Дойчлэнда всё же осталась. И Мюллер прямо-таки ненавидел всех, кто родился в Солнечной системе. Каким-то образом эта нелюбовь распространялась на представителей мусонства. Всем ведь известно, что родина мусонства — Земля, Марс и Венера, а также орбитальные города в поясе астероидов вокруг Солнца!

Как и большинство мужчин Дойчлэнда, Мюллер с ранних лет носил военную форму, став сначала членом Дойчлэндюгенда, а затем пополнив ряды германской армии. Специализацией Мюллера стала юриспруденция. Через десяток лет доброй службы канцлеру и планете он стал одним из немногих уроженцев Дойчлэнда принятых на работу в министерство юстиции Межгалактического сообщества.

Здесь он, однако, допустил несколько серьезных ошибок, продемонстрировав крутой нрав диктатора и манеры солдафона, но никак не умелого политика. К примеру, общеизвестный случай — во всеуслышание назвал нескольких высокопоставленных чиновников «мусонскими прихвостнями». Но не это было самым страшным. Резкие высказывания в адрес мусонов, каковыми, несомненно, и являлись вышеуказанные чинуши, ему, может быть, и простили бы, но он постоянно публично оскорблял жителей Солнечной системы, а с сотрудником министерства юстиции Радиком Плейшицем устроил отвратительную драку перед камерами трансгалактического канала «ТГП». Да потом еще поделился с репортерами, что, дескать, развелось носатых — так он и его соратники называли мусонов — шагу ступить некуда.